У нее был прелестный почерк – словно по странице летел журавлиный клин. Я пробовала копировать, старалась приучить себя писать так, как она. Но буквы у меня складывались в строчки, которые скорее напоминали волны в бушующем море, резкие, неумолимые. Такие, как я. Забавно, как много может поведать о человеке его манера писать.

15 апреля 1772 года

Моя дорогая Дебора!

Вы так смешите меня, милая девочка, и я читаю ваши письма с изумлением и восторгом. Странно думать, что нас с вами разделяет всего восемь лет. Порой, в сравнении с вами, я чувствую себя настоящей старухой, но в то же время знаю, что вы многому могли бы меня научить. Я взялась было за Книгу притчей, решив подыскать в ней что-то, что могло бы вас вдохновить, но лишь хихикала, представляя, как вы применили бы в жизни ту или иную мудрость.

Я читаю ваши письма Джону. И даже он, мужчина, не совершивший за всю жизнь ни одного безответственного поступка, здорово смеялся, когда услышал ваш рассказ о волшебных штанах. Хотелось бы мне увидеть, как вы наголову разбили мальчиков в том состязании. Я даже подумываю тоже надеть штаны и попробовать свои силы в беге.

Надеюсь, однажды вы узнаете иную радость, когда вскружите голову достойному джентльмену, причем вовсе не тем, что быстро бегаете или обладаете примечательной силой. У вас поразительно острый ум и твердая воля, а ваш характер чувствуется в каждом письме. Мне думается, что, став взрослой женщиной, вы непременно будете внушать восхищение. И вот еще что, моя юная подруга, не следует сбрасывать со счетов все те счастливые преимущества, которые дарует наш пол. Моя бабушка когда-то сказала мне, что мужчины правят миром, но ими правим мы, женщины. Мне кажется, об этом стоит подумать. Позволяйте братьям иногда одерживать над вами верх, это их ободрит. Я нахожу, что мужчины охотнее допускают нас в игру, если верят, что могут нас одолеть.

Дядя Сильванус говорит, что вы самая смышленая девочка из всех, кого он встречал. Его беспокоит, что вы не можете ходить в школу, но вместе с тем он считает, что в сельской школе вас вряд ли научат тому, чего вы еще не знаете. Я тоже мало чему могу вас научить! И все же прошу, задавайте мне любые вопросы, какие только захотите, а я постараюсь ответить на них так же, как вы отвечаете мне, – по сути, но в то же время весело и увлекательно.

Ваша преданная подруга

Элизабет

P. S. Больше всего мне нравится 31-я глава Притчей, хотя мы с вами, безусловно, находимся на разных этапах жизни. Мне особенно по душе эти слова:

«Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности. Встают дети и ублажают ее, – муж, и хвалит ее».

Я аккуратно сложила письмо и убрала в растущую стопку писем, которые мне присылала Элизабет. Вещей у меня было так мало, что я дорожила каждой. Рядом со стопкой писем лежала Библия, которую мне дала мать. Она старательно записала под обложкой свою родословную, от свадьбы Уильяма Брэдфорда и Элис Карпентер в 1623 году до брака, который в 1751 году заключили Дебора Брэдфорд и Джонатан Самсон. Мою мать тоже звали Деборой.

Когда-то давно я вписала под именами родителей имена моих братьев и сестер – Роберт, Эфраим, Сильвия, Дороти, – не забыв и о себе. Этим я попыталась связать нас друг с другом и с предками, пусть даже мы теперь и были рассеяны по свету.

Я раскрыла тридцать первую главу Притчей и прочла ее, пытаясь вообразить себя женщиной, цена которой выше жемчугов, той, что открывает уста свои с мудростью и одевается крепостью и достоинством. Я одевалась в домотканую одежду или в заношенные штаны, да и то лишь когда мне удавалось незаметно улизнуть из дома. Мальчики никогда не рассказывали об этом родителям, хотя Финеас и пригрозил, что наябедничает, когда я победила его в рукопашной борьбе.

Я точно не ела хлеба праздности. Одно это уже чего-то да стоило.

Закрыв Библию, я взяла блокнот. Вписала упрямство в список своих недостатков и долго смотрела на это слово, а потом зачеркнула его и записала в другой столбец: «упорство». Да, я была упорной. А упорство – не грех.

Я оставила блокнот открытым, чтобы просохли чернила, и вышла из комнатки, решив, что стану наблюдать за хозяйством в доме своем, по крайней мере пока мне не исполнится восемнадцать.

* * *

Жители Мидлборо, городка милях в тридцати к югу от Бостона, посещали не одну, а две церкви: Первую конгрегационалистскую, где проповедовал преподобный Конант, и Третью баптистскую, паства которой была столь же многочисленна и столь же преданна. Однажды я спросила, в чем, кроме священника, состоит различие между церквями, и миссис Томас ответила, что одна церковь истинная, а другая – нет. Я спросила, какая из церквей истинная, и миссис Томас это пришлось не по душе, хотя я вовсе не пыталась шутить.

Мне нравилось, что у прихожан был выбор и при этом никого не обязывали ходить в церковь – точнее, никого, кроме детей и тех, кто, как я, жил в услужении. Правда, я заметила, что к тем, кто не посещал ни одну из церквей, в городе относились враждебно. С ними старались общаться поменьше. В обеих церквях читали Библию, в обеих пели похожие псалмы, в обеих – по словам преподобного Конанта – молились одному Богу. Я отметила, что преподобного Конанта куда больше волновало не наличие в Мидлборо еще одной церкви, а присутствие в Бостоне британских солдат. Так что я тоже не стала слишком задумываться на эту тему. Однако по воскресеньям, после церковной службы, моя неутолимая любознательность гнала меня на городскую площадь, где велись жаркие дебаты: я жадно слушала их, хотя на площади к тому времени оставались только взрослые.

И все же споры о том, какая церковь истинна и какие представления о Боге подлинны, бледнели на фоне политических страстей, что кипели в колониях – по крайней мере, в Массачусетсе. В одном из писем Элизабет написала, что подобное происходит повсюду.

28 июля 1773 года

Моя дорогая Дебора!

Многие соратники Джона и наши друзья не хотят участвовать в восстании, которое теперь назревает в Бостоне, и все же, как говорит Джон, волнения в одной из колоний затрагивают остальные. Намечается четкое разделение между богачами и простыми людьми – теми, кто не получает никакой прибыли от торговли с Великобританией и кого глубоко возмущают устанавливаемые верхами налоги, правила и ограничения.

Джона волнует то, чем эти трудности могут грозить нашему будущему и будущему каждой колонии. Он говорит, что угнетение, которое не встречает отпора, рано или поздно перерастает в рабство. Он начал готовиться к переезду в городок Ленокс, в западном Массачусетсе. Там живет его кузина. Джон хочет перевезти семью подальше от назревающего конфликта, хотя ему самому, вероятно, придется отправиться на войну, где бы мы ни оказались. Джон широк в плечах и хладнокровен, но в сердце он пылкий патриот.

Ленокс находится рядом с фронтиром, и я, признаться честно, не слишком хочу переселяться туда. Однако, если с нами вместе переедут мать Джона и его сестры с семьями, я возражать не стану. К тому же наши дочери точно не дадут мне скучать.

Не могу представить, как все обернется. Англия, конечно, не хочет войны. Джон говорит, что британцы не считают, будто колонисты способны на долгое сопротивление или на организованное восстание. Они презирают нас и называют заразой. Один британский лорд, не могу вспомнить его имя, хвалился, что сумел бы за день подавить любое восстание в колониях, будь в его распоряжении всего один полк, и при этом никто из его солдат не получил бы ни царапины.

Вы так юны, и мне не хочется вас пугать. Я часто забываю, что вам всего тринадцать! Ваши вопросы достойны ученого мужа, и, признаюсь, я не всегда могу найти на них ответ. Возможно, я попрошу Джона писать вам на темы, в которых мало смыслю.

Нам следует также упоминать в письмах более приземленные и более приятные вещи. Ни вы, ни я ничего не можем сделать с грядущей бедой, и нам лучше не омрачать эту переписку мыслями о ней. На днях врач подтвердил, что я опять жду ребенка, и мы хотим обосноваться в Леноксе прежде, чем дитя появится на свет. Наш дом почти достроен. Джон обещает, что он будет роскошным, и говорит, что я принесу в Ленокс культуру и цивилизацию. Правда, учитывая размеры этого городка, думаю, это будет не слишком сложно.

Остаюсь вашей преданной подругой,

Элизабет

* * *

Патерсоны переехали в Ленокс, и Элизабет родила третью дочь, Рут: ее назвали в честь любимой сестры Джона. Помимо малышки Рут у Патерсонов были четырехлетняя Ханна и двухлетняя Полли. Джон, младший ребенок в семье, вырос вместе с четырьмя сестрами, и Элизабет считала, что ему на роду написано жить в окружении женщин. Она по-прежнему писала мне регулярно, хотя не так часто, как мне бы хотелось, и порой я успевала отправить ей три письма, прежде чем получала одно в ответ.

Я могла делиться с Элизабет лишь собственными мыслями, но она, судя по всему, не возражала. Она положительно приняла мои суждения о пьесах Шекспира и поделилась своими мыслями о них. Ее, как и меня, сильно разочаровал Отелло – он убил Дездемону! Еще Элизабет по достоинству оценила мои аргументы в защиту бедного Шейлока из «Венецианского купца», хотя сама не разделяла моего мнения, что с ним обошлись несправедливо. Я явно питала слабость к изгоям, даже таким, которых изображали злодеями. Думаю, все объяснялось тем, что я и сама была изгоем.

В мае следующего года американских берегов достигли сообщения о Бостонском портовом акте. Парламент объявил о закрытии всех портов в Новой Англии. Суда не впускали и не выпускали. Дьякон Томас сказал, что британцы хотят подавить сопротивление, изгнать мятежников и наказать торговцев, потому что те не подчинились приказам правительства.

Король отозвал у провинции Массачусетского залива хартию – дарованное Короной позволение действовать независимо от Британии. Отныне все чиновники в колонии назначались и содержались британцами. В Массачусетсе не было своего суда, а для любой публичной встречи, собрания или выступления требовалось разрешение назначенного Короной губернатора провинции.

Помимо прочего, правительство требовало, чтобы колонисты размещали в своих домах британские войска, и это более всего тревожило миссис Томас. Она ждала, что в Мидлборо рано или поздно войдет британский полк, который непременно отберет у ее семьи дом и ферму.

Местные жители прозвали эти законы «Невыносимыми», но подобное происходило в колонии на протяжении всей моей жизни, и прежде колонисты терпеливо все сносили. Я не помнила, чтобы люди когда-то не жаловались на Корону. Они любили повторять: «Нет налогам без представительства», а в декабре прошлого года повстанцы, именовавшие себя «Сынами свободы», проникли на борт трех кораблей, стоявших в Бостонском порту, – они принадлежали британской Ост-Индской компании – и сбросили в воду груз чая в знак протеста против наложенного королем Георгом запрета на ввоз чая откуда бы то ни было, кроме Англии.

Все это представлялось мне захватывающе интересным.

Я отправила Элизабет письмо, в котором просила объяснить, что значит «хабеас корпус» и множество других слов, которые постоянно повторяли люди, считавшие себя авторитетами в сфере права. Муж Элизабет, Джон, прислал мне весьма доброжелательное письмо, в котором ответил на мои вопросы. Элизабет упоминала, что он изучал право в Йеле, а после какое-то время работал учителем. Я так жаждала прочесть все, что он написал мне, что с трудом заставляла себя сосредоточиться на отдельных словах. Он обращался ко мне не как к ребенку, но писал ясно и лаконично, словно тщательно продумывал каждую фразу. Он был великолепным учителем, и я отметила, что стала лучше разбираться в происходившем вокруг. Я столько раз перечитывала его письмо, что могла с легкостью пересказать его объяснения.