Она подумывала о том, чтобы уйти от него, даже пыталась вернуться насовсем в Эдинбург, но из этого ничего не вышло. В глубине души она знала, что не сможет этого сделать. Она помнила, как муж однажды в шутку сказал: «Мы из тех людей, кто не может жить вместе, но и не может жить друг без друга». Она знала, что это правда – ей просто придется как-то мириться с их отношениями, по крайней мере, до тех пор, пока дети не вырастут. Тогда у нее будет больше возможностей, и она спокойно встретится лицом к лицу со своей семьей в Эдинбурге, зная, что сделала все возможное, и не ее вина, что отношения со вторым мужем тоже потерпели крах.

В те выходные она видела, что Ракстон напряжен, но была полна решимости ехать в Блэкпул на встречу с сестрами. Ей хотелось бы остаться там на ночь, но она знала, что из-за этого наверняка будут проблемы. Она решила ехать на машине и вернуться домой в субботу вечером, надеясь, что в этом случае дело не закончится ссорой, потому что ее не будет дома всего один день. Она собиралась оставить детей с Мэри, которая должна была готовить и вести хозяйство, пока Белла будет в отъезде. Это был неплохой компромисс, и в любой другой день он бы сработал. Но суббота, 14 сентября 1935, года была совсем не обычным днем.

Мэри – служанка Беллы

Для Беллы день начался достаточно хорошо. Она встала рано утром, вместе с детьми, как всегда полная энергии. Они рано позавтракали, и она уехала в Блэкпул в радостном предвкушении предстоящего дня. Мэри одела детей и вывела их на улицу, чтобы в доме было тихо, пока доктор будет работать. Когда она вернулась, в очередной раз была поражена переменой, которая неизменно происходила, когда Белла уезжала: в доме было так мрачно, будто погас свет. Мэри совсем не хотелось проводить день в компании своего угрюмого работодателя.

Если для Беллы день начался хорошо, то о Ракстоне этого сказать было нельзя. Он плохо спал и попытался выразить свое недовольство запланированной однодневной поездкой Беллы, повернувшись к ней спиной в постели. Она, казалось, ничего не заметила. А потом его снова начали мучать кошмары, да такие яркие, что он, проснувшись и лежа в постели без сна, не мог отделить реальность от этой воображаемой обиды. Он не присоединился к Белле и детям за завтраком, а когда, наконец, поднялся и оделся, то чувствовал себя разбитым и раздраженным. В доме было тихо. Он знал, что Мэри ушла с детьми. Знал он и то, что, когда они вернутся, Мэри будет ходить по дому крадучись, стараясь по возможности избегать встречи с ним.

Дом на Далтон-сквер, 2 представлял собой большое каменное здание в георгианском стиле с внушительным фасадом, вполне подходящее своим видом для того, чтобы в нем располагалась приемная врача. Кабинеты, где Ракстон принимал пациентов, находились на первом этаже, а жилые комнаты – на втором и третьем. На втором этаже располагалась большая роскошная гостиная и личный кабинет Ракстона, на верхнем – спальни, ванная и детская, а также комната няни. Кухня и судомойня находились на первом этаже в задней части здания, и к ним примыкали два просторных дворика с угольными погребами и хозяйственными постройками. Внутри дома этажи были соединены внушительной полукруглой лестницей. Холл и лестница были устланы коврами и роскошно декорированы множеством прекрасных антикварных изделий.

В целом дом производил впечатление типичного для состоятельной и респектабельной семьи представителей высшего среднего класса. Одним из очевидных признаков статуса высшего среднего класса в Британии 1930-х годов было наличие прислуги, и, хотя Мэри Роджерсон работала няней, она часто выполняла функции кухарки, домработницы и даже секретарши – помогала Ракстону с записью многочисленных пациентов.

Мэри наняла на работу Белла. На первый взгляд она была довольно неказистой – всего двадцати лет, очень тихая, маленького роста, с невзрачной внешностью и сильным односторонним косоглазием. Сначала Ракстон решил, что она не слишком умна, но он ошибался. Белла с ее опытом управления персоналом хорошо разбиралась в людях. Мэри Роджерсон, возможно, и была простой деревенской девушкой, но она была честной, чистоплотной и трудолюбивой. Дети любили ее, а она была беззаветно предана Белле, которой, к нескрываемому огорчению Ракстона, открыто восхищалась. Более того, у Мэри не было вредных привычек – у нее не было ухажеров, она не пила и не курила, а немногочисленные выходные проводила у родителей в Моркаме.

Это была эпоха, когда еще не было бытовых приборов, экономящих труд хозяйки, и Мэри была типичной представительницей многочисленного класса домашней прислуги, которая своим прилежным нелегким трудом поддерживала порядок в домах представителей среднего и высшего класса.

Она благоговела перед Ракстоном и восхищалась десятками медицинских книг в его кабинете, хотя и не могла прочитать даже их названия, не говоря уже о содержании. А еще там были образцы, которые он хранил в стеклянных банках над своим столом. Они выглядели отвратительно, но она тщательно вытирала с них пыль – как и его книги, они были для нее бесспорным свидетельством его блестящего ума.

При всем уважении Мэри к Ракстону он ей не нравился. С ним она всегда была настороже. И дело было не в его расе – для нее было невыносимым то, как он иногда обращался с хозяйкой. Несколько раз Белла приходила в крошечную комнатку Мэри вся заплаканная, с синяками на шее или лице. И хотя Мэри получала странное удовольствие от того, что хозяйка с ней откровенничает, она не могла не беспокоиться о будущем. Меньше всего она хотела, чтобы семья Ракстонов распалась. Она была полна решимости сделать все, что было в ее ограниченных силах, чтобы защитить свою хозяйку и сохранить мир. В то субботнее утро у Ракстона были назначены консультации нескольким пациентам. Он часто назначал прием сложных пациентов на субботу, потому что в этом случае у него было больше времени, чтобы разобраться с ними. Обычно это работало, но в то утро он был утомлен и раздражен, и необходимость разбираться со сложными случаями вызывала у него еще большую досаду. Ракстон знал, что прием пациентов – источник его благосостояния, но ведь это была совсем не та карьера, о которой он мечтал. Он все еще чувствовал, что может внести куда больший вклад в развитие медицинской науки, и грезил о том, насколько иной могла бы быть его жизнь, если бы он исполнил свое предназначение и стал знаменитым хирургом. В своем кабинете на Далтон-сквер он даже проводил некоторые эксперименты и собирал интересные образцы, которые ему встречались в работе, сохраняя их в формалине для дальнейшего изучения. Но какими бы амбициозными ни были его устремления, в этот день, с трудом заставляя себя продолжать прием пациентов, Ракстон думал только о Белле и о том, что она делает за его спиной.

День тянулся, Ракстон без конца поглядывал на часы. Когда утренний прием закончился, его больше ничто не отвлекало. Он пытался было поиграть с детьми, но у него не было сил. Пробило шесть вечера, а Белла так и не вернулась. Он в одиночестве поужинал тем, что Мэри оставила для него на кухне. В восемь часов Беллы по-прежнему не было, и детей уложили спать. Наступило десять часов вечера, и его вновь начали мучать подозрения. Что могло заставить Беллу и ее сестер задержаться так долго?

К этому времени он был окончательно измотан долгим днем напряженного ожидания, поэтому решил лечь в постель и забыться сном, но не смог – он слышал каждый шорох в тишине старого дома. Наступило одиннадцать часов вечера, затем полночь. Именно тогда он понял, что его опасения оправдались – она точно с другим мужчиной, она предала его, унизила. Он неподвижно лежал в постели, и с каждой минутой в его груди все сильней вскипала ярость.

На самом деле Белла провела прекрасный день со своими сестрами в Блэкпуле. Она собиралась вернуться домой, когда наступит вечер, но они уговорили ее остаться посмотреть на знаменитый фестиваль иллюминации. Они вместе проехали в ее машине по длинной набережной мимо знаменитой башни, по-детски радуясь огням и праздничной атмосфере курорта. Для нее это была редкая возможность расслабиться, насладиться обществом близких и забыть о домашних заботах.

Было уже за полночь, когда она выехала из Блэкпула, чтобы вернуться в Ланкастер, расстояние до которого составляло семнадцать миль. Бэлла надеялась, что к тому времени, когда она вернется, муж уже будет спать. Она войдет в дом как можно тише и ляжет спать в детской, надеясь, что обойдется без конфронтации, а потом наступит утро, и все будет хорошо.

Быстро домчавшись по ночной дороге, она вернулась домой около половины второго ночи. Дом был погружен в темноту. Она тихо вошла и, сняв обувь, поднялась по лестнице на верхний этаж. Проходя мимо двери своей спальни, она заметила какое-то движение в тусклом свете и почувствовала, как сильные руки обхватили ее шею. За те несколько секунд, что она оставалась в сознании, Белла, должно быть, успела понять, что душащие ее руки – это руки ее мужа, любви всей ее жизни, отца ее детей.

А тем временем в маленькой комнате напротив Мэри Роджерсон тоже лежала без сна, ожидая возвращения своей хозяйки. Она в таких случаях всегда вставала и готовила ей чашку горячего молока, а иногда Белла сама приходила к ней в комнату, садилась на кровать и рассказывала о прошедшем дне.

Мэри слышала, как открылась и мягко закрылась входная дверь, потом – как Белла тихо поднималась по лестнице. Она уже собиралась встать, когда прямо за своей дверью услышала шум борьбы, затем глухой удар и тихий вскрик, который мгновенно перешел в стон. У нее не было времени просчитать свою реакцию, обдумать свои действия или подумать о безопасности. Инстинктивно она поняла, что ее хозяйка в беде, и, вскочив с кровати, выбежала из комнаты на лестничную площадку.

До самого дня своей смерти, спустя почти восемь месяцев, Ракстон не мог точно вспомнить, что произошло в ту ночь – он никогда не мог отличить свои кошмары от реальности. Ему казалось, что он видел сон, в котором Белла вернулась поздно ночью и он встретил ее на лестничной площадке. Она насмехалась над ним в ответ на его мольбы изменить образ жизни, он чувствовал ее презрение – а потом она уже лежала у его ног. Он помнил кровь, помнил, как Мэри набросилась на него со свирепостью дикого зверя, колотя своими маленькими кулачками. А потом она тоже лежала на полу у его ног, поперек бездыханного тела Беллы.

Это был самый яркий кошмар из тех, что приснились ему за последнее время. Однако, когда он пришел в себя, кошмар оказался реальностью: в его руках была кочерга из камина, перепачканная кровью с налипшими на нее волосами; его руки и одежда тоже были в крови; должно быть, он лег спать одетым. Он вдруг с ужасающей четкостью, с которой сталкиваются многие убийцы, понял, что это не сон и что его любимая Белла и Мэри действительно лежат мертвые – или умирающие – на лестничной площадке за дверью его спальни.

Навыки врача мгновенно дали о себе знать – какое-то время Ракстон не думал о последствиях своего безумства, а пытался вернуть бездыханные тела к жизни. Мэри была уже определенно мертва; Белла тоже не дышала, но ему показалось, что он уловил биение ее пульса. Он знал, что перемещать ее тело было бы смертельно опасно, а когда снова попытался нащупать пульс, его уже не было.

В течение следующего часа он снова и снова пробовал нащупать пульс, надеясь, что она еще жива. Это было не так. Белла – женщина его мечты, единственная женщина, которую он когда-либо любил, мать его детей – была мертва, и бедная маленькая Мэри тоже. Он знал, что виноват в этом сам, хотя совершенно не помнил своих действий.

Как и все люди, совершившие непреднамеренное убийство, Ракстон оказался перед выбором: стоять, бежать или прятаться. Варианты всегда одни и те же, и сделать этот выбор необходимо в первые же минуты после совершения преступления, потому что пути назад нет, а последствия будут фатальны и неотвратимы.