– Я вернусь за тобой, Роб. Если ты будешь ждать меня… я вернусь, – пылко пообещал он.

Его лицо в неровном свете свечи казалось таким родным. Я коснулась его щеки. Она была гладкой, как у меня. Наш разговор вдруг показался мне игрой воображения – вроде болтовни о феях и лилипутах. У Финеаса впереди была целая жизнь, и мне хотелось, чтобы он прожил ее, как того желает, до конца.

– Не переживай обо мне, Финеас Томас. Беги вперед и не останавливайся. На твоем месте я бы так и поступила.

* * *

15 июня 1775 года

Дорогая Элизабет!

Мне странно представлять вас на новом месте. Когда я думаю о вас, всегда воображаю величественные улицы Фармингтона, вижу комнаты, из которых вы мне пишете и которые так не похожи на мою каморку. Но теперь вы в Леноксе, вблизи фронтира, и я вам завидую. Как же это захватывающе – выйти из дома, повернуть на запад и просто идти вперед. Видеть вещи, которых никто прежде не видел или не описывал на бумаге.

Не знаю, хватило бы у меня смелости отправиться в такой путь, но уверена, что эта мысль меня бы не оставляла. Оказаться вдалеке от всего привычного и знакомого – как это пугающе, но в то же время восхитительно! У вас есть дети и мистер Патерсон, но у меня нет ничего, что привязывало бы к дому, – ничего, кроме сковывающего меня договора, но ведь и этому однажды придет конец. Я с радостью и тревогой думаю о временах, когда закончится мое услужение: человека можно связать разными обязательствами.

Натаниэль, самый старший из братьев Томас, сказал, что хочет на мне жениться. Но когда я думаю о замужестве, представляю свою несчастную мать, а еще боль и страдания, которые принес ей брак, и знаю, что хочу чего-то другого. Желаю большего. Я мечтаю увидеть мир и испытать себя. Отправиться на поиски приключений. Совершить то, чего никто никогда прежде не делал.

Я знаю, что эти мечты не имеют смысла, но все же не отметаю их. Как говорил Антонио в «Венецианском купце»: «Я мир считаю тем лишь, что он есть. У каждого есть роль на этой сцене; моя грустна»^[5].

Кажется ли вам, что у каждого есть роль, которую он обязан играть? Если так, я хотела бы получить новую. Но, как заметила миссис Томас, нас никогда не спрашивают.

Остаюсь вашей смиренной и благодарной слугой!

Дебора Самсон

* * *

Рассвет был моим любимым временем, и почти каждое утро, когда представлялась возможность и позволяла погода, я взбиралась на холм Мэйфлауэр – я назвала его так в честь своих предков – и смотрела, как встает солнце. Правда, на ферме день начинался рано, и прежде, чем мне удавалось улучить минутку и ускользнуть, я обычно успевала собрать свежие яйца, выполоть сорняки, развесить постиранное белье и помочь миссис Томас подать завтрак на стол.

В то утро я была сама не своя, да и она тоже. Все в доме не находили себе места, и миссис Томас прогнала меня сразу после завтрака, велев не возвращаться до самого ужина, чтобы она «смогла испытать хоть минутку покоя».

Я шагала быстро и уже одолела половину склона холма, когда услышала, как меня окликает Джерри.

– Роб! Погоди. Я пойду с тобой! – кричал он.

Мне хотелось побыть одной, а Джерри любил поболтать, но все же я выбрала место на склоне, уселась на траву и дождалась, пока он приблизится.

Он упал на траву рядом со мной, хотя нам еще оставалось преодолеть половину подъема. Я дала ему время отдохнуть – мне вдруг расхотелось взбираться на вершину холма. Я плохо спала. Мне снилась Дороти Мэй Брэдфорд – бедняжку тянуло на дно океана, ее юбки облепляли мне ноги, ее отчаяние наполняло мне грудь.

– Представь, что это был бы весь мир, который тебе доведется увидеть за свою жизнь… Как думаешь, хватило бы тебе этого? – спросила я у Джерри.

– Пожалуй. Вид хороший.

Я не стала спорить. Вид был великолепный, и мне стало легче дышать. Возможно, ничего ужасного не случится, если это будет все, что меня ждет.

– Здесь красиво. Когда я смотрю вокруг, то могу представить, что значит влюбиться. – От этой мысли у меня сжалось горло. Я чувствовала, что вряд ли когда-то буду испытывать что-то подобное к Натаниэлю. Только теперь, любуясь открывающимся с холма видом, я смогла признаться себе в этом.

Иеремия хмуро взглянул на меня:

– Мне не нравится, когда ты несешь всякие глупости. Звучит так, будто ты не Роб.

– Но кто же?

– Будто ты девчонка.

– Я и есть девчонка. И больше ничто на всем белом свете не наводит меня на эти мысли. Просто взгляни, Джерри.

– Да я гляжу.

– Порой мне снится, что я тону, – призналась я. – А порой я вижу во сне, что лечу. Я поднимаюсь над землей, смотрю вниз, на поля и леса, на реки, что пересекают их из конца в конец, на волны, которые разбиваются о прибрежные скалы.

– У тебя во сне есть крылья?

– Нет. Я просто… поднимаюсь ввысь. Но воздух вокруг меня не шумит и не ревет. И все происходит само собой, без усилий. И я не боюсь упасть. Вижу фермы, и деревья, и небо. Порой я лечу до самого Бостона, над дорогой, но гораздо быстрее, чем летят птицы и скачут лошади. А потом вижу корабли в гавани – паруса всех цветов и размеров, а воздух пахнет солью и рыбой. Я поднимаюсь выше, чтобы меня никто не заметил. Мне негде укрыться, а мои юбки раздуваются на ветру. Я боюсь, что люди посмотрят вверх и увидят, как я лечу над их головами.

– И заглянут тебе под юбки.

– Да… и назовут меня ведьмой, и подстрелят из пушки. Так что я поднимаюсь все выше и лечу быстрее, хотя не знаю, куда и зачем. Я больше не узнаю ни землю, ни холмы, над которыми оказалась. Лечу в одну сторону, потом в другую, пытаясь отыскать дорогу назад, на тот холм, с которого взлетела, но не могу.

– И тебе страшно?

– Я каждый раз просыпаюсь в холодном поту, сама не своя от ужаса. И все же… мне хочется летать.

– А мне хочется плавать по морю. Однажды я сяду на корабль. И буду ловить китов. Ты можешь отправиться со мной, если захочешь. Будешь моим корабельным коком.

– Я не хочу быть твоим коком, Иеремия.

– Ладно, но капитаном ты быть не можешь.

Я задумалась:

– Могу, если очень захочу.

– Моряки выбросят тебя за борт. Кому охота выполнять приказания девчонки, если только это не его мать. Поэтому Нэт на тебя злится. Ты вечно говоришь всем, что делать.

– Я не хочу решать ни за кого, кроме самой себя. – Этого я желала больше всего на свете – отвечать только за себя и ни за кого другого. – Но если ты однажды станешь капитаном, я с радостью отправлюсь на морскую прогулку на твоем корабле.

Послышались далекие хлопки, и мы замерли, не сводя глаз с горизонта в той стороне, откуда шел звук, хотя от Бостона нас отделяло не меньше тридцати миль.

– Ты это слышал? – спросила я.

– Что именно? – пробурчал Джерри. Он не любил взбираться по холмам, не то что я, и готов был пуститься обратно, к дому.

Я схватила его за руку и шикнула на него. Звук раздался снова – далекий рокот, словно раскаты грома, вот только в воздухе не пахло дождем, а солнце ярко светило у нас над головами.

– Сейчас будет гроза, а мы тут торчим! – взмолился Джерри. – И я хочу есть. Отдай мне яблоко.

Я одними губами изобразила звук, который мы слышали, – едва различимый, далекий – и вдруг поняла:

– Это пушки, Джерри. Это канонада!

– Какие пушки? Ты никогда их не слышала, Роб.

Я побежала вверх по склону, вскарабкалась на вершину, чтобы увидеть все вокруг. Джерри спешил за мной. Он знал, что я не ошиблась. Мы увидели, как к облакам в июньском небе тянутся струйки дыма.

– Думаешь, это из самого Бостона? – ошарашенно спросил он.

– Да, оттуда… Началось.

Все и правда началось. Это была уже не стычка, не протест и не груз чая, сброшенный в воду. Не листовки, не речи и не муштра на лужайке в центре города. И даже не перестрелка в лесу. Это были пушки. Военные корабли. Тысячи раненых. Сотни убитых.

Война.

* * *

Много дней после я спала лишь урывками. Как будто увидела сражение собственными глазами, а не услышала его слабые отзвуки с зеленого склона холма, с расстояния в тридцать миль. Шум битвы преследовал меня во сне, перерастал в хор голосов, призывавших присоединиться к борьбе. Я не верила, что эти сны посланы Богом. В них было слишком много моих мыслей и чувств, и потому я не могла винить в них Господа – или благодарить Его.

Но грохот и гул боевых кораблей и орудий пробудил во мне что-то новое. И не только во мне. Всех нас словно подхватило высокой волной. Да, казалось, что могучая, всесокрушающая стихия несет нас в открытое море революции.

Думаю, в то время молодые люди услышали, а точнее ощутили, зов. Я тоже его услышала. То был призыв к дерзновению, к героизму, и все вокруг страстно откликнулись на него.

О событиях тех дней говорили, что Корона одержала пиррову победу – иными словами, добилась цели ценой огромных потерь. Американцы построили редут и другие, меньшие, укрепления на холмах, спускающихся к порту и Чарльстонскому полуострову. Британцы обладали значительным превосходством в людях, у них были военные корабли, и британским солдатам приказали идти в атаку, вверх по склону холма. Лишь после третьей атаки британцев, которые в ходе сражения пожертвовали множеством жизней, колонисты, оставшись без пороха и других боеприпасов, оставили редут и отступили вниз, по противоположной стороне холма Бридс-Хилл. Британская армия потеряла более тысячи человек убитыми и ранеными, из них около ста офицеров. Потери колонистов составили около половины от этого числа, но среди убитых числился доктор Джозеф Уоррен, один из «Сынов свободы». Его имя стало лозунгом, объединившим колонистов.

После битвы при Бридс-Хилл Натаниэль, Бенджамин и Финеас ушли в Бостон вместе с городским полком, состоявшим из сотни ополченцев. Муж Элизабет, Джон, тоже оказался в Бостоне. После сражений при Лексингтоне и Конкорде он собрал под своим командованием ополчение Ленокса и уже на следующий день добрался до Бостона, готовый к бою. Элизабет писала о его страстном воодушевлении, которое и сама разделяла, хотя, судя по всему, полагала, что через несколько дней Джон вернется домой.

Он не вернулся. Никто из мужчин не вернулся. Джон Патерсон был назначен капитаном в своем полку, а через несколько дней после прибытия в Бостон произведен в генералы.

Натаниэль ушел, не получив от меня ответа. Он был прав. Времени не осталось, и, хотя я знала, что не люблю его и не выйду за него, когда он вернется домой, была рада, что он не заставил меня отвечать ему.

– Так лучше. Ты слишком молода, и я не должен был с тобой заговаривать, – признал он. – Но я не изменю своего мнения и готов ждать, пока ты не примешь решение.

– Ты будешь писать нам, Натаниэль?

– Я в этом не мастак, Роб, а вот ты должна мне писать.

Услышав, что он назвал меня старым именем, я улыбнулась. Мне не хотелось, чтобы Нэт звал меня Деборой. Всякий раз, когда он произносил мое полное имя, я чувствовала себя так, словно на мне туго затянули корсет.

– Но я вернусь прежде, чем ты успеешь по мне соскучиться, – пообещал он.

– А я не вернусь, пока из Бостона не прогонят распоследнего красномундирника. А может, и тогда не вернусь, – объявил Финеас и виновато взглянул на меня.

Бенджамин улыбнулся мне и потрепал по плечу. А потом они втроем ушли, и мы махали им вслед и плакали.

В июле генерал Вашингтон принял на себя командование войсками колоний, а в августе ушел Джейкоб, пообещав Маргарет – девушке, на которой он собирался жениться, – что вернется, как только закончится война.