– Мне кажется, мы все чуточку в тебя влюблены. Или, быть может, это просто восхищение. Но ты могла бы выбрать любого из нас. Конечно, Дэвид, Дэниел и Джерри еще слишком малы. Думаю, Фрэнсис и Финеас тоже пока молоды, хотя оба и старше тебя.

– Джейкоб влюблен в Маргарет Хаксли.

– Ну да. Возможно, за исключением Джейкоба, – откликнулся он. – Но если ты не решишь, кто из нас тебе нравится, причем поскорее, мы перессоримся. Уже начали.

– Уже начали? – У меня закружилась голова. Нэт лишился рассудка. – Но ведь ты уже взрослый мужчина… Зачем тебе я? Мне всего пятнадцать.

– Маме было шестнадцать, когда она вышла за папу. Он был моих лет.

– Н-н-но… Я в услужении д-д-до восемнадцати…

– Я не предлагаю тебе уходить от нас.

– Тогда что же ты хочешь?

Он скрестил руки на груди, потом опустил их, словно не зная, куда деть. Стиснул зубы, потянулся ко мне, взял за плечи, будто собирался сказать что-то ужасное и хотел меня поддержать.

А потом он меня поцеловал. Просто прижался губами к моим губам, хотя я не успела к этому подготовиться.

– Натаниэль! – Я несказанно изумилась тому, что он сделал. В волосах у меня по-прежнему путалась солома. – Я ведь тебе даже не нравлюсь, – прибавила я шепотом.

– Нравишься. – Он сверкнул своими черными глазами и снова поцеловал. Все это время он не выпускал меня из объятий.

Губы у него были сухими, а щеки – колючими, но мне не было неприятно. Это ощущалось странно – его лицо оказалось так близко, что я чувствовала, как его дыхание щекочет мне кожу, видела, как взметнулись его ресницы. А потом я закрыла глаза.

Я сомневалась, что мне понравился его поцелуй. Или что не понравился. Но я не ответила ему. Я не знала как. Натаниэль научил меня стрелять, но теперь не объяснил, что делать. Он отступил назад, отпустил мои плечи, и я потрясенно уставилась на него.

– Не говори, что никогда об этом не думала, – мягко сказал он.

Я помотала головой. Я никогда об этом не думала.

– Я бы подождал. Но мир перевернулся с ног на голову. У меня больше нет времени.

– Но… вы всегда были мне как братья. И ни один из вас никогда ни на что подобное не намекал.

– Но мы это чувствовали. И если бы ты была собой, а не пыталась стать кем-то еще, ты бы давно выбрала кого-то из нас.

Я пропустила его замечание мимо ушей:

– Ты правда хочешь, чтобы я сделала выбор?

Он посмотрел на меня, перевел взгляд на мои губы, словно что-то решая. Я не стала бы возражать, если бы он снова меня поцеловал, – тем более теперь, когда была готова к такому. Может быть, это помогло бы мне разобраться в собственных чувствах.

Он вытащил у меня из волос соломинку:

– Да. Я хочу, чтобы ты его сделала. Хочу, чтобы ты выбрала меня.

Дверь сарая скрипнула, и Нэт отступил от меня на пару шагов. Значит, поцелуев больше не будет. И ясности тоже.

– Натаниэль? – Это была миссис Томас. Ее голос звучал резко, двигалась она быстро. – Финеас сказал, что уходит из дома. Отправляется в Бостон. Он заявил, что ты его не остановишь. И никто не остановит. Что, Бога ради, произошло?

Нэт вздохнул, а я залилась краской. Он вышел из сарая, не сказав ни слова ни матери, ни мне. Миссис Томас посмотрела ему вслед, но не пошла за ним.

– Война скоро начнется, – прошептала она и подняла глаза на меня.

Я не знала, что на это сказать. Я не понимала, о чем она говорит, о стране или о борьбе, которая разворачивалась в ее собственном доме, но объяснение Натаниэля потрясло меня так, что я не могла ни о чем больше думать.

– У меня десять сыновей… и война на пороге. Господи, помоги нам.

– Мне нужно время, – сказала я неожиданно, отвечая не ей, а себе. – Я не готова.

– Я тоже, – отозвалась она. – Но нас никогда никто не спрашивает.

Глава 4
Расторгнуть узы

Однажды вечером, устав и измучившись за день, я взялась за письмо к Элизабет и написала его в своем дневнике, но заметила это, лишь когда закончила. Дневник был совсем новый – преподобный Конант подарил мне его на пятнадцатый день рождения, и если бы я вырвала из него страницы, то повредила переплет. К тому же я, при своей педантичности, не могла допустить даже мысли, что в самом начале дневника будет не хватать хотя бы одной страницы. Так что я оставила все как есть, а на следующий день переписала письмо на отдельный лист бумаги.

Послание к Элизабет на первых страницах дневника могло бы показаться неожиданным предисловием, но в определенном смысле оно отражало мою жизнь и обстоятельства куда лучше, чем это сделали бы любые описания или размышления. Такая форма дарила мне свободу. С тех пор я стала начинать свои записи с приветствия Элизабет, а иногда переписывала фрагменты дневника в письма, которые адресовала ей, – и в результате мой дневник превратился в более откровенный, эмоциональный, черновой вариант того, что я не могла рассказать ни ей… ни вообще кому бы то ни было.

Но я не теряла бдительности. Я росла в доме, полном мальчишек, которым до смерти хотелось узнать, что за записи я веду, – и понимала, что нельзя писать ни о чем, что могло бы навредить мне, если бы кто-то прочел дневник. Меня это возмущало, и все же я не была наивной. Наивность предполагает наличие развитого воображения, которым я не могла похвастаться. Свои секреты я могла хранить в единственном месте – у себя в голове.

И все же в тот вечер я отмела мысли о том, что будет, если кто-то прочтет мои записи, и пересказала в дневнике разговор с Натаниэлем, а потом впервые в жизни задумалась, каким могло бы быть мое будущее с каждым из братьев – от Натаниэля до Финеаса. Это занятие показалось мне нелепым. Натаниэль сказал, что все они «чуточку влюблены» в меня, но я не замечала подтверждений этого. В глубине души допускала даже, что Нэт жестоко пошутил надо мной, хотя прежде подобного не делал.

Я не знаю, что Натаниэль сказал Финеасу, но это сработало, и Фин не ушел из дома. За ужином, старательно не глядя в мою сторону, он натянуто извинился передо мной за свою «грубость» и пообещал, что это не повторится. Бенджамин, сидевший за столом рядом с ним, похлопал его по плечу, словно утешая. После этого разговор зашел о красных мундирах и синем небе, и потому, если даже кто-то из братьев и зеленел от зависти, узнав о внезапно вспыхнувшем у Натаниэля интересе к моей персоне, этого никто не заметил.

Натаниэль сел за стол рядом со мной. Заметив испытующие взгляды, которые бросали на него братья, я предположила, что он заранее посоветовался с ними. А еще с дьяконом и с миссис Томас. После ужина у Нэта состоялся отдельный разговор с родителями, на который меня, к счастью, не пригласили. Я покончила с вечерними делами и заперлась в своей комнатке: я жаждала утешения, которое дарили мне письма, и ясности, которую обретала, когда записывала свои мысли.

Я как можно точнее оценила каждого из братьев, разбирая их характеры и особенности до мельчайшей черточки, но когда закончила, то ни на йоту не приблизилась к тому, чтобы сделать выбор. На бумаге лучшим вариантом казался Натаниэль. Он был самым старшим. К тому же хорош собой, трудолюбив и готов взять на себя ответственность. А еще он меня поцеловал.

Вот только мне не казалось, что мы с Натаниэлем подходим друг другу. Он всегда пытался меня успокоить, смирить, хотя моей природе претило спокойствие. Возможно, Натаниэль сделает меня несчастной. Или, хуже того, я сделаю несчастным его.

Бенджамин был спокойного нрава и никогда не пытался переделать меня. Аура безмятежности окружала его, и потому с ним было легко. Я подумала, что должна его поцеловать, чтобы сравнение получилось полным. Эта мысль показалась мне разумной, и я записала, что нам с ним нужно остаться вдвоем. Но если я сделаю Бенджамина несчастным, он ни за что не расскажет об этом. А это меня не устраивало.

Я не могла даже представить, что поцелую Фрэнсиса, Эдварда или Элайджу. Я сочла это важным доводом – хотя легко могла перечислить все их достоинства и слабости. От мысли о том, чтобы поцеловать Финеаса, мне стало смешно. Мы бы непременно стали спорить, кто лучше целуется, и в конце концов затеяли бы состязание, чтобы это выяснить.

Мой смех прозвучал как сдавленные рыдания, так что я отодвинула в сторону список и взялась за письмо к Элизабет. Мне нужен был совет женщины, и уж точно не миссис Томас: вряд ли она сумеет ясно рассудить в таком деле. Все они – ее сыновья, но Натаниэля она особенно любит.

Элизабет писала, как за ней ухаживал Джон. «Я ни на миг не усомнилась в нем. Мы были очень молоды, но он был так красив и уверен в себе – причем без тени бахвальства и высокомерия, которые отличают выпускников Йеля».

Они поженились, когда ему было двадцать, а ей – семнадцать. Она легко решилась на брак. Но для меня это решение легким не будет. Вероятно, разница между мной и Элизабет в том, что мне еще не скоро исполнится семнадцать. Но нет, на самом деле причина в другом.

Когда мои раздумья прервал тихий стук в дверь, я не отозвалась, решив притвориться, что сплю. Я еще не пришла в себя после разговора с Натаниэлем. И боялась, что это снова он.

– Роб, я вижу в щелку под дверью, как мерцает свеча. Знаю, что ты не спишь.

Это был Финеас. Я поднялась, отложила письмо к Элизабет и отперла дверь.

Волосы у него растрепались, рубаха вылезла из-за пояса брюк, и выглядел он таким же несчастным, какой я себя чувствовала. Не говоря ни слова, он протянул мне чепчик, из-за которого мы подрались. Тот был грязным, оборка оторвалась, и его вид поверг меня в еще большее отчаяние.

– Прости, – сказал Финеас. – Ты сможешь его починить?

– Конечно.

– Ты все можешь исправить, а, Роб?

Я не знала, смогу ли исправить неловкость, которая теперь разделяла нас. Это меня рассердило. Всему виной Натаниэль. Вот и еще один довод против него.

Я устало пожелала Финеасу доброй ночи и хотела запереть дверь, но он сунул ногу между дверной доской и косяком.

– Давай побежим, – быстро сказал он. – Куда захочешь, далеко-далеко. Я даже позволю тебе меня обогнать.

Я потрясенно оглядела его и стала обдумывать его предложение.

– На улице темень, у нас будут неприятности, а еще я не хочу, чтобы ты поддавался мне, Финеас Томас.

Тень улыбки скользнула по его губам.

– Знаю.

Несколько мгновений мы изучали друг друга, по-прежнему чувствуя неловкость и не зная, о чем еще говорить. Потом он расправил плечи и скрестил на груди руки:

– Ты позволишь Нэту выиграть?

В его голосе звучали воинственные нотки. Как же это похоже на Финеаса.

В памяти всплыл совет, который когда-то дала мне Элизабет: «Позволяйте братьям иногда одерживать верх, это их ободрит. Я нахожу, что мужчины охотнее допускают нас в игру, если верят, что могут нас одолеть».

Но мне не хотелось ободрять Нэта. И Финеаса тоже, хотя я все еще не понимала, чего он от меня хочет.

– Я и не знала, что у нас состязание, – тихо ответила я.

– Я… тоже не знал.

– Мне бы хотелось, чтобы все осталось как раньше, – с мольбой в голосе произнесла я.

Он задумчиво кивнул:

– Этого не случится, если Нэт выиграет. Тогда все переменится.

– Это не состязание, Финеас.

Он усмехнулся:

– Самое настоящее состязание.

Я вдруг почувствовала, что у меня не осталось сил:

– Нет. Это моя жизнь. И я не знаю, какие варианты у меня есть. Мне нужно все обдумать.

– Просто подожди, Роб. Дай мне время. Я еще не готов. В этом Нэт прав. Подожди меня.

– Долго?

– Мне нужно выбраться отсюда. Я не хочу возделывать землю. Хочу посмотреть мир. Залезть на горные вершины. Убить пару красномундирников. – Он опять усмехнулся.

– Значит, мне придется ждать очень долго. – В моих словах не было упрека, но он все равно поморщился.

– Я бы взял тебя с собой, если бы мог, – пробормотал он.

– Знаю. – И нас ждало бы невероятное приключение.