Криминальная тайна века. Дело Ракстона (страница 5)
Стоять – значит признать преступление, сказать правду и принять неизбежные последствия. Бежать – значит просто исчезнуть, попробовать скрыться, надеясь, что тебя не поймают. Прятаться – самый сложный вариант из всех. Он требует тщательного планирования, целеустремленности, самообладания и решимости; он не сулит покоя, но зато скрывает много подводных камней.
Неизвестно, взвешивал ли Ракстон сознательно эти варианты, но это всегда единственные доступные пути, и, учитывая характер доктора и сложившиеся обстоятельства, его выбор был логичным.
Он не мог сдаться, рассказать о своих ночных кошмарах, своей ревности, своей слабости. Этого ему бы не позволила гордость. Не мог он и убежать: его было легко опознать и ему некуда было идти; кроме того, он не мог бросить детей. Нет, единственным выходом было – заметать следы, и как у врача тут у него были неоспоримые преимущества: его интеллект, его медицинский и хирургический опыт, а также познания в области судебной медицины. Он всегда был уверен в своих профессиональных навыках и поэтому решил, что сможет перехитрить полицию.
Приняв это решение, Ракстон взялся за осуществление одного из самых изощренных и амбициозных планов сокрытия преступления в британской криминальной истории. В конечном счете этот план привел его к виселице и печальной славе монстра, не имеющего себе подобных среди всех преступников XX века. Но в тот злосчастный уик-энд в сентябре 1935 года у него были более неотложные дела, чем размышлять о таких перспективах. Ему нужно было избавиться от двух трупов, убрать кровавое месиво и продолжить создавать видимость абсолютно нормальной жизни. Его дети спали в своей комнате всего в паре метров от окровавленных тел; теперь ему нужно было одновременно присматривать за детьми, продолжать вести свою активную врачебную практику и следить за тем, чтобы не раскрылся его обман. Других вариантов у него не было, но он был абсолютно уверен, что добьется успеха.
Глава 5
Гарденхолм-Линн: история сержанта Слоуна
Воскресенье, 29 сентября 1935
Конец лета 1935 года на шотландских равнинах выдался дождливым. Из-за бесконечных дождей последние туристы разъехались по домам раньше обычного, к концу сентября. Пик охоты на куропаток миновал, и в отелях и гостевых домах на границе было тихо. Настало время специальных предложений и организованных туров.
После затяжной экономической депрессии у людей наконец-то начали появляться деньги, и их снова начали тратить, хотя и осторожно; для отелей таких городов, как Моффат, это была надежда на спасение.
Как и многие другие маленькие города, Моффат сильно пострадал от десятилетней депрессии, а также от того, как много молодых жизней унесли Первая мировая война и последовавшая за ней ужасная эпидемия испанского гриппа. Ткацкая и прядильная промышленность так и не оправились от экономического спада – и оправиться им было уже не суждено. Пострадало даже сельское хозяйство: многие работники ферм не вернулись с войны, а даже если бы и вернулись, то были бы не нужны – теперь их заменили тракторы. Многие старые фермерские дома и усадьбы стояли заброшенными и постепенно приходили в негодность, либо их сдавали в аренду людям, приехавшим поохотиться и порыбачить.
Семья Джонсонов и их друзья приехали из Эдинбурга в Моффат на выходные 29 сентября и остановились в гостеприимном отеле Buccleuch Arms, чтобы отдохнуть, подышать свежим воздухом и вдоволь насладиться красотой Приграничья[4]. В воскресенье после обеда Сьюзен Джонсон и ее мать решили прогуляться и отправились на север по дороге, ведущей в Эдинбург. Отойдя от города на пару миль, они остановились передохнуть у моста, перекинутого через речку Линн в живописном месте под названием Гарденхолм. Сьюзен облокотилась на парапет с южной стороны моста, глядя вниз, на русло речушки, расстояние до которого составляло около 12 метров. Тогда, как и сейчас, это было глубокое ущелье, усыпанное каменными валунами, с поросшими березами крутыми берегами. В то воскресенье каменистое русло ущелья было почти сухим: паводок, вызванный недавними дождями, сошел, оставив лишь тонкую струйку воды.
Пока Сьюзен любовалась этим видом, кое-что привлекло ее внимание: она увидела нечто похожее на человеческую руку, поднявшуюся со дна ручья, словно призывая на помощь. Она посмотрела повнимательнее, но никак не могла понять, что видит. Сьюзен подозвала мать, но и та не могла наверняка сказать, что это такое. Тем не менее обе женщины были так встревожены, что прервали свою прогулку и поспешили обратно в город.
Вернувшись в отель, Сьюзен рассказала об этом своему брату Альфреду, и тот немедленно отправился к мосту вместе с еще одним молодым человеком, другом семьи. Им удалось спуститься в овраг рядом с мостом, но на полпути они остановились как вкопанные. Внизу, в русле реки, они увидели не только руку, о которой рассказывала Сьюзен, но и то, что явно выглядело как человеческая голова, завернутая в какую-то ткань. Даже на расстоянии они явственно ощущали смрад разлагающейся плоти. Этого молодым людям было достаточно. С трудом сдерживая тошноту от ужасного запаха, они вскарабкались обратно на берег и со всех ног побежали обратно в город. Они были городскими жителями, но с сельской местностью тоже были знакомы достаточно хорошо; прекрасно знали, что мертвое животное, олень или овца, тоже пахнет отвратительно и что в канавах и ручьях нередко находят разложившиеся туши животных. И все же у них не было сомнений относительно страшной находки: гниющая плоть, которую они видели в русле ручья, представляла собой именно человеческие останки.
Сержант Роберт Слоун – нужный человек, оказавшийся в нужном месте в нужное время
В 15:40 в полицейский участок города Моффат в графстве Дамфрисшир[5] поступил звонок, и на него ответил сержант Роберт Слоун. В тот день он был на дежурстве, как и большинство других его сослуживцев: в маленьком полицейском участке с небольшим количеством личного состава выходные дни – редкость.
Во многих отношениях Слоун был типичным для того времени сержантом полиции. Ему было под сорок лет, и двадцать из них он прослужил в полиции; в самом начале его карьера была прервана военной службой в шотландской гвардии. Как и многие полицейские, он был освобожден от первого призыва в армию в 1916 году, но после кровавой битвы на Сомме нехватка личного состава стала ощущаться особенно остро, и к 1917 году были призваны даже представители профессий, за которыми ранее сохранялась бронь. Слоун жаждал отправиться на фронт и, как и многие полицейские, присоединился к шотландской гвардии. Это был очевидный выбор: рост, выправка и умение носить форму делали полицейских идеальными гвардейцами.
Роберт Слоун был прикомандирован к своему полку как раз накануне самых жестоких сражений 1917–1918 годов. Ипр, Камбре, Сомма, линия Гинденбурга, потом опять Камбре. К тому времени, когда Слоун был демобилизован и вернулся в полицию в 1919 году, ему довелось пройти через такое, чего большинству мужчин не приходится повидать за всю жизнь.
На сохранившихся старых фотографиях Слоун предстает перед нами худощавым и подтянутым человеком со светлыми волосами и волевым подбородком. Его лицо выглядит так, словно высечено из гранита, и в данном случае внешность не обманчива. Ибо провинциальный полицейский должен быть именно таким – жестким, несгибаемым, уверенным в себе. В отличие от более крупных населенных пунктов, в маленьких городках полицейским не приходилось рассчитывать на подкрепление. Они прекрасно знали, что предоставлены сами себе и должны быть готовы встретить лицом к лицу все, что бы ни случилось. Кроме того, Слоун был старшим офицером на своем участке – Моффат был его городом, и он лично нес ответственность за закон и порядок на его территории.
Слоун поспешил в отель Buccleuch Arms, встретился с молодыми людьми, которые пребывали в шоке от увиденного, и по пути к мосту выслушал их историю. В Моффате не было полицейских машин, поэтому молодые люди шли пешком, а сержант катил свой велосипед.
У моста Слоун оставил молодых людей стоять у парапета и в одиночку спустился по крутому берегу ущелья к руслу речки Линн. Тогда он еще не знал: то, что предстало перед его глазами, позже будет признано местом умышленного преступления, тщательно спланированного и методично приведенного в исполнение. По всему ущелью были разбросаны десятки частей тела. Некоторые были завернуты в тряпки, другие – в промокшие газеты, а иные и вовсе лежали на виду. Если с таким зрелищем Слоун и столкнулся впервые, о запахе он этого сказать не мог. Это был тот же самый отвратительный запах разлагающейся плоти, который он так хорошо запомнил за время войны. Личинки и падальные мухи, которых он увидел на этих изуродованных частях человеческого тела, тоже были ему знакомы – это были его старые товарищи по окопам Фландрии.