Итак, представьте, что с человеком, который изначально непрост по характеру (скажем так, есть в кого), у которого детство и юность были полны столь же непростыми и отнюдь не радужными событиями, приключается мощная такая инфекция. Скорее всего, с энцефалитом, с высочайшей температурой и, не исключено, даже эпиприпадком, а то и не одним, на ее высоте. Или, как вариант, не менее мощное отравление, когда через печень так постучали, что рикошетом и мозгам неслабо досталось. То есть на выходе, когда чуть-чуть не хватило до exitus letalis, этот самый человек заработал не самое слабое органическое поражение головного мозга (или энцефалопатию, как сказали бы коллеги-неврологи). С сильнейшим нервным истощением, когда все дико раздражает, с просто физиологической невозможностью сдерживать это самое раздражение, а еще – с болезненным заострением присущих ранее черт характера, когда с наибольшей вероятностью будет заострена и подчеркнута отнюдь не белизна и пушистость. То есть с психопатизацией, иными словами. Пациенту бы года три-четыре покоя, да провести это время на водах целебных – глядишь, и попустило бы, да и то не насовсем, и те черты характера острые не сильно бы затупились, но хотя бы перестали так колоться и резаться. Но не судьба.

Придя более-менее в себя, император поинтересовался, как там империя поживает; не случилось ли чего, пока он тут на больничном отлеживался. И, медленно закипая, обнаружил, что казну изрядно пощипали, причем в основном на личные нужды; что те, кто клялся в вечной дружбе, куда-то разбежались – или кружили рядом, примеряя на себя роль будущего правителя. Баста, карапузики, кончилися танцы, – резюмировал Калигула, – империя в опасности, и только массовые децимации способны ее спасти!

Как писал Светоний, «от человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он истребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам – прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската».

При этом репрессии были довольно адресными, да и жертв оказалось на деле не так чтобы сильно много.

Гемелл, которого император вынудил самоубиться, по донесениям, молился за то, чтобы Харон подвез приемного папашу за речку, и даже обещал проставиться; а еще, по обнародованным слухам, постоянно пил противоядия – мол, отравить меня хотят в этом доме! Ну так будь мужчиной и прими внутрь хладный металл: штука честная, верная, и никакие противоядия не помогут. Говорите, также вскоре помер от неаккуратного бритья Силан? Это он от огорчения: вот нечего было в свое время трусить и отказываться плыть с императором на Пандатерию за прахом его матушки и брата, отговариваясь морской болезнью. Рассчитывал, что тот потонет, освободив тебе самому место на троне? Ну так и не удивляйся, что руки во время бритья ходуном ходили. Дружно самоубились арестованные за подготовку заговора Макрон со своей женой Эннией? Ну так и Октавиан, и Тиберий самоубивали и за меньшее. К тому же, имущество свежеусопших не куда-нибудь налево пошло, а заметно исхудавшую казну империи пополнило – вот только Сенат почему-то жеста не оценил. И с удовольствием включился в информационную войну, распуская про Калигулу слухи и страшилки. Их стараниями и зайчик бы обернулся вольпертингером – а уж непослушному императору и деваться было некуда.

Он и не спешил опровергать. «Oderint, dum metuant»^[2], – и все дела. Да, император мог на пиру велеть жене кого-нибудь из присутствующих проследовать за ним в покои, а потом вернуться и поведать, как прошел процесс. Ага, а кому не нравится, может оскорбиться и самоубиться, кто же ему против. Ибо разведка заложила точно… И не забудьте имущество самоубитого распродать, а деньги в кассу… тьфу ты, в казну империи внести! Да, приказ (или вежливое пожелание) покончить с собой мог прийти и не на пиру, и зачастую без видимых для непосвященного причин, но у Калигулы все ходы были записаны, и вообще мальчик с феноменальной памятью и не в настроении – это страшно. Он не забыл, как астролог Тиберия выразился однажды – мол, Гай скорее на конях проскачет через Байский залив, чем будет императором. Не забыл – и однажды велел возвести в заливе плавучий мост, нарядился в нагрудник Александра Македонского, в пурпурный плащ, сел на колесницу – и выкуси, звездо… чет, трепещите, соседи! Ну, Сенат тут же внес это событие в копилку императорских безумств.

Впрочем, ненавидели его по большей части сенаторы. Плебс и всадники продолжали им восторгаться. Чудит Сапожок? Да и Юпитер с ним, зато и хлеба, и зрелищ в достатке. Устроил всенародный траур и сильно убивался по умершей в 38 году сестренке Друзилле? Ну так имел и право, и возможность, и показал себя в большей степени человеком, чем эти отъевшиеся рожи. А что обожествить решил и в храме Венеры ей статую равного с самой Венерой размера поставил – так кто же ему посмеет запретить? Коня своего, Инцитата, держит в роскошном мраморном стойле и, по слухам, собирается сделать сенатором? Ну так император – тот еще тролль, 80-го уровня, и это не столько придурь, сколько намек: дескать, все вы там, в Сенате, кони с яйцами, и от еще одного такого большого вреда не будет; к тому же, он хотя бы дружественно настроен.

С Инцитатом вообще не все до конца понятно – где правда, где вымысел и черный пиар. Да, про него и Дион Кассий писал: «А одного из коней, которого он называл Инцитатом, Гай приглашал на обед, во время которого подбрасывал ему ячменные зерна и пил за его здоровье из золотых кубков. Он также клялся жизнью и судьбой этого коня, а кроме того, даже обещал назначить его консулом. И он наверняка сделал бы это, если бы прожил подольше». И другие не отставали. Но, если принять во внимание, что слабоумием император не страдал, то напрашивается вывод: то был именно троллинг. Причем толстый. Начиная от пародии на роскошный, не по окладу, образ жизни сенаторов и заканчивая оценкой их интеллекта. Ах да, и намеком, повторюсь, на верность, которой у любимого коня явно больше. Ну и на недостаток кадрового резерва: вот, мол, до чего довели страну, в Сенат и продвинуть некого! Поговаривают и про более тонкие оттенки этого троллинга: мол, Инцитат (или Быстрый) – это в пичку либо Клавдию (Claudius можно перевести как «хромой»), либо консулу 38 года Азинусу Целеру (в буквальном переводе – Быстрому Ослу). Сенат, ясное дело, на шутку сильно оскорбился. И вывернул ее как один из признаков безумия Калигулы. Было понятно, что добром это противостояние Сената, который не хотел терять ни денег, ни влияния, и императора, который хотел править, а не царствовать номинально, не кончится.

Итак, в Сенате, мягко говоря, были фраппированы и обескуражены разительными переменами, каковые произошли с императором после его тяжелой, но непродолжительной болезни. А ведь казался таким покладистым и почтительным! Ну кто бы мог предположить, что все так обернется! А ведь были звоночки, просто настолько хитро замаскированные, что никто поначалу не разглядел.

Вот, к примеру, порядок высказываний на голосованиях в Сенате: император законодательно закрепил за собой право высказываться последним. На первый взгляд, ничего такого, лишь очередное (как в первый год его правления подумалось) подтверждение тому, что он уважает мнение больших дяденек. И вдруг выясняется, какая же это ловушка: если раньше можно было сразу понять, что у императора на уме, и успеть сориентироваться (прогнуться или аккуратно увести вопрос в сторону), то теперь – фигушки. Кстати, сам порядок, когда слово сначала предоставляется младшему по званию, а далее – по мере возрастания ранга, много позже вспомнят и возьмут на вооружение в армейских штабах, но то будет совсем другая история.

Пока же Сенат, вздрагивая и оглядываясь через плечо, продолжает распускать слухи. Мол, поглядите, что наш дружок, который Сапожок, снова учудил: на дворе осень 39 года; назначенные в марте консулы только-только втянулись в работу, а этому неугомонному вдруг приспичило сделать кадровые перестановки на северах и рвануть в Германский поход! Типа, пришел, увидел и дебил. Ну, это Сенат пытался подать ситуацию так, будто императору вдруг приспичило ни с того ни с сего: мол, резкий, как диарея, и вообще фу таким быть. Калигула же этим походом собирался решить сразу несколько задач.

Первая и очень важная – задавить бегемотиков, пока они еще жабонята. То есть пресечь в корне заговор набирающего силу и влияние Гнея Корнелия Лентула Гетулика, который сидел себе легатом-пропретором в Верхней Германии, и Марка Эмилия Лепида, супруга покойной любимой сестры Юлии Друзиллы. А также двух сестричек, Агриппины Младшей и Юлии Ливиллы, которые вознамерились в этом заговоре поучаствовать.

Естественно, эта цель держалась в тайне, и для всех император просто выступил в поход с нехилым войском. Ну да, выступил. Правда, прихватил с собой и сестричек, и (вот ведь неожиданность) преторианскую гвардию – уж эти были готовы за императора порвать любого.

И вскоре размеренный темп похода сменился стремительным броском аж на тысячу римских миль, которые были пройдены за сорок дней. В лагерь Могонтиакум (нынешний Майнц, что на Рейне) Калигула нагрянул этаким нежданчиком. Гетулику с Лепидом по итогам разбора полетов устроили покатушки за реку в компании Харона: горла перерезали, тела четвертовали. Ну а сестрички, в качестве наказания прогулявшись обратно пешком до Рима, сгибаясь под тяжестью корзин, в которых они несли останки казненных, отправились в ссылку на памятные Понцианские острова, куда в свое время Тиберий сослал их матушку. Второй целью был сам поход: в последние годы, став практически бессменным хозяином тех земель, Гетулик расслабился на местном укропе, запустил службу, и германские племена стали борзеть не по окладу. Не получая вовремя порции коррекционных звездюлей, они решили, что римляне уже не тарт, а лебервурст, и самые отмороженные, хавки, уже не раз хаживали за Рейн – чисто удаль показать. А глядючи на хавков, и остальные приходили к мнению, что неплохо бы прогуляться на юга. А тут вдруг император нагрянул в силах тяжких. Свежих люлей привез. Так что, каким бы карикатурным ни пытались показать этот германский поход, а напротив второй его цели можно смело ставить галочку: устрашили, в чувство привели, казну пополнили. Ну и самим легионерам намекнули, что учиться военному делу надо настоящим образом.