Домой идти не хотелось. Желудок скрутило в холодный комок, грудь была словно продырявлена, и через эти дырочки в нее врывался сырой уличный воздух. Ким знал, что дома ему будет еще хуже, потому что его дом стал ёмкостью, в которую незаметно и потихоньку проникла удушающая тоска, и теперь она там была хозяйкой. К отцу – тоже не вариант. Тот наверняка снова пьяный в хлам сидит в своей пропахшей перегаром квартире, вспоминает Валю, клянет весь белый свет. Нет, сейчас туда нельзя идти.

Он не пошёл на поминки к Валерке. Старательно запахивая ворот своего черного пальто, он двинулся в магазин, где купил полуторалитровую бутылку пива и, выйдя на улицу, тут же открутил крышку и сделал несколько жадных глотков. Внутренности с непривычки свело спазмом. Резко замутило. Ким шумно задышал, утер рот; проходившая мимо женщина демонстративно цокнула, удостоив молодого человека косым взглядом. Ким усмехнулся и снова приложился к бутылке, желая, чтобы алкоголь поскорее попал в желудок, выместил оттуда неприятный холодный комок, согрел продырявленную грудь.

Через минут пять бросил опустошенную бутылку в урну; не попал, она сердито забубнила, катясь по ребристому, мокрому снегу.

Хрен с тобой, – почти благодушно подумал Ким, отмечая приятное тепло, растекшееся по телу. С облегчением расстегнул пальто и двинулся к станции метро.

Подземный переход служил и входом в метро, и выходом сразу к двум параллельным районам. Построенный за пять лет до того, как один маленький район превратился в город многоэтажек, разделенный веткой метро пополам, он не был рассчитан на население в семьдесят тысяч человек, и потому каждый день в час пик тут были огромные людские пробки.

Ким не любил метро. Ему всегда казалось, что есть что–то тревожное в спуске в подземный переход. Есть нечто невидимое и молчаливое, страшное и едва сдерживаемое в сотне людей, одновременно идущих в этом переходе. Глядя на десятки спускающихся по ступеням людей, Ким отчего–то думал, что всполох только одной спички может зажечь эту гнетущую, повисшую над головами атмосферу, и тогда наступит взрыв. Удивительно, – думал он, с неприязнью глядя на столпотворение у входа в переход, – Все такие аккуратные, милые идут, стараясь никого не задеть, не наступить на ноги, а если задевают и наступают, то испуганно вскрикивают: «Извините!», «Прощу прощения!», и виновато полу–улыбнувшись, бегут дальше. Но малейшее нестандартное развитие ситуации тут же со всех сорвет маски обходительности. Десятки человеческих душ поднимут панику, побегут, затаптывая ногами тех, кто упал, будут запинаться об тела несчастных, будут толкаться, что есть сил. И конечно же, никому в голову не придет извиняться. Всего один всполох спички, чтобы запустить хаос. Одна спичка, чтобы всполыхнула хрупкая человечность.

Тяжелые мысли роились в голове, когда он шел в толпе людей, мрачно глядя себе под ноги.

Пикнув картой турникет и выйдя, наконец, на платформу, Ким облегчённо вздохнул. Здесь всегда становится полегче. Может быть дело, в длинном туннеле, который будто разрывает замкнутое пространство и дает видимость выхода. Хотя куда может быть выход в темном узком туннеле, в котором место только для поезда?

Старый, дребезжащий поезд подъехал, остановился и приветливо распахнул железные двери. Ввалившись в вагон, Ким устало сел на сидение и приготовился увидеть всех тех, кто скоро умрет. Теперь он все время видел "присосок". "Присосками" он называл призраков, которые ни на метр не отставали от живых и сопровождали их все время. Они всегда шли за живыми чуть позади, боясь упустить из виду, терпеливо стояли за спинами, глядели с молчаливой тоской. Присоски видели Кима, знали, что и он видит их, но никогда не проявляли недовольства или агрессии, воспринимали эту зрительную связь как само собой разумеющееся. Ким не мог не видеть их, потому привык к этому скучному для себя занятию.

Но сегодня внимание привлекла девушка. Она сидела наискосок рядом с толстым мужиком и хмурой бабкой. Была одета в серую дутую куртку и в стоптанные угги.

Блин, зачем тебе угги в этом мокром городе? – подумал Ким, – Наверное, каждый раз приходиться их сушить. Нет, она явно не местная. Приезжая, как и тысячи вокруг.

Светлые волосы выбивались из-под вязаной бежевой шапочки, белесые ресницы подрагивали, бледная кожа была облеплена темными веснушками. Почти как у Вали. И еще: дурацкая сумка. Кричаще желтого, неуместного здесь цвета.

Не было в ней ничего особенного, лицо как лицо, но Ким, то и дело, бросал взгляд на девчонку, на тонкие, почти прозрачные пальцы, держащие томик «Сто лет одиночества». Иногда пухлые губы девчонки шевелились, читая, иногда замирали.

Чего–то недоставало для того, чтобы увидеть ее всю. Казалось, что образ не полный. И еще Ким не понимал, что больше всего его раздражает в этой девушке – то ли ее стоптанные угги, то ли сумка.

Ему не особо везло с женским полом. Единственная девчонка, с кем он когда-то встречался, была Леся из параллельного класса, и встречались они всего пару недель. И Леся была его первой и пока единственной женщиной. После нее он больше ни с кем не заводил отношения. Да и не думал об этом.

Двери открывались, толпа вываливалась на очередной станции и от нее оставались на полу грязные мокрые пятна.

Что он тут делает? Куда он едет? Какая разница.

Тут девушка, наконец, закрыла книгу, и Ким увидел ее всю. Увидел ее зеленые глаза, насмешливые, спокойные. Один только взгляд.

Как вообще это работает? Ты просто наблюдаешь, и тут вы встречаетесь глазами, что-то екает внутри, и ты потом все время бросаешь на нее быстрые взгляды, в надежде понять – почему? Что привлекло? Почему десятки, сотни женщин, с кем ты ежеминутно встречаешься глазами, не способны тебя привлечь, а тут всего один короткий взгляд и все твои старые раны, свежие раны, такие огромные, что казалось, никогда не отпустят тебя, вдруг отступают на шаг назад. Отпускают.

Ким все глядел и глядел на незнакомку, и когда девушка бросала быстрый взгляд на него, от поспешно отводил глаза и тут же сердился на себя. И чем больше он сердился на себя, тем больше он сердился на девушку, потому что это она была причиной его сердитости, и чем больше он сердился на девушку, тем чаще бросал на нее тревожный взгляд.

Но вот она встала. Куда ты?

Глупый вопрос даже самому себе. Конечно же, ее станция. Сейчас она выйдет, смешается с многотысячной толпой на улице, и Ким больше никогда ее не увидит. Никогда.

"Осторожно! Двери закрываются!", – раздалось над головой и Ким рванул. Еле успел выпрыгнуть из вагона, как железные двери старого поезда с лязгом захлопнулись.

Поток людей сшибал с ног.

Сумка! Дурацкая желтая сумка!

Вот мелькнула на мгновение, пропала, вот снова. Чуть–чуть успокоился. Шагнул на эскалатор, не спуская глаз с желтой сумки.

На улице с наслаждением вдохнул воздух, вдруг почувствовал, как пересохло во рту. Двинулся за девушкой почти бегом, и она, словно почувствовав его напряженный взгляд, резко остановилась. Обернувшись, она воинственно выдвинула вперед подбородок и четко спросила:

– Зачем ты идёшь за мной?

Ким удивился. Эта хрупкая девчонка должна была обладать высоким фальцетом, звонким голосом, но обладала низким тембром. Должна была заорать что–то вроде «что тебе нужно, придурок?!». По крайней мере так ожидал он. Но вместо этого вполне спокойно и мелодично: – «Зачем ты идешь за мной?».

– Я, эм–м… Хотел познакомиться.

Ким растерялся, в груди совсем некстати проснулось выпитое пиво и хлынуло наверх.

Только не сейчас!

Но пиву было плевать. Отвернувшись, Ким согнулся пополам. Молодая пара шарахнулась, как от прокаженного. Кима рвало, и он краснел. Краснел от стыда.

Девушка протянула руку.

– Возьми платок.

Багровый от стыда, Ким вытер рот, хотел было протянуть платок обратно девушке, но вовремя спохватился, скомкал, сунул в карман.

– Извини, кмх, ты мне просто понравилась, и я подумал, что, если ты уйдешь, а же не найду тебя. Город не маленький, – произносил Ким, глядя в зеленые спокойные глаза, и сам удивлялся своей смелости, что вот так, в первый раз он бросился за девушкой. Наверное, это играло в нем выпитое пиво, а может быть, и не пиво вовсе, а эти ее стоптанные угги, дурацкая куртка. Была бы она одета менее небрежно, скажем, в элегантное пальто, и на плече бы у нее висела кожаная стандартная сумка, а не это жёлтое страшилище, то Ким бы наверное постеснялся бежать за ней.

– Ну давай познакомимся, я Женя.

– Ким.

В Питер Женя приехала всего пять месяцев назад. Приехала поступать на медика. Квартиру, которую удалось снять более или менее подешевле, находилась в часе езды от места учебы, потому каждый день Женя тратила на дорогу приличное время. Для нее, как и для многих людей, метро стало отдельным миром. Поначалу глазея на всех огромными глазами, на стороннего наблюдателя эта худенькая девушка производила впечатление птенца, выпавшего из гнезда. Со временем девушка научилась тратить время поездки с пользой, порой ей даже удавалось в метро подготовиться к лекциям.

Жене город не нравился. Не нравилось серое небо, которое все время давило на виски, не нравились вечные слякоть и грязь, и девушка, словно сопротивляясь природным явлениям, впрочем, осознавая, как это глупо, носила свои любимые угги, которые к вечеру часто промокали и приходилось сушить их на трубе. Она скучала по снежным, трескучим морозам Сибири; утешало лишь то, что учеба на медсестру займёт всего три года. А это не так много. И она вернётся домой.

Женя снимала двухкомнатную квартиру с такими же первокурсницами, как и она сама.

В субботу девушка хотела отдохнуть, однако накануне учебник по анатомии попросил одногруппник, сказал, что подготовится к семинару и в пятницу вернет. Но в последний рабочий день недели он не явился на пары и на сообщения не отвечал. Написал только в субботу утром, прости, мол, с друзьями загулял, лежу, сил нет никуда выйти. А в понедельник семинар.

Назвав парня кидаловом, что вполне справедливо, Женя, скрепя сердце написала, что приедет в общежитие.

Так, субботним днем ей пришлось ехать за учебником.

Он сразу привлек ее внимание. Худощавый, с изможденным лицом. В черном пальто, джинсах и черной рубахе он выделялся среди обычных людей некой невидимой обречённостью во всем его образе: в повороте головы, в движениях рук, в беспокойном взгляде. В том, как сутулил плечи. Хотя внешне он выглядел вполне адекватным и спокойным, можно было заметить, как порой он останавливал свои карие глаза на ком то входящем, как обострялись черты его лица, как кадык начинал нервно двигаться, затем лицо его искажала болезненная гримаса и он ронял глаза в пол, не поднимая их больше на того человека, который вызвал в нем ворох эмоций. Казалось, что он видел что–то такое в человеке, что было ему не приятно.

Он вызывал желание погладить его по вихрастой, густой шевелюре. Встретившись с ним глазами, она отмечала, как он быстро переводил свой взгляд, сжимал челюсти, и на щеках обозначались нервные желваки.

«Невротик какой–то», – заключила Женя.

Когда она вышла из вагона и пошла по платформе, в голове еще стоял образ незнакомца. Когда она поднималась по эскалатору, она ещё видела его перед собой, но как только она вышла из вестибюля метро на шумную улицу, образ его стал таять, мутнеть.

Незачем о нем думать, – сказала она себе почти равнодушно, – вряд ли они когда-то еще встретятся.

И тут она почувствовала на себе чей–то тяжёлый взгляд, и словно кто–то идёт за ней. Нет, с ней рядом, впереди и позади шли десятки людей, но ощущение, что смотрят ей в спину и идут за ней, было так сильно, что Женя резко обернулась и увидела того самого парня из вагона.

«Зачем ты идёшь за мной?», – спросила она, улавливая в душе маленький радостный отсвет.

Когда его стало рвать, Женя вновь испытала это желание: дотронуться до его головы.

– Что с тобой?

Ким пожал плечами.

– Не знаю. В метро укачало, – пошутил он.

– А мне кажется, что ты просто – пьяница.

– Я? Нет. Я первый раз столько выпил. Просто у меня… Не важно.