«И вратарь, стало быть», – заключил я.

От моего друга Ганина я нахватался обрывков каких-то старинных советских песен, и они постоянно вылезают из моего языкового сознания, неизвестно по какому случаю и в связи с чем.

– Позанимаетесь еще, будет такой шанс.

– Не знаю, не знаю… Неудобно получилось перед Ганиным-сэнсэем. Надо его в Саппоро вернуть.

– Ну не раньше завтрашнего вечера. Пускай отдохнет тут у вас, суши поест, рыбу половит. Вы же ему рыбалку тут обещали, да?

– Да-да, конечно. Удочка для него уже готова. Мои ребята сейчас завезут ему ее в гостиницу.

– Кстати, о гостинице. Я поеду. И вы отдыхайте. Через два часа встречаемся в заведении Осаки.

– Хорошо… А вы, это…

– Что «это»?

– Вы Грабова не хотите посмотреть?

Как вам это нравится, а? Семь часов утра безмятежной, ленивой и сладкой субботы! Все миролюбивые и законопослушные граждане моей родной Страны восходящего солнца мирно посапывают, укрывшись занавесками, пологами, шторами, гардинами и портьерами от этого самого солнца, кто – свернувшись клубочком на родимом жестком футоне, раскатанном на благоуханном соломенном татами, кто – растянувшись самодовольным котом на дурацкой европейской кровати, с которой можно невзначай свалиться на жесткий курчавый палас. Впереди два дня праздности, лености и беззаботного прожигания самой долгой в мире жизни, бесконечное наслаждение истомой безответственности и радость получения в исключительную собственность времени, которым по рабочим дням надо делиться с ненасытным государством. А у меня что? В семь часов утра благословенного июльского выходного мне предлагают погрузиться в ледяную атмосферу полицейской «анатомички», чтобы полюбоваться распоротым и наверняка уже грубо зашитым трупом залетного браконьера-контрабандиста, а потом потратить драгоценные деньки своей мужской зрелости на поиски людей, доведших его до такого состояния. Нет, не столько скучно, сколько грустно на этом свете, господа!

– Ну, пойдемте, посмотрим вашего Грабова…

Осима провел меня в подвал соседнего корпуса, где у них устроен морг. Морг небольшой, сразу видно – провинция. Не то что у нас, в столицах – тридцать шесть камер в зале размером с авиационный ангар. Я повел плечами от нахлынувшего озноба и огляделся. Ярко освещенная круглыми операционными лампами комната величиной со школьный класс, трехэтажная холодильная установка на шесть персон, никелированный стол посередине, ряды полок с инквизиторскими принадлежностями и отбивающими аппетит посудинами с консервантами вдоль свободной стены.

Осима дал указание сопровождавшему нас в этой увлекательной экскурсии дедушке в прорезиненном фартуке и грубых каучуковых перчатках продемонстрировать нам Грабова. Дедушка крякнул, открыл ближайшую к нам ячейку в среднем ряду, вытянул из нее носилки с покрытым белой простыней трупом и на тележке подвез его к столу. Привычными движениями он ловко перетащил носилки с тележки на стол и сдернул простыню.

Грабов оказался крупным мужчиной за пятьдесят, с огромной грудью и высокими в горизонтальном положении массивными бедрами. Орлиный нос, глубоко посаженные глаза, залысины, черные волосы с проседью. Вздутый живот (судя по габаритам живота, да и всего тела, Грабов никаких диет не соблюдал), как я и предполагал, был зашит грубо, можно сказать, кое-как. Автоматически я отметил про себя, что, если за телом прибудут родственники и им его продемонстрируют в таком вот виде, скандала не избежать. Осима без труда прочитал мои мысли.

– Я уже дал указание его образить. Ночью было не до этого, но сегодня к обеду наш патологоанатом приведет знакомого хирурга из городской клиники, и к вечеру животик ему поправят.

– Хорошо-хорошо, пусть поправят. Вы уверены, что повторное вскрытие не потребуется?

– Не уверен, но врач сказал, что со всей этой «косметикой» надо торопиться – это же мертвец.

– Он же замороженный.

– Все равно, труп есть труп.

– Да-да, конечно-конечно.

Я встал у головы капитана. На кистях вытянутых вдоль тела рук чернели крабовые клешни. На груди Грабова красовался черный краб, изображенный уже целиком. Занятная татуировка. Обычно эти русские «морские волки» предпочитают якоря, Сталина, имена своих задасто-грудастых (ух и большие же женщины у этих русских!) Нинок, Танек и Олек. А тут краб и крабовые клешни, больше ничего.

– На спине у него есть что-нибудь?

– В плане ран?

– В плане татуировок.

– А-а, по-моему, нет. Перевернуть?

– Да нет, не надо.

Мы расстались с Осимой у дверей управления. Он вызвал для меня машину, мы попрощались, он отправился к себе в кабинет спать, а я плюхнулся на заднее сиденье довольно новой для провинциальной полиции «Хонды» и приказал водителю ехать в отель «Минато».

Войдя в гостиницу, я моментально вычислил в пустом холле осимовского «штатского». Мужчина средних лет сидел за низким столиком в кресле и потягивал кофе из банки. Как только я вошел, он быстрым хищным взглядом оценил меня, поставил банку на столик и поднялся было, чтобы поприсутствовать при моей регистрации, но, увидев, что следом за мной вошел, видимо, знакомый ему полицейский-водитель, который нес мой баул, успокоился и опять принялся за кофе. «Интересно, на сколько ему хватит этой баночки? – подумал я. – И сколько он их за сегодняшний день выпьет? Не лопнет ли? Спать, наверное, потом целую неделю не сможет…»

Дежурный администратор попросил меня заполнить регистрационную карточку, вручил ключи и ответил на мой вопрос о том, в каком номере остановился Ганин. Мне достался номер 312, а у Ганина – 412, то есть прямо надо мной, на четвертом этаже.

Я отпустил водителя и поднялся к себе. Номер оказался весьма симпатичным. Гостиничный сервис у нас, конечно, замечательный, но это в больших городах. Провинции до столиц далеко, однако здесь было чисто, светло и уютно. За окном возвышалась каланча пожарной части, справа виднелся краешек моря.

Я пошел в душ. Сейчас в Саппоро в душ приходится залезать по два-три раза – жара такая, что потом исходишь ужасно. Здесь, в Немуро, попрохладнее, но привычка есть привычка.

Прохладная вода вернула меня в более-менее рабочее состояние, и я решил не ложиться. Терпеть не могу эти кратковременные сны, два-три часа неглубокого сна никогда не приносят мне никакого отдохновения. Ну отдохнут глаза, ну – мышцы. Но голова становится еще тяжелее, чем была до этого, а во рту творится такое, что врагу не пожелаешь. Вернее, нет, именно врагу и пожелаешь – пускай помучается этой мерзостью, уничтожить которую позволяет только полстакана ядреного «Листерина» в сочетании с мятной зубной пастой с морской солью и последующим сладким кофе с лимоном.

По телевизору шли утренние новости. Токийский выпуск прервался региональной новостной «десятиминуткой», и, как только я, из врожденной стыдливости обмотанный ниже пояса полотенцем (и зачем я это всегда делаю – нет же в номере никого…), вышел из ванной, хоккайдский диктор проникновенным голосом стал рассказывать о странном предмете, приплывшем к нашим берегам из не менее странной России. Натянув гостиничный халат-юкату, я прибавил громкость. Набриолиненный красавчик сообщал, что предмет не идентифицирован, похож на атомную подводную лодку, но никакого излучения в его районе не зарегистрировано. Затем на экране появились кадры, сделанные, видимо, с вертолета: в морских волнах подстреленным китом болтается здоровенная зеленая труба с белыми буквами русского алфавита на боку. Я смог разобрать только «Г», «Н», «О», «П» и опять «О». Что написано между ними, я прочитать не успел, так как картинка быстро исчезла. Диктор сказал, что российская сторона никакой реакции на данное дело не проявила и что ситуацию отслеживают вертолеты и суда Сил национальной самообороны.

«Бог с ней, с этой дрыной, – подумал я. – Мне теперь нужно заниматься не ею, а убиенным Грабовым. Интересно вот только, убиенным невинно или винно?..»

Без пятнадцати девять я спустился вниз. Осимовский «штатский» продолжал нагружаться баночным кофе, только теперь это был не давешний золотистый «кириновский» «Босс», а темно-синяя «Джорджия». Подле него лежал изрядно помятый утренний номер газеты «Хоккайдо», на который, видимо, его глаза уже не смотрели, поскольку за три часа утренних бдений он был прочитан от корки до корки. Я перехватил его пытливый взгляд, улыбнулся и протянул администратору ключи.

– Здорово! – раздалось у меня за спиной.

Я обернулся. Ганин уже переоделся в легкие брюки кофейного оттенка, такого же цвета рыбацкую жилетку со множеством карманчиков и черную футболку. В руке он держал золотистый спиннинг. Гармонию его респектабельного внешнего вида нарушала дурацкая красно-белая бейсбольная кепка с буквой «С» в горизонтальном ромбе, в которой он время от времени появляется перед моими светлыми очами в Саппоро и его окрестностях.

– А, здорово-здорово! На рыбалку собрался?

– А чего мне теперь делать-то? Твои ребята вот спиннинг привезли – пойду возьму напрокат тачку на пару дней и поеду к волнолому.

– Лентяй ты, Ганин!

– В смысле?

– До волнолома отсюда десять минут ходьбы, а ты – «тачку напрокат»!

– И ты мне это говоришь?

– В смысле?

– Да ладно тебе, Такуя! Будто я не знаю, что ты сам без машины двух шагов пройти не можешь!

И ведь прав, как всегда, подлец! Опять прав, как давеча на вокзале, когда мне до зарезу хотелось увидеть девицу с тележкой. Вернее, без тележки – зачем мне эта тележка? Глубок и хитер этот Ганин! Наблюдателен и проницателен! Впрочем, иначе я бы с ним и не дружил. Вон, семнадцать «братишек» сейчас с похмелья на «Пионере Сахалина» мучаются, проспятся – будут похмеляться и заодно капитана своего, кормильца, поминать теплой «Кубанской» и холодным рассолом. Ну не с ними же мне дружбу водить! А с Ганиным интересно, поэтому я ему все подначки и подколки прощаю. А он, соответственно, мне.

– Не бурчи! Езжай за своей рыбой! Я в «триста двенадцатом», так что вечерком давай созвонимся.

– До вечера не появишься?

– Вряд ли.

– А что с этим капитаном? Его правда убили?

– Отравили. Или сам отравился, пока непонятно. Я сейчас туда еду.

– Туда – это куда?

– В «Кани Уарудо», где это стряслось.

– В кабак, что ли? Ну-ну… Ты фигню-то эту по телику видел?

– Какую фигню?

– Ну ради которой ты сюда приперся. Нашу фигню.

– Я сюда не за фигней вашей приехал, а вашего моряка выпроваживать, чтобы в следующий раз с бумагой приехал, как у людей полагается. Мне до этой фигни дела нет.

– Ага, нет, конечно…

– Не веришь – не надо… А ты, случайно, не разобрал, чего на ней написано? А то по телику так быстро показали, что я не успел прочитать.

– Разобрал, конечно, чего там разбирать…

– И что на ней написано?

– Вечером пивка выпьем, и я тебе скажу.

Мне опять захотелось врезать этому самодовольному сэнсэю в район нижних зубов, но тут между нами возник знакомый водитель.

– Господин майор, я за вами. Осима-сан уже ждет.

– Да-да, поехали. А ты, Ганин, лови рыбу и готовь перевод в двух экземплярах.

– Давай-давай, Шерлок Холмс! За мной не залежится!

На выходе я обернулся к страдающему от безделья и безлюдья фанату кофе из автоматов в штатском и подмигнул ему левым глазом. Тот дернулся, оторвал от газеты уголок, скатал из него шарик и запихнул его в рот. Мусоля его во рту, он ловко свернул газету в трубку, поднес ее к губам и выстрелил в меня бумажным шариком. Я инстинктивно отпрянул в сторону, и тугой влажный комочек смачно чмокнул в щеку моего водителя.

У меня хорошо развито боковое зрение. В нашем деле иначе нельзя. Не уследишь за тем, что делается у тебя с боков – получишь оттуда чем-нибудь тяжелым или острым. А с годами сильнее стало и затылочное зрение, я научился чувствовать взгляды, устремленные мне вслед.