– Нет. Это другое, – протянул Иван, выхватил у Саввы из рук планшет и положил его на стол, а самого Савву усадил на свое место. Он как послушная, безвольная кукла опустился на стул и не понимающе уставился на Львовского, ища поддержки.

– Любуются пылью, вечно обдолбанно-счастливые, крайне гуманные, а детишек так вообще обожают. Как это вынести девочку в одной пижаме на улицу. Нужно потеплей укутать. Кто это? Восемь букв.

– Иван, – потрясенно заявил Львовский, – ты же не думаешь, что за похищением стоят суррогаты? Это невозможно. Они должны получить приказ от значимого человека.

– Точно, – горячо выпалил Суровин, – да. Они получили приказ от тебя. Где мой ребенок?, – произнес он по слогам и достал из ящика крупный нож для мяса. Прежний хозяин, тысяча благодарностей ему, любил ножи. Вот этот, например, цельнометаллический, с рукоятью из красного дерева. Может, поваром трудился. Суровин прижал руку Саввы к столу, замахнулся и рубанул рядом. Киров подскочил и что-то уж собирался закричать, как Суровин его опередил и рявкнул:

– Сядь! Пристрелю!, – и вернулся к Львовскому, – я буду резать ему пальцы по одному, пока ты не скажешь, где Аня.

Московский профессор печально выдохнул и сел на стул у стены, растер лицо и сказал: – Это ошибка. Мы здесь не при чем. Клянусь. В тебе говорит отчаяние, я понима..

– Где Аня? Я считаю до трех: раз, два, …

Савва по-детски перевел взгляд на Суровина и обратно на Львоского. Как маленькая собачка, он скорее умрет от сердечного приступа, чем попытается сопротивляться, успев в своей умной голове вычислить, что шансов против внушительного Суровина у него нет. В его глазах ужас: точно также профессор Паблутти в Киевском аэропорту встретился с живым воплощением своего гения. Это тебе не на экран смотреть, не смешивать пробирки, создавая монстров, это чистое мясо. Джеки вышла из спальни и остановилась у входа в зал, и даже не подумала бы остановить мужа: он – сильный и умный, если нашел способ вернуть Аню, то пусть так и будет. А Щукин, пожалуй, разрывался между тем обстоятельство, что всё происходящее полная дикость и авторитетом Суровина, который если и творил когда дикость, то выходило в итоге складно.

– Это умнейшая голова «Расы», – возразил Львовский.

– Я ж не голову рублю, пальцы. Три!

– Хорошо!, – выкинул руку вперед Филипп Филиппыч, – хорошо. Я покажу.

– Это признание?, – спросил следователь.

– Называйте, как хотите. Она в «Расе». Больше ничего не скажу.

– Аня жива?, – спросил Иван.

– Да… да… наверное, – пробормотал Львовский.

– Что значит…наверное! Да! Что ты звонишь?! , – как-то на автомате, приняв звонок от Нины гаркнул Суровин, – извини, я занят. Говори по существу.

– Так я по существу и звоню. Здравствуй, во-первых, – надулась Нина и секунду взяла на то, чтобы обидеться, – так метель какая была, мы телевизор включить не могли, к вечеру только Подбережный Серегу прислал, тот починил. Я мультики детям включаю, а там Аню вашу ищут.

– И?

– Так она у нас с самого утра.

– Что?, – не поверил Иван.

– Да. Мы только завтракать с детьми сели, смотрю, заходит красота в костюмчике желтом. Ну я подумала, она уж раздеться успела: вы приехали и ее на денек в садик отдали с друзьями повидаться. Гулять не ходили из-за погоды. Потом посмотрела, а вещей ее нет, одеяло только какое-то лежит. Ты чего, папаша, привез и забыл. Не переживай: не ты первый, не ты последний.

– А можно я это возьму поиграть, – послышался голос Ани.

– Возьми, только потом на место верни и Илюше не давай, он маленький, разобьет, – отвлеклась Нина.

Иван оглядел всех присутствующих и сам не заметил как от нахлынувшего облегчения, погладил Савву по голове, той же рукой, в которой держал нож и чтобы тот не сильно расслаблялся, мягко бахнул его по плечу. По-дружески. Нашлась, жива, здорова – это хорошо, это просто отлично, это снимает напряжение и задает вопросы: а как она туда попала? Похищение все же было. Надо найти того, кто это сотворил. Или придется каждую неделю так подскакивать!? А он, Иван, уже далеко не новенький, таких волнений может и не пережить.

– Спасибо. Скоро буду, – сказал Иван, повесил трубку и сообщил потрясенным гостям, – появилась новая зацепка, я съезжу, проверю, а у вас признательные показания: съездите, отработайте, проверьте весь транспорт научной службы. Нужно выяснить, на какой машине они вывезли ребенка. У тебя, любезнейший намечаются большие проблемы, я превращу твою жизнь в ад, – пообещал он держащемуся за сердце Львовскому, – Александр, предупреди наших о «пришельцах», выпишешь пропуск, ну и все меры безопасности по полной.

Потом он взял со стола ключи и, проходя мимо Джеки, приказным тоном сказал: – Одевайся, выходи, возьми ее вещи. И быстро! Быстро!

– Она нашлась?, – звонко спросила Джеки.

– Быстрей!, – крикнул он уже из подъезда.

Джеки запрыгнула в машину, когда она еще не успела прогреться. Люди во дворе с удивлением оглянулись на несущуюся с детскими вещами маму пропавшего ребенка и, наверняка, хотели получить какие-то объяснения. Но пока он сам не увидит Аню, поиски не остановит. Вдруг что-то да вылезет.

– Скажи, скажи, ну скажи!, – взмолилась с Джеки, а он выехал со двора, как будто кто-то мог подслушать и только тогда ответил: – Нашлась. Жива. Здорова.

Джеки взвыла от радости, обняла Анины вещи и повторила: – Спасибо, спасибо, спасибо. Моя маленькая девочка. Спасибо, …

– Ну хватит, – мягко сказал Суровин и потрепал ее за ушко, – все хорошо.

– Иван!, – крикнула она и Суровина нажал на тормоза, подумав, что не заметил какое-то препятствие на дороге. Днем потеплело, снег и лед растаяли, в занос машину не унесло, но на звук тормозов из тумана повысовывались человечьи головы.

– Что?, – не понимающе спросил он.

– Прости, – сказала Джеки и, извиняясь, улыбнулась, – я рассказала про тот случай.

– Ты убьешь нас, женщина. До Ани не доедем. Сказала, и сказала, – и машина тронулась дальше. Джеки засмотрелась в окно со счастливой улыбкой и вдруг подскочила и завалила вопросами: – А куда мы едем? А где она? А как она там оказалась? Ведь ее кто-то украл получается.

– Получается. Я был в твоей лаборатории. Теперь понятно почему наши женщины к тебе бегают. Вовсе не за мылом. Ты делаешь противозачаточные таблетки.

– И что такого?, – включила она удивление.

– Таблетки должны быть в аптеке. Понимаешь?

– Но их там нет.

– Если их там нет, значит, их нигде не должно быть. Я пока не знаю, удастся ли мне замять это дело, но ты свое предприятие должна свернуть. Вопрос закрыт.

– Иван, это бедные женщины. Некоторые устали от постоянных родов, даже после пятого ребенка очередь на операцию, рожают и шестого, и седьмого. Им нужен отдых. Это репродуктивное насилие. Ребенок должен быть желанным.

– Я такие вопросы не решаю.

– Отличная отговорка! Сделал дело и пошел на работу, а ты варись конем.

– Ты то с чего варишься конем, у тебя один. Ага. У меня простая просьба, простая такая просьба к жене, маленькая: не употребляй наркотики и не нарушай кодекс, хотя бы уголовный. Хотя бы. Ты вообще помнишь, что у тебя в этой стране только общие права: на жизнь, на безопасность, на труд. Все, больше никаких прав вроде на благоприятную среду, медицину и тд. Вам здесь никто ничего не должен.

– Обидно такое слышать от тебя, – помедлив, сказала Джеки.

– Я понимаю. А ты понимаешь, что с твоими выкрутасами меня с должности снимут. Это не Америка, это даже не Россия, это осколок человечества, пытающийся выжить. Ресурсы идут на детей и армию. А остальные «варитесь» конем. Так и вижу заголовок: американка продала подпольные противозачаточные таблетки, из-за которых не родились десятки русских детей. Жена полковника Суровина. Армейский беспредел. Лазутчица, шпионка, вредительница.

– Всё не так уж и плохо, Варя ездила к «общим», говорит, сейчас они живут не плохо, да и вообще … психологический климат стал мягче.

– Сейчас «гости Урала» живут сносно, потому что дохнуть быстро стали. Рабочие руки нужны и детей ваших пожалели. Этого они нам, конечно, не простят: доброта нам всегда дорого обходилась, мы если и угнетали кого, так это самих себя, русских. Вы здесь второй сорт, и будете вторым сортом колена до третьего. Вон, Гофман только в этом поколении человеком числится, до этого шпыняли семью немецкого рядового по заброшенным деревням и Казахским степям. А помня то, что именно вы создали купир, сидите и молчите. Вам может, вообще никогда не забудут.

– Не думала, что ты можешь быть таким едким, – сказала она и отвернулась и утирала по пути навернувшиеся слезы. А Иван не стал ее утешать. Надо же как-то объективно смотреть на вещи: что простят своим, не простят иностранке, никакие ее подружки, глотающие сваренное «снадобье», не помогут. Градоуральск стоит в низине, и когда они выехали из города, видимость стала лучше. Иван держал не меньше сотни, скоро сумерки сгустятся и ехать станет труднее. До Морока оставалось километров десять, когда позвонил Яровой: – Жора. Да.

– Иван, я вылетел.

– Отличная новость.

– Что-то голос веселый. Нашли?

– Да.

– Алле, Суровин. Не слышно тебя ни черта. Алло, – связь оборвалась, Иван отложил телефон и скоро остановился по требованию на перекрестке дорог. На повороте в Морок стояли старенькая лада десятка, и две лады гранты. Непокрашенные, как положено в зеленый цвет служебных машин, но со знаками принадлежности к армии. Конечно, их остановили. Навстречу на всем пути повстречалось всего две машины. Рядовой отдал честь и проверил документы, слегка наклонил голову, как бы случайно заглянув в салон, Джеки обернулась и на английском, эмоционально заявила: – Мы так-то предатели и лазутчики, едем искать атомную станцию, чтоб взорвать.

– Что?, – уточнил рядовой, и оглянулся на всякий случай на своих, – а вы не связаны с пропавшей Аней Суровиной? Сегодня ориентировка на нее пришла.

– Я ее отец.

– На самом деле я пошутила. Он похитил меня и везет в лес изнасиловать, – по-английски сказала Джеки и усмехнулась.

– Размечталась, – по-русски парировал Иван.

– А! Американский след, – предположил рядовой. Джеки захихикала, как дурочка.

– Еще вопросы есть? Нам надо ехать, – сказал Иван.

– Проезжайте. Можем сопровождение дать?

– Не надо. Бывайте, – и поехал от перекрестка знакомой дорогой, по которой много раз ездил. Сумерки сгущались, правда туман таял с каждым оставленным позади километром, небо просветлело, загорелась пока только одна звезда, да острый серп растущей луны. От дороги поблескивали светоотражатели.

– День был тяжелым, но не надо все на себя примерять. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, – сказал Суровин, стараясь, чтоб это не походило на извинение.

– Я почувствовала себя вторым сортом уже в вагоне поезда, которым нас вывозили с Киева. Это был грузовой вагон. Рядом храпел толстый мужик, ужасно вонючий, а утром пытался меня лапать и куда бы я не уходила, он таскался за мной и никто не предлагал помощь: всем было все равно. Я говорила, просила, а они не понимали английский, или делали вид, что не понимали. Там же ходили в туалет и делили остатки еды. Плачущие дети всех раздражали, матери сходили с ума, пытаясь их успокоить. Остался только страх. Человечность очень быстро истирается, – Джеки судорожно вдохнула и выдохнула, – если б было бы наоборот, из меня получилась бы отличная белая госпожа, – и с улыбкой растеклась по креслу.

– Не понял. Иностранные фильмы стали показывать? Или генетическая прошивка?

– Я бы иногда отпускала тебя на работу, и ты бы сам чистил эту чертову картошку. Да, я бы отомстила за угнетение русских женщин.

– Понятно: ведешь подрывные беседы среди наших. Осуждаю.

– И что? Какие санкции наложишь?