Женская доля (страница 9)
– Умаялась я терпеть, батюшка. Тридцать лет с ним сладу нету, с этим мерзавцем. Не живу, а страдаю, уж не знаю за какие грехи! Дочка вот замуж вышла за писаря по лету, так молодые к себе жить позвали. Вот я и решила у тебя дозволения спросить, чтобы врозь жить с Тихоном окаянным.
Священнослужитель отмахнулся от жалоб несчастной:
– Всякую трудность терпением одолеть можно, а претерпевший же до конца спасется, как говорит писание. И ты, баба, не выдумывай, не водилось такого на Руси, чтобы венчанные супруги врозь жили. За такую смуту враз плетьми получить можно в жандармерии и от церкви отлучение. Так что забудь ты грешные мысли свои. Мужа уважать надо, а не мерзавцем кликать. Молись лучше, старательнее, и будет тебе божья благодать.
Матрена хотела спросить еще что-то, но святой отец уже ткнул надоедливой кухарке руку для целования:
– Все, все, нет у меня времени глупости твои греховные слушать. Иди!
И пожилая женщина покорно поплелась из церкви в сторону дома. Про себя перебирала она по привычке, словно бесконечные четки, грустные мысли.
Прожила свою жизнь Матрена без радости, а все беды ей принес законный супруг Тихон, за которого отдали ее еще двадцатилетней девушкой. С тех пор не помнила несчастная и денька, чтобы прошел он без страха и ненависти к мужу.
Из родной деревни перевез Тихон жену в город, где сноровистая и шустрая молодица сразу устроилась стряпухой к благородным господам. Да так и прижилась, прикипела на господской кухне на тридцать лет. Уж больно мастеровита оказалась в кулинарных делах.
Все эти годы Тихон, который официально числился водовозом, на деле только пил да во злом хмелю шпынял жену. Все ему было не так в Матрене, что пахнет жена всегда то луком, то рыбой, руки у нее красные, шершавые от работы, что встает засветло и будит его своим копошением. А более всего злило стряпухиного мужа, как норовит жена заработанные тяжким трудом копейки сунуть дочери, отказывая Тихону в еще одном шкалике. Как тут не замахнуться и не пустить юшку упрямой бабе!
Из-за мужниных притеснений всю жизнь Матрена, считай, прожила на барской кухне. С раннего утра до глубокой ночи они мыла, чистила, парила, лишь бы в свою комнатушку вернуться как можно позже, когда хмельной Тихон уже уснул и не сможет учинить ей ежевечерний скандал.
Тут же у печи кухаркина единственная дочка Олюшка сидела над букварем, а потом и над настоящими книжицами. Читала девочка матери вслух то об устройстве мира, то какое стихотворение известное. И от ладных слов у кухарки, которой не довелось учиться грамоте, сжималось сердце. Как же красиво умеют люди излагать мысли!
Всегда Матрена подсовывала дочке из своей стряпни куски послаще, пускай растет. И нахваливала Олюшку за старания в учебе. В душе надеялась, что у нее жизнь другая сложится, хорошая и сытая, не как у матери-поденщицы в чужом доме.
Получилось все, как и в Матрениных мечтах. Выросла Ольга красавицей, еще и гимназию окончила первой ученицей. Такой хорошей невесте и жених завидный быстро сыскался – губернский писарь из мещанского сословия и хорошей семьи.
Посватался он к Олечке без единого укора, что за невестой приданого не дают. И не постыдился того, что в тещах у него окажется бедная кухарка, которая не умеет читать и писать, только всю жизнь горбатится в услужении за копейки.
Свадьбу сыграли веселую, столы ломились от угощения. Тут уж Матрена постаралась, показала все свое кухарское умение. Три дня от печи не отходила, чтобы порадовать молодых и их гостей щедрым застольем. Правда, сама кухарка ни на венчании, ни на свадьбе дочери не была, хоть Олюшка лично ей вручила карточку с приглашением. Да ее надежду полюбоваться на свою кровиночку в подвенечном платье порушил поганый Тихон.
В ночь перед свадьбой весь вечер требовал он у жены дать ему денег на отмечание в трактире дочкиного замужества. Как отказала Матрена мужу в десятый или пятнадцатый раз, со злости насадил Тихон ей под глазами фингалов. И пока жена пыталась унять холодной водой отметины, которые сразу набрякли багровыми мешками, Тихон утащил из сундука нарядный платок, приготовленный женой для венчания в церкви. Сунул его за пазуху и быстрее бежать к ближайшему кабаку. Там уже трактирщик тотчас сменял красивую вещичку на шкалик горькой.
Первый и последний праздник в жизни Матрены не состоялся… Постеснялась она позорить дочь в церкви перед гостями разбитым лицом и нищей одежонкой. Обида на мужа за такую подлость затаилась у несчастной кухарки тяжелым камнем на душе. И как только зажили лиловые синяки, решилась она искать управу на мужа.
Олюшка, которая всей душой жалела матушку, предложила Матрене уговорить священника подписать разводное письмо, о которых услышала от мужа. Церковь хоть и не разрешала такое, однако за мзду какой монах или дьякон соглашался подмахнуть документ.
Однако в церкви ждал кухарку только резкий отказ и позор от батюшки.
Поповская отповедь больно хлестанула по стряпухе, будто кнутом отходили. Но взявшись за привычную кухонную рутину, женщина успокоилась и решилась на вторую попытку освободиться от своего многолетнего бремени.
Обычно в господском доме, где служила Матрена, послеобеденный кофий с мягкой булкой подавала барину горничная. Однако сегодня кухарка сама скинула заляпанный передник, оправила потрепанное платье и с подносом в руках проследовала в кабинет хозяина.
Подала еду Матрена и, вцепившись в подол грубыми от работы пальцами, едва слышно прошептала свою просьбу, чтобы барин написал ей разрешительную бумагу об отдельном житье от мужа Тихона.
Барин после ее слов чуть замешкался в сомнениях. Не раз ему уже жаловалась жена на крики в людской, где жили водовоз с кухаркой. Даже он сам, бывало, ругал Тихона, когда ночью убегала от мужа Матрена в одной рубахе на мороз и будила хозяев своим плачем.
Но взглянул на мягкие булки на подносе, которыми славилась Матрена, и ужаснулся мысли, что останется без надежной и умелой поварихи. Тридцать лет каждый день она кормила своих хозяев отменными кушаньями, а теперь решила сбежать на покой.
Барин откашлялся и медово заговорил с бунтаркой:
– Ну что ты, голубушка, выдумала такое? От мужа отдельно жить запрещено это у нас, не басурмане, чай, чтобы разводиться. Ты пойми, развод – это страшный позор для женщины. Опять же в прислуги тебя разведенную не возьмет никто в приличный дом даже на самую черную работу. Жить будет тебе не на что.
– Так дочка зовет к ней жить, чтобы отдохнула я маленько, – Матрена уже поникла, понимая, что и здесь нет ей помощи.
От ее слов барин охнул про себя, вот еще напасть, и зачастил:
– Так отлучат от церкви за развод, на порог ни в один дом не пустят. Да все же смеяться будут над тобой и меня опозорят за письмо разводное. Знаться со мной из приличных господ никто не захочет из-за кухаркиного бунта. Так что ты, голубушка, не мудри. Каждый несет свой крест, вот и у тебя Тихон – твой крест, – барин откусил от нежной ватрушки и даже зажмурился от удовольствия.
Нет, такую стряпуху отпускать нельзя ни в коем случае. Чтобы Матрена не сбежала со своего места, засуетился благородный господин, сунул в шершавую ладошку пятикопеечную монетку:
– На-ка держи за свои труды, верой и правдой мне служишь столько лет. Отдыхай сегодня, не трудись. Мы в ресторации поужинаем, а ты сходи на рынок или к дочке. И не думай! Не смей думать о переезде! На что ты жить будешь без жалования? А здесь тебе угол теплый есть, хлеба кусок и при деле всегда. Праздность, она ни к чему, мысли всякие в голову лишние еще полезут. Ступай, а Тихона-подлеца я как следует отругаю, чтобы бросал свое пьянство.
На том и отправил хозяин восвояси кухарку с ее домашним бунтом. Несмотря на неожиданный выходной день, Матрена поплелась обратно на свою кухню.
Потому что к дочке в гости ходить кухарка стеснялась, лишь изредка забегала она с черного хода и стояла в уголке, не решаясь даже сесть за стол в своем потрепанном платье. Дивилась, какая хорошая жизнь у Олюшки, и не могла поверить, неужели и она сможет жить здесь в спокойствии, без скандалов, криков и вечного страха.
До поздней ночи хлопотала Матрена по хозяйству. Тело ее привычно ныло от усталости, и все же она домой не торопилась, так тошно было на душе. Знала она, что опять ее ждет – Тихон снова заявится окосевший и начнет безобразничать. То требует воды ему подать как барину в чашке и непременно с поклоном до земли, то примется Матрену щипать или пугать. А любимым развлечением Тихона было заставить жену ему ноги мыть да вытирать своей косой.
Если же начинала в ответ вымотавшаяся за день Матрена ворчать или отказываться выполнять его капризы, тут уж распускал он руки. Летели на несчастную тумаки, пинки, удары палкой и вожжами.
Кричать ей нельзя, чтобы хозяев благородных не потревожить. Бежать от тирана некуда, никто не заступится – ни жандармы, ни соседи. Известное дело, мужик свою жену кулаком учит, что тут лезть. Потому и говорят в народе: «курица не птица, а баба не человек».
***
Правда, сегодня вдруг Тихон заявился из кабака прямиком на барскую кухню. Пинком открыл он дверь, едва смог перешагнуть порог и сразу вытянул вожжами по согнутой спине Матрены:
– Ах ты, баба глупая с языком поганым, развестись захотела! К барину не постыдилась пойти, мужа позорить! Ах ты, сплетница! Вместо головы у тебя горшок с кашей! Ну все, довела меня, мерзавка! Шкуру с тебя спущу за такое!
Тихон кинулся на жену с занесенным кулаком, Матрена вскрикнула и привычно сжалась в комочек, закрываясь от ударов. За все тридцать лет ни разу она не пыталась дать отпор мужу. Сносила издевательства молча, чтобы не потревожить маленькую Олюшку, которая мирно спала на полатях за занавеской во время родительских скандалов.