– Поздно вечером мы отправились на поиски маленькой девочки, похищенной из дома на окраине города. – Бейкер поднимает глаза, и потрясенный Эндрю замечает в них слезы. – Отец, ей было всего три года.

Эндрю сглатывает и бросает взгляд на темный коридор, надеясь на скорое возвращение Пула. Он предпочитает пока не уточнять, почему шериф говорит о девочке в прошедшем времени.

– В общем, фермер, живущий в той стороне, прислал ко мне своего сына с сообщением. В лесу недалеко от его дома происходило что-то непонятное. Он видел мужчин, женщин… огни… слышал крики. Что-то странное. Так что мы вчетвером поехали туда…

Бейкер качает головой и переводит дух. Эндрю ждет. По его спокойному лицу и не скажешь, что у него участился пульс.

– Это было ужасно, отец. – Голос Бейкера срывается, становится жалобным. – Дьявольщина. Там… их было несколько. Они… Боже милостивый, отец… они принесли ее в жертву.

Кровь стынет у Эндрю в жилах, холодок пауком взбирается по позвонкам. Он сглатывает, думает протянуть руку, чтобы утешить шокированного рассказчика, но останавливает себя. Какая-то его часть боится, что рука тоже будет дрожать.

– Принесли в жертву? – переспрашивает он, стараясь не дать слабину. – Не просто убили?

Бейкер вытирает нос и ударяет шляпой по бедру.

– Ее раздели догола, отец. И привязали к плоскому камню. Связанную. И… – Бейкер замолкает, вздыхает и торопливо произносит: – Ее резали, Эндрю. Вырезали… какие-то символы. Дьявольские. Это сделал сам Сатана, клянусь. В общем… тот, кого мы к вам привезли… пил ее кровь.

Эндрю пытается ответить, сказать хоть что-то, что угодно, но его мысли путаются, он цепенеет, в ужасе от услышанного.

– Шериф… я…

Но шериф продолжает, словно ему необходимо рассказать историю до конца, вытолкнуть ее из памяти.

– Мы убили их всех. – Широко распахнутые глаза Бейкера, витавшие где-то далеко, теперь становятся холодными, как сталь. – Перебили ублюдков прямо на месте. Мне не пришлось отдавать приказ… дьявол, я почти не помню… мы просто открыли огонь. Никто не задумывался, не ждал сигнала. Та девочка была выпотрошена, отец. Я видел ее сердце.

Позади слышатся шаги. Эндрю оборачивается и видит спешащего к ним Пула. Хвала небесам.

За ним возникает еще один, более крупный, силуэт. Джонсон. Шериф Бейкер поворачивается и делает знак мужчинам снаружи. Они исчезают во тьме.

– Человек, которого вы привезли с собой, – спрашивает Эндрю, глядя на Пула, когда тот подходит, – о котором вы говорили. Он выжил?

Бейкер начинает было отвечать, но замолкает, когда снаружи доносится ворчание и проклятия, достаточно громкие, чтобы их не заглушал жалобно завывающий ветер. Эндрю слышит тревожное ржание лошади, рядом другой конь фыркает и топает копытами. Внезапно трое мужчин, чьих лиц не видно, загораживают дверной проем. Эндрю поднимает лампу, и его глаза ошарашенно расширяются.

Двое из них – помощники шерифа. Они вооружены, а у одного на кожаном пальто приколота тусклая серебряная звезда.

Между ними стоит третий. Арестованный.

На голову ему натянули грубый мешок из-под зерна, местами потемневший от крови или пота. Мужчина высокий и тощий. Его одежда порвана. Он без обуви, ноги почти черные.

В воздухе над ними танцуют снежинки, освещенные полной луной.

Бейкер кивает мужчинам, затем поворачивается к Эндрю, который с удивлением видит, что по грязному щетинистому лицу шерифа текут слезы.

– Это мой брат, отец. Его зовут Пол. Я пощадил младшего брата, и теперь, надеюсь, вы спасете ему жизнь. – Он умолкает, словно спорит сам с собой, потом добавляет: – Или по крайней мере его душу.

Пул, уже в сутане и с горящей лампой в руках, жестом подзывает мужчин.

– Уведите его, – приказывает он. – Быстрее! В мою комнату.

Эндрю и шериф отходят в сторону. Двое помощников шерифа затаскивают высокого мужчину внутрь. Третий помощник появляется из темноты и закрывает за собой дверь. Он выглядит робким, как провинившийся школьник. Втроем они идут за остальными.

– Я не смог убить его, – тихо говорит Бейкер, словно стыдясь. – Это же моя плоть и кровь. Но теперь я понимаю: он больше не мой брат. Вы сами убедитесь. С ним что-то произошло, отец. Что-то ужасное.

Идя по коридору, Эндрю замечает кровь, стекающую с черных босых ног арестанта; кровь оставляет волнистую линию на каменном полу, словно она – краска, а брат шерифа – кисть.

– Еще бы, – говорит Эндрю, стараясь не наступать на темную линию, исчертившую полы. – Он тяжело ранен…

Сильная рука шерифа сжимает его локоть, и Эндрю морщится от боли. Лихорадочные глаза Бейкера смотрят на него с мольбой.

– Я говорю не о плоти, отец, – шепчет он и поднимает глаза кверху, словно хочет убедиться, что ни Бог, ни Дьявол их не подслушивают. – В него что-то вселилось.

Голос Пула разрезает тьму.

– Эндрю!

– Идемте, – говорит Эндрю отчаявшемуся мужчине и ускоряет шаг. – Мы сделаем все, что в наших силах.

Эндрю проходит мимо Джонсона, который стоит в конце коридора и зажигает настенную лампу. Он поворачивается к Эндрю, у него мертвенно-бледное лицо, а тон на удивление нервный.

– Эндрю, это не опасно?

Эндрю, ошеломленный страхом великана, останавливается и всматривается в лицо Джонсона. Быть может, ему что-то известно.

– Эндрю, мне это не нравится, – говорит Джонсон дрожащим голосом и крестится.

Он не напуган… он просто в ужасе.

– Все будет хорошо, – заверяет Эндрю и продолжает путь.

Из открытой двери, ведущей в ярко освещенные покои Пула, слышатся голоса. Шериф идет впереди. Его помощники, Пол Бейкер и отец Пул уже в комнате.

На пороге Эндрю наконец формулирует вопрос, который беспокоил его все это время.

– Шериф?

Бейкер поворачивается к нему и ждет.

– Зачем мешок?

Бейкер плотно сжимает губы, но не отвечает. Он просто поворачивается и исчезает в залитых светом покоях Пула.

Из комнаты доносится резкий лающий звук. Сначала Эндрю кажется, что это громкий отрывистый лай собаки. Но затем звук повторяется, уже ровнее и протяжнее, и он узнает, что это такое: смех.

8

Что-то не так.

Я у дверей общей спальни, прижимаюсь ухом к дереву в надежде понять, что происходит.

Еще несколько минут назад я спал, но меня разбудил стук лошадиных копыт. Нельзя сказать, что для приюта это необычный звук. Но посреди ночи?

Встревоженный, я выбрался из постели и выглянул в окно. Сначала мое внимание привлек густой снегопад – первый в этом году, предвестник будущего, – но потом я заметил внизу, возле входных дверей, какое-то движение. Нескольких мужчин верхом. Одна крупная лошадь тянула грубую повозку. Я не мог ясно разглядеть, что она везла. Но готов поклясться, что это был человек.

Когда раздались стук и крики, я подбежал к дверям и прислушался, но не осмелился их открыть. Не сейчас. Быть застигнутым вне спальни после отбоя – серьезный проступок, вот почему нам выдают судна, которыми никто из нас не любит пользоваться. Но еще меньше мы любим тех, кто ими все-таки воспользовался, потому что тогда спальню заполняет вонь. Кроме того, у меня хороший слух. И сейчас я отчетливо слышу гулкое эхо из вестибюля, разносящееся по коридору.

– Питер?

Я поворачиваюсь и вижу, что некоторые мальчики проснулись и стоят, словно призраки, в ярком лунном свете. На стенах вокруг кроватей мерцают крошечные тени – черные кружащиеся конфетти. Оптическая иллюзия снега.

Среди проснувшихся и Саймон, он встал посреди комнаты и наблюдает за мной. Дэвид сидит в кровати, еще несколько ребят ворочаются в постелях. Это Саймон произнес мое имя, и я приложил палец к губам.

– Кто-то приехал, – шепчу я. – Кажется, несколько мужчин из города. Они чем-то встревожены. Сейчас Пул с ними разговаривает.

– Может, они приехали за Джонсоном, – говорит чей-то голос из глубины комнаты.

Я не узнал, кто говорил, но думаю, что это не такая уж безумная мысль. Многие мальчики мечтают о том, чтобы Джонсон получил по заслугам. Я киваю, не зная, что еще сказать.

Саймон, кажется, теряет интерес к происходящему, подходит к одному из окон и выглядывает на улицу. Я жду, что он скажет что-то про снег, но он удивляет меня.

– Надеюсь, с Бартоломью все в порядке, – говорит он, стоя так близко к окну, что от его дыхания запотевает стекло.

От его слов мне становится стыдно. По правде говоря, я совсем забыл о нем. Уверен, что из-за переполоха священники тоже о нем забыли. Хотя вряд ли это что-то изменило бы. В конце концов, это часть наказания в яме – борьба с силами природы, будь то жара или холод.

Бартоломью просто повезло меньше, чем остальным.

Настигала такая неудача и других. Помню, как Дэвид однажды провел ночь в яме в разгар суровой зимы. Джонсону пришлось откапывать люк от двухфутового сугроба, чтобы вытащить его. Позже Дэвид смеясь сказал, что под слоем снега ему под землей было теплее, чем в нашей спальне. Но на следующее утро я увидел почерневшие ногти у него на ногах, услышал, как он плакал в ванной, думая, что он там один.

Конечно, я ничего не сказал, только похвалил его силу и выносливость. Они уже отняли у него детство, я не мог позволить им отнять и его гордость.

– Уверен, с ним все хорошо, – говорю я в надежде, что моих сомнений никто не заметит. В надежде, что так оно и есть.

– В чем дело? – Дэвид уже полностью проснулся, ноги на полу, глаза насторожены.

Я качаю головой и даю им знак замолчать, чтобы мне было лучше слышно. Голоса теперь доносятся из вестибюля; слова становятся громче, звук нарастает, затем затихает до неясного бормотания.

Дэвид приближается ко мне, прикладывая ухо ко второй створке.

– Похоже, они идут в часовню или в комнаты священников.

Тяжелые торопливые шаги затихают. Через мгновение не слышно ничего, кроме тишины.

Еще несколько мальчиков вылезают из своих кроватей и перешептываются, взволнованные тем, что происходит что-то необычное. Байрон опускается на колени рядом, он выглядит взволнованным, наслаждаясь происходящим. Другие ребята тоже придвинулись поближе, сидят, скрестив ноги или опасливо приподнимаясь на коленях, словно хотят услышать от меня очередную историю. Некоторые встали и бродят по комнате, как лунатики, озадаченные тем, как выглядит их мир ночью. Кто-то выглядывает в окно, с благоговением рассматривая падающий снег. Удивительно, но больше половины мальчиков по-прежнему спят и видят сны, не подозревая о ночных треволнениях.

– Я не… – начинает Дэвид и умолкает.

Он морщит лоб, в глазах у него появляется страх.

– Что? – спрашиваю я.

И тут я тоже слышу.

Еще один мальчик позади меня, должно быть, тоже это слышит. Он стонет в отчаянии, как будто вот-вот расплачется. Мне кажется, и я сейчас зареву.

Но я встречаюсь глазами с Дэвидом. Мы оба вслушиваемся в этот новый звук, который разносится по приюту, наполняя воздух, словно дым.

Кто-то смеется.

Но это не веселый смех. Очень необычный смех, настроение он точно не поднимет. От него кровь стынет в жилах. Истерический смех, нутряной, лающий. Так смеется сумасшедший, теряющий остатки рассудка.

Дэвид тянет за железную ручку, приоткрывая дверь на несколько дюймов.

– Что ты делаешь? – шепчу я.

– Не могу разобрать… – произносит он и прислушивается.

Мы оба слушаем. Сквозь приоткрытую дверь звук кажется гораздо громче, и я наконец понимаю, что он пытается расслышать.

– Этот смех… – говорит он, и я уже знаю, о чем он хочет спросить, потому что сам задаюсь тем же вопросом. Он сосредоточено закрывает глаза. – Он точно человеческий?

Он распахивает глаза, полные страха.

Я качаю головой. Интересно, я выгляжу таким же испуганным? По затылку словно пробегают ледяные пальцы, волосы становятся дыбом.

– Не знаю, – отвечаю я.