Наконец я стянула с себя чертовы наручники и протянула их Гэбриелу, который подрастерял энтузиазм, когда фокус затянулся. Я попросила его повыше поднять наручники, чтобы зрители на них посмотрели, а потом проверить, что в них нет никаких скрытых пружин или потайных механизмов. Пока он изучал наручники, я потерла ноющие запястья. Во время фокуса я поранила левое. Из пореза выступила кровь (–2). Все это жалкое представление заслуживало больших жирных –10. Я бросила взгляд на Сэра. Он немного сполз вниз по креслу, как будто не хотел, чтобы кто-то узнал в нем моего отца.

Я указала на Гэбриела и произнесла в микрофон:

– Давайте проводим моего ассистента аплодисментами?

Зрители захлопали, на этот раз уже тише. Теперь уже все, кто сомневался, поняли, что насмешки не были частью программы или каким-то странным проявлением подросткового мазохизма. Я похлопала Гэбриела по плечу – тот широко улыбнулся мне и убежал со сцены. Когда он вернулся на место, младший брат с восторгом схватил его за локоть. Теперь они еще несколько недель будут снова и снова вспоминать это шоу.

– Это все на сегодня. – Я стерла кровь с запястья. – Я выступаю здесь каждый понедельник, среду и пятницу и раз в несколько недель добавляю новые фокусы, так что буду рада видеть всех вас снова. Спасибо!

Я низко поклонилась, чтобы кровь как следует прилила к голове и этим можно было объяснить мое покрасневшее лицо. Гости вежливо похлопали, а потом заторопились к выходу из зала, будто боялись заразиться от меня неудачливостью.

Я покосилась на задний ряд. Пусто. Они всегда уходили до последних аплодисментов, позволяя мне напоследок насладиться овациями без их подколок. Таким образом у меня оставалась надежда, благодаря которой я возвращалась на сцену через пару дней. Перевела взгляд на первый ряд. Мама хмурилась. Сэр сидел с каменным лицом. Занавес закрылся. Я задрожала и зажмурилась.

«Больнее, чем сейчас, уже точно не будет». Сэр постоянно говорил так, когда нам случалось удариться обо что-нибудь мизинчиком на ноге или прокусить губу. Свежая боль всегда самая худшая, но с каждой секундой она ослабевает. Мы мысленно повторяли себе сокращенную версию – «больнее не будет, больнее не будет» – и ждали, что боль вот-вот утихнет. Он был прав. Она проходила.

Я расправила плечи, спустилась со сцены и вышла в зал. Остальные сиденья уже опустели, но мои родители продолжали сидеть на месте.

– Спасибо, что пришли, – выдавила я.

Мама коротко похлопала меня по плечу, как будто боялась слишком открыто меня утешать:

– Ты отлично выступила. Господь направлял твою руку.

Сэр бросил на нее озадаченный взгляд и указал большим пальцем на сцену:

– Только не надо валить то, что там произошло, на какие-то высшие силы. – Он повернулся ко мне. – Значит, вот так твои представления обычно проходят?

Я слишком устала, чтобы прикидываться дурочкой:

– Ты про выкрики с заднего ряда? Это просто школьники из драмкружка. Они злятся, потому что все пришли на мое шоу вместо их премьеры. Они хотят, чтобы я перестала выступать, но я продолжаю, вот они и донимают меня.

Когда я пришла к директору с предложением показывать в школе «Земные чудеса», он согласился предоставить спортзал и назвал три даты на выбор для премьеры. Я, наверное, не стала бы выбирать ту же декабрьскую пятницу, на которую у драмкружка был назначен первый показ мюзикла «Пока, пташка», если бы в тот день их руководительница мисс Кравиц не назвала меня тупой на уроке физики при всех одноклассниках. Она уже не впервые принижала меня на занятиях, так что я не постеснялась занять ее священную премьерную пятницу. Откуда же я знала, что весь город и все ученики нашей школы предпочтут посмотреть на мои фокусы, а не на бездарную игру драмкружка? Обычно на их мюзиклах зал был забит до отказа, поэтому одноклассники возомнили себя великими актерами. Увидев, как мало народу пришло на этот раз, они вынуждены были взглянуть правде в глаза. И даже количество и энтузиазм субботних и воскресных зрителей – по выходным я не выступала – не смогли перекрыть их разочарование от премьеры. Их самолюбие было задето, и они жаждали крови.

Я надеялась, что после зимних каникул получится начать с чистого листа. Новый семестр, новая пьеса. В тот самый день, когда в драмкружке проходили прослушивания к свежей постановке «С собой не унесешь», директор вызвал меня к себе в кабинет. Он сказал, мол, мое шоу снискало такую популярность, что он хочет перенести его из спортзала в театральный зал. Мне предложили три раза в неделю выходить на настоящую сцену с занавесом и прожекторами вместо подмостков из скамеек. Я ушам своим не поверила. Задумалась ли я о том, что подобные перестановки заставят драмкружок менять расписание и переносить некоторые репетиции в другие помещения? В тот момент не задумалась, нет. Я пожала директору руку и осыпала его благодарностями. Я осознала, что натворила, только тогда, когда одноклассники заявились на мое следующее представление. Издевательства продолжились, но я не желала бежать обратно в спортзал, поджав хвост. Кто знает, когда мне еще выпадет шанс выступать на сцене? Если бы одноклассники вместо того, чтобы задирать меня, направили хоть часть этой энергии в мирное русло и научились хорошо играть, может, на их дурацкие спектакли тоже кто-нибудь ходил бы.

Сэр скрипнул зубами:

– Поехали домой.

Все пятнадцать минут до дома мы ехали молча. Я бы предпочла, чтобы отец уже заговорил и назвал наказание. Неведение было хуже всего. Наказанием он это не называл. Подобные задания подавались как «возможность заработать очки» – якобы все делалось ради моего благополучия, во имя самосовершенствования.

Я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать – это не так. Но когда уже я смогу пойти ему наперекор? До университета оставалось три с половиной года. Я планировала уехать далеко-далеко, как Джек. Не в тот же университет, конечно. Куда-нибудь в противоположную сторону от западного побережья. Может, во Флориду. Я должна была выяснить, какой город находится дальше всего от нашего дома.

Мечтая о побеге, я старалась не думать о том, что придется оставить маму одну с Сэром. Джек это не помешало сбежать, так почему я должна сомневаться? У мамы когда-то был характер, да только он давно испарился. Однажды, когда Сэр уехал на работу на несколько дней, я спросила у мамы, почему она от него не уйдет. Мать вскрикнула, как будто от удара, и сказала, что принесла обет и что во всем есть промысел Божий. Когда я возразила, ответив, что ей достался какой-то плохой промысел, она возмутилась, мол, как я смею сомневаться в Его мудрости, и начала ругать за то, какая я нахалка и безбожница. В конце концов мать в гневе ушла в спальню, хлопнула дверью и заперлась на замок. Я никогда не видела ее такой злой ни до, ни после этого случая.

Мы втроем устало добрели до дома. В тот год на входной двери облупилась краска, но никто не озаботился тем, чтобы ее обновить. Я как можно медленнее разулась в прихожей; если бы сразу убежала в спальню, Сэр бы все равно позвал вниз, как только я устроилась бы поудобнее. Я покосилась на отца. Он уселся в свое любимое кресло и развернул газету. Неужели мне удастся пережить вечер без потерь? Я на цыпочках направилась к лестнице.

– Милая, – позвал он, как только я дошла до порога спальни.

Я вцепилась в дверной косяк и прониклась всей иронией своего положения: всю жизнь мечтала о собственной комнате, но теперь, когда Джек уехала, я больше всего на свете хотела, чтобы сестра была здесь. Без нее дом напоминал кладбище.

– Иду.

Внутри все сжалось от дурного предчувствия. Интересно, каково это – жить с нормальным отцом, чьи окрики заставляют закатывать глаза, а не широко распахивать их от страха? Я спустилась обратно. Сердце отзывалось громким стуком на каждый шаг. Что ему нужно? Я была слишком разбита, чтобы справиться с каким-то новым заданием. Я встала в полпятого утра, чтобы потренировать фокусы до занятия в бассейне (+1).

Остановилась перед его креслом. Обивка давно покрылась пятнами и протерлась. Он сложил пальцы домиком, как будто впервые решил меня рассмотреть, как будто нам не приходилось изо дня в день смотреть на некрасивые, злые лица друг друга.

«Пожалуйста, лишь бы не наждачка».

– Ты отрабатывала сегодня кроль на спине?

Я от удивления заморгала. Никогда нельзя было заранее угадать, что на этот раз выдаст Сэр, но нормальные вопросы он задавал редко.

– Да, – ответила с полной уверенностью, что меня заманивают в ловушку.

– Время?

– Минута пятнадцать.

Он нахмурился:

– Это твой рекорд.

+2. Тогда почему он нахмурился?

После того как я преодолела все шесть уровней курсов по плаванию – на месяц быстрее, чем Джек, – отцу этого оказалось мало. От меня требовалось стать еще проворнее, быстрее, сильнее. Он решил, что в старших классах я должна соревноваться в школьной команде по плаванию.

– Тебе пора задуматься о будущем, – заявил Сэр. – Хватит с тебя дурацких фокусов.

Я изумленно разинула рот.

– Твоя сестра получила грант за хорошую учебу, который покрывает расходы на университет. Тебе по этой части ничего не светит. Как ты собираешься платить за учебу? Будешь вытаскивать купюры из ушей у зевак?

Грант, который получила Джек, покрывал обучение только частично. Большую часть она оплачивала деньгами из чаевых, ради которых подрабатывала официанткой. У родителей вряд ли хватило бы сбережений, чтобы оплатить нам университет, но, даже если и хватило бы, они бы не стали этого делать. Сэр считал, что мы должны обеспечивать себя самостоятельно.

– Если поднажмешь на плавании, может, получишь спортивный грант. Не в серьезном университете, конечно, но, возможно, в каком-нибудь небольшом институте, где как раз хотят усилить команду.

Меня охватила злость. Любой другой отец пришел бы в восторг от моих успехов: я больше не боялась воды – ни в ванне, ни в бассейне, ни в океане. Я стала более чем уверенной пловчихой, способной спасать утопающих. Но плавание было для меня утомительной работой. Я не планировала заниматься данным видом спорта после окончания школы. Я соревновалась в чертовой команде по плаванию только потому, что отец меня туда записал.

Я откашлялась:

– Я не хочу заниматься плаванием в университете.

– Ну что ж, а я не хочу зарабатывать себе на хлеб, но такова уж взрослая жизнь – приходится заниматься тем, чем не хочется. Что ты планируешь делать со своей жизнью? Твоя сестра уже получает профессию управленца, а тебя тем временем освистывают зрители.

– Это одноклассники, которые просто хотели отомстить. Всем остальным представление очень понравилось.

– Да эти хулиганы были самой интересной частью шоу.

Я дернулась, как от удара. Пожалуй, уж лучше наждачка.

– Так вот, слушай, пока ты была маленькой, я поддерживал твое хобби, но пора переходить к серьезным вещам. Вытаскивая кроликов из шляпы, себя не прокормишь.

– Если я стану очень хорошим фокусником, то прокормлю. Я еще учусь.

– Нет уж, хватит.

Я резко втянула воздух.

– Никаких больше представлений, пока не уложишься в минуту и две секунды кролем на спине.

У меня чуть глаза на лоб не вылезли.

– На тринадцать секунд меньше? Другие девочки в команде каждую секунду зубами вырывают.

– Ну так они занимались плаванием, когда ты еще страдала ерундой на озере Миннич.

Отличное описание для того случая, когда я чуть не утонула.

– Тебе, в отличие от них, еще есть куда расти, – фыркнул отец. – И не нужно подстраиваться под чужие стандарты, милая. По-моему, сократить время на тринадцать секунд к концу учебного года – это вполне выполнимо.

– Каким образом?

Он пожал плечами:

– Поработай над техникой. Нарасти мышцы. Займись кардио. Ты умеешь быть изобретательной, когда очень хочешь. Что-нибудь придумаешь.

Я ошарашенно уставилась на него, отказываясь соглашаться на такие невыполнимые требования.

Он прищурился:

– Я серьезно. Никаких больше шоу, никаких тренировок, никаких фокусов. Пока не сократишь время.

Я сжала зубы:

– Я могу делать и то и другое одновременно. Буду совершенствоваться и в плавании, и в фокусах.