Я вскочил с забившегося в агонии турка, вырвав из снега его же ятаган, спеша быстрее развернуться лицом к врагу. Развернулся – и на миг замер. На моих глазах Прохор, подцепивший ствол вражеской винтовки креплением игольчатого штыка, рванул ее в сторону, обезоружив спрыгнувшего в окоп противника! А резко дернув «мосинку» на себя, обратным движением он вогнал игольчатый штык в живот очередного османа… От противоположной стенки ячейки грохнул револьверный выстрел – и уже было вскинувший карабин турок, целившийся в спину третьего номера, замер на краю окопа, вздрогнул с исказившимся от боли лицом, после чего начал оседать на колени… А снявший его Василий, с совершенно белым, словно бескровным лицом, но одновременно с тем горящими глазами, привалился спиной к снегу – и, подняв мой наган, выстрелил повторно! Теперь уже в спину перепрыгнувшего ячейку врага…

– УРРРА-А-А-А!!!

– ИМШИ ЯЛЛА!!!

Дружинники из числа армян, осетин и русских кинулись в штыки на прорвавшихся на моем участке осман, одновременно с резервным взводом Букретова. Полковник сам повел подмогу в контратаку, надеясь отчаянным ударом опрокинуть врага – и на моих глазах он застрелил двух турок в упор… Обе стороны сошлись в яростной схватке вокруг нашей ячейки, словно бы позабыв о моем расчете, сжавшемся у ее передней стенки, рядом с неисправным пулеметом. Отбросив ятаган, я подхватил выроненную Василием трехлинейку, спешно заряжая ее новой обоймой, моему примеру последовал и Прохор. А вот второму номеру, чья левая рука особо не работает из-за раны, я оставил наган, приказав не спешить выдавать нас выстрелами, пока мы хотя бы не зарядим винтовки…

Со звериной, пугающей яростью сошлись турки с нашими солдатами и ополченцами в рукопашной; в ход пошли маузеровские штык-ножи, русские игольчатые штыки, шашки, сабли, кинжалы и ятаганы… Штыковому бою кадровые солдаты – и тем более прапорщики, в большинстве своем отставные унтера! – обучены на совесть, это сразу бросилось в глаза. И, несмотря на то, что в контратаку пошел взвод выпускников Тифлисского училища, большинство из них помимо штатного оружия взяли в руки и родные «мосинки»…

Парируя вражеские выпады то стволом винтовки, то ложем, новоиспеченные офицеры умело контратакуют, пронзая тела врагов короткими, точно рассчитанными уколами – или сшибая их с ног тяжелыми ударами прикладов, летящими в голову, в челюсть! Иные же умело используют самое эффективное в рукопашной оружие – револьвер! – и опустошают барабаны наганов до последнего патрона, после чего порой сходятся с османами на клинках… Правда, фехтовать шашкой четырехмесячный офицерский выпуск толком не учили – и на моих глазах одного из прапорщиков закололи штыком. Другого же играючи обезоружил османский офицер, выбив шашку точным ударом сабли, пришедшимся чуть повыше рукояти! В следующий миг отрубленную голову неудачливого фехтовальщика подкинуло вверх, но и сразивший его турок прожил не сильно дольше, застреленный Букретовым…

На самом краю нашего окопа уже османский воин сильным ударом по стволу винтовки отклонил нацеленный ему в грудь игольчатый штык, выбив трехлинейку из руки молодого армянского парня, после чего коротко, без замаха уколол в ответ. Но дружинник успел припасть на колени, пропуская вражеский выпад над пригнутой головой, и тут же пружинисто распрямился, врезавшись в турка плечом и сбив его на дно нашего окопа! Его противник от сильного толчка и неожиданности также выпустил маузер из рук – и оба рухнули на тела уже легших в ячейку турок…

– Уйди!

Я хотел было помочь сарыкамышскому ополченцу и заколоть его врага, но молодой, горячий парень то ли не расслышал меня, то ли не понял, то ли слишком увлекся схваткой. Несколько раз ударив головой в лицо турка, вскрикнувшего от боли в сломанном носе и рефлекторно потянувшего руки к голове, армянин подхватил оброненный мной ятаган с характерными «ушами» на рукояти – и несколько раз вогнал клинок в грудь тонко, протяжно завизжавшего османа… Тем самым вновь обратив на нас внимание нескольких неприятельских солдат, только что обежавших ячейку.

– Давай!

Вскинув винтовку и плотно уперев приклад в плечо, я сделал первый выстрел; мгновением спустя ко мне присоединились и Василий с Прохором. Я с пяти шагов не промахнулся и, лихорадочно дернув затвор, досылая новый патрон, вновь выстрелил, едва сместив планку целика и мушки на животе очередного противника…

Но и турки также начали стрелять в ответ – и, увы, все так же с пяти шагов.

Вскрикнул раненный в ногу Прохор, дважды дернулся от ударивших в грудь пуль Василь. Сам мастеровой успел до того трижды нажать на тугой спуск нагана, ослабевшей рукой попав только один раз… А меня спас от неминуемой смерти армянский боец, резко выпрямившийся с окровавленным ятаганом в руках именно в тот момент, когда турецкие пули полетели в мою сторону!

Вражеский выстрел опрокинул безмолвно умершего ополченца прямо на меня; оказавшийся довольно тяжелым крепкий парень упал спиной вперед и невольно сбил меня с ног. Но придавленный телом дружинника – и прикрытый им, словно щитом! – я нашарил выпавший из разжатой ладони Василия наган и разрядил в османов остаток барабана, свалив еще двух врагов! А третьего, последним вступившего с нами в бой противника снял Прохор, более проворно перезарядивший свой винтарь…

Трясущимися от страха и напряжения пальцами я откинул защелку барабана и попытался вручную извлечь стрелянные гильзы. Но раздувшаяся после выстрелов мягкая латунь так просто наружу не пошла – пришлось орудовать шомполом нагана и только затем вновь по одной заряжать каморы патронами.

Какая удача, что безвременно почивший второй номер где-то успел изучить наган и умел им владеть… Кто знает – быть может, мастеровой состоял в одном из многочисленных революционных кружков или организаций и уже получил какую-то боевую подготовку? Как бы то ни было, отчаянно боявшийся своего первого боя (и, увы, последнего) Василий принял его с честью – и погиб достойно…

– УРРРААА!!!

Я еще не успел окончательно изготовиться к стрельбе, как турки, все же не выдержавшие удара контратаковавшего резерва, попятились назад, пытаясь отстреливаться. Но гораздо чаще раздаются менее оглушительные хлопки офицерских самовзводных наганов, косящих османов в ближнем бою как бы не эффективнее моего пулемета! Однако, пожалуй, османов сильнее всего пугают холодно сверкающие граненые русские штыки, нацеленные в их животы и легко пронзающие человеческую плоть, оставляя незаживающие раны. Несмотря на славное янычарское прошлое, эти османы оказались пожиже наших бойцов в ближнем бою…

В итоге взвод прапорщиков, хорошо обученных штыковому бою и прочим солдатским премудростям, сыграл роль штурмовой группы – кои, если мне не изменяет память, как раз и появились на полях Первой мировой. Вооруженные не только винтовками, но и наганами, в ближнем бою офицеры сумели опрокинуть османов на нашем участке, частично переколов их штыками, но по большей части расстреляв в упор! Пусть и потеряв при этом треть взвода…

И сделали это до того, как турецкий командир передового отряда османов (быть может, даже поредевшего во время марша полка!) сумел сориентироваться и своевременно перебросить резерв к наметившейся точке прорыва…

Минут через десять метель начала резко стихать – а с увеличением дальности видимости возросла и эффективность пулеметного огня уцелевших расчетов. Сдерживая до того турок частым и точным винтовочным огнем, подкрепление Букретова, оставшееся до поры на позициях дружинников, дотянуло до момента, когда в тылу османов раздались голоса сигнальных труб – и последние начали откатываться назад, зализывать раны и перегруппировываться для нового удара.

Вот интересно, а вражеский командир остановил бы атаку, зная наверняка, что при первом подъеме патронов нам удалось взять их в обрез, и большинство пулеметчиков уже израсходовали практически все ленты?!

Хм, какие только мысли не посещают голову, когда во второй раз (первый был спешным и потому корявым) перебинтовываешь раненого товарища…

Пуля, на удачу Прохора, лишь задела его ногу вскользь – впрочем, вырвав при этом кусок плоти из бедра. Ранение опасное не столько критическим повреждением и кровоизлиянием, сколько возможным заражением: пенициллина-то еще нет. Хотя, собственно, его и под Сталинградом особо-то не было двадцать девять лет спустя… Так или иначе, третьего номера расчета я также потерял – как, впрочем, и поврежденный пулемет.

А пока кривится, но безмолвно терпит перевязку Прохор (молодец мужик, с характером, боевитый!), в окоп спрыгнул престарелый армянин явно преклонных лет, с пронзительным, горестным кличем упав на грудь застреленного ополченца… Прижав к себе голову парня, уставившегося в небо уже навеки равнодушным взглядом, тот протяжно завыл, лишь иногда причитая про себя:

– Васак… Васак…

У меня от этой картины предательски защипало в глазах и запершило в горле, а Прохор едва слышно прошептал:

– Наверное, сын…

– Наверное.

Закончив перевязку третьего номера, я помог тому встать и выбраться из ячейки, стараясь не глядеть в сторону сломленного горем армянина, потерявшего наверняка близкого родственника… Но тут к нашему окопу приблизился полковник Букретов:

– Ну что, господин прапорщик, вы по-прежнему уверены в том, что пулеметные точки необходимо было выносить вперед?

Меня неприятно покоробил въедливый и, как показалось, осуждающий тон командира:

– Ваше… высокоблагородие. Предложенная мной огневая схема была оправданна, но из-за очень плохой видимости враг сумел подобраться практически вплотную – и в большом числе. Вследствие чего мог вести ответный, а главное, прицельный винтовочный огонь. Что такое сто, сто пятьдесят метров для подготовленного стрелка? Тем более что мы не успели как следует подготовить ячейку, чтобы поставить пулемет на колеса – и своевременно закатывать его внутрь, не страшась при этом огня противника. И даже не притрагивались к сооружению запасной позиции… Наконец, мы не получили гранат, то есть ручных бомб Рдутловского. А ведь они есть на складах в Сарыкамыше! Вот, солдат Прохор Зарянов использовал их в бою – и выиграл расчету время, позволив мне еще один раз прижать турок.

Букретов вроде бы согласно покивал, после чего коротко, без эмоций подытожил:

– В строю осталось пять пулеметов. Но вы правы, господин прапорщик, дистанция для эффективного огня из-за метели была сильно ограничена… – После короткой паузы он добавил: – Ваш «максим» и еще два получили повреждения, их придется спускать вниз вместе с ранеными, обратно поднимать патроны… И ручные бомбы. Про имеющиеся на складах бомбы Рдутловского я не знал, слишком много внимания и времени пришлось уделить развертыванию батареи.

Замолчав, но не спеша покидать нашу позицию, полковник пристально посмотрел на дно ячейки, где помимо старого армянина и двух наших павших остались лежать и тела убитых османов. Несколько секунд спустя командир протянул с каким-то непонятным мне выражением:

– Лихо вы схватились с османами. Честно сказать, и не думал, что сумеете уцелеть. Молодцы, выжили… Вот только куда теперь убирать… тела?

Не совсем понимая Николая Андриановича, я внимательно посмотрел на полковника, пытаясь понять, чего он хочет. И только спустя какое-то время до меня дошло, что наш старший офицер, своими решительными действиями организовавший оборону перед самым турецким прорывом и так уверенно действовавший в бою, сейчас сам находится в легком таком шоке и прострации по одной простой причине. Похоже, подобные схватки для него в новинку – и до сего дня Букретову еще не доводилось встречаться со смертью в бою.

– Наших павших лучше убрать к подъему, господин полковник, а ночью мы постараемся спустить их вниз. Что касается османов… Да просто чуть вперед их протащить. Нам все равно, сильные морозы, снег, инфекций не должно быть никаких. А вот туркам их павшие будут уже в роли преграды, невольно навевающей черные мысли о собственном будущем.

Про то, как жутко будет в первый раз ночевать в окопах, впереди которых останутся лежать сваленные пластами мертвецы (особенно, если кого-то из них ты сам убил в бою!), вот об этом я решил промолчать. Зато своевременно вспомнил про ночевку, о которой действительно стоит призадуматься: