Моими самыми любимыми книгами были книги про приключения! Они развивали фантазию, и я всегда знал, чем можно заняться с друзьями, какие игры или развлечения придумать, это делало меня лидером в детской компании. Я прочёл бессчётное множество приключенческих книг Эрнста Сетона-Томпсона, меня особенно захватила книга «Маленькие дикари», проиллюстрированная самим автором. В книге рассказывалось, как дети приехали из города в деревню. Одним из героев книги был пожилой фермер, он рассказывал ребятам о жизни индейцев. В книге очень подробно описывался процесс постройки вигвама, я его запомнил и предложил делать вигвамы моим друзьям. Мы стали строить шалаши, это было невероятно интересно!

Учиться мне действительно нравилось, особенно меня увлекали география, история и литература, также я с любовью учил физику, а вот химия и математика были для меня неизбежной необходимостью. Я любил спорт и физическую активность, но мне не нравился сам урок физкультуры из-за организации процесса: после урока приходилось ходить в мокрой одежде, а душ в советской школе, конечно, не подразумевался.

Географию я просто обожал, в сочетании с приключенческими книгами изучать её было особенно увлекательно. К домашним заданиям я подходил творчески: шёл в библиотеку, брал книги Майн Рида и на свой манер готовил описания стран или интересных мест. Учительница была мной очень довольна, а мои домашние задания получались интереснее учебника.

Классе в пятом или шестом у меня проснулся талант к чтению стихов. Мне нравилось вживаться в роль, пробовать передавать разные эмоциональные моменты произведения. Помню, как я перед всем классом рассказывал отрывок из «Мцыри» Лермонтова про бой с барсом. Я будто сам боролся со зверем, смотрел в глаза врагу, вцепляясь в него не голыми руками, но словами и звуками. Когда я закончил читать отрывок, учительница, Галина Михайловна, обратилась к классу:

– Ребята, как вы думаете, правильно ли Толя прочитал отрывок?

Мои одноклассники попытались найти ошибки, предполагали, что я не соблюдал знаки препинания, говорил то громко, то слишком тихо. Но учительница остановила эти рассуждения и подвела итог:

– Прочтение было блестящим!

С этого момента я полюбил декламировать стихи, мне нравилось приковывать к себе внимание слушателей. Однажды одноклассники не хотели писать контрольную работу и попросили меня почитать стихи прямо на уроке. Я выбрал длинное-предлинное стихотворение Михаила Александровича Дудина «Песня дальней дороге» и предложил Галине Михайловне в начале урока прочесть его перед классом. Она без сомнений согласилась. Я читал его от всей души так выразительно, что весь класс сидел не шевелясь, а Галина Михайловна была очарована. В конце прочтения она поблагодарила меня, сказав, что заслушалась и даже не заметила, как пролетел урок. Конечно, никакой контрольной в тот день не случилось, чему ребята были несказанно рады.

Я проявлял неподдельный интерес к истории, читал много дополнительной литературы про археологию, древних богов, раскопки гробниц. На уроках истории я всегда был внимателен и активно вовлекался в обсуждения тем, при возможности демонстрировал свои глубокие познания. Каждый учитель чувствует отношение ученика к его предмету и часто взаимно откликается на такой интерес, поэтому у меня сложились прекрасные отношения с учителем истории. Книги, прочитанные вне рамок школьной программы, давали мне возможность общаться с учителем практически на равных, и нам обоим это нравилось.

Помимо учёбы и чтения дополнительной литературы я увлекался боксом и фотографией. Фотография поражала меня сложностью и технологией процесса. Нужно было самому приготовить специальные растворы, аккуратно заправить плёнку в бачок, особенным способом печатать фотографии под красным фонарём, иначе всё засветится. А боксом я занимался из-за любви к физической нагрузке, ради того, чтобы быть в спортивной форме, а не ради того, чтобы уметь драться. Я вообще не помню, чтобы в школьные годы у меня были жестокие драки или серьёзные конфликты. Как правило, бьют одиночек, тех, кто более слаб и уязвим, а я был всегда окружён друзьями и большой компанией, да и слабым никогда не казался. Помню только однажды мы повздорили с моим приятелем из секции бокса Сашей Дудиным. Мы обменялись парой ласковых:

– Пойдём выйдем!

– Ну пойдём!

На задний двор школы тогда высыпал весь класс, ребята хотели посмотреть на нашу драку. Но в итоге мы побоксировали до первой крови и быстро помирились.

Я никогда не был агрессивным и не имел привычки лезть в драки или разборки, но всегда смело отстаивал свою позицию, как и герои моих любимых книг, старался быть справедливым и храбрым. Я даже иногда позволял себе публично давать оценку преподавателям, что было, конечно, некорректно с моей стороны и не всем нравилось. Но я был готов отвечать за свои слова и поступки сам, не привлекая родителей. Однажды завуч по воспитательной работе сильно повысила голос на учеников и не пустила их на линейку из-за опоздания. Прямо на линейке я сказал, что она совершенно ничего не понимает в воспитании. Такая наглость с моей стороны не прошла незамеченной: родителей вызвали на педсовет. Но на педсовет вместо них пришёл я сам. В качестве объяснения своей позиции я привёл стандарты общения великих учителей: Песталоцци, Макаренко, Ушинского, Корчака, сравнение было не в пользу завуча. После приведённых мной аргументов директор школы распустила педсовет, пригласив меня в свой кабинет, и сказала мне с глазу на глаз:

– Толя, пожалуйста, оставь её в покое. Да, она не права, но я же не могу её уволить, мне просто некем её заменить!

Я никогда не боялся говорить правду и отстаивать свою позицию. Уверенность в собственной правоте была мне свойственна с детства и сопровождает меня по сей день. Я, вопреки обстоятельствам, не часто испытывал страх. Уже когда я стал заниматься бизнесом, случались такие ситуации, когда меня могли убить, но я знал, что правда на моей стороне, из-за этого вёл себя свободно и независимо, не ощущая страха. Девяностые годы были временем разгула бандитизма, этнические группировки воевали между собой. В тот период случалось много ситуаций, когда я был вынужден взаимодействовать с бандитами, им ни в коем случае нельзя было показывать свой страх. Но парадокс заключался в том, что иногда я искренне не видел потенциальной угрозы, можно сказать, что я недостаточно боялся. Однажды мы встречались в «Гранд-Отеле Мариотт» на Тверской с чеченцем из криминальных кругов. Он пришёл с огромным вооружённым охранником. Видно было, что чеченец испуган, поэтому ему нужна была подмога. Я же пришёл на встречу совсем один. Мы сели обсуждать наш вопрос, и в какой-то момент я спросил:

– Слушай, может, мы отпустим этого детину? Он в разговоре всё равно не участвует.

Чеченец смутился и попросил охранника выйти. В итоге мы спокойно поговорили и мирно урегулировали вопрос. Но потенциальный риск этой ситуации я осознал намного позже.

Когда я учился в средней школе, в стране случились очередные серьёзные перемены. В октябре 1964 года на Пленуме ЦК КПСС Никиту Сергеевича Хрущёва принудительно освободили от должности руководителя советского правительства, то есть отстранили от управления страной. Его обвинили в многочисленных ошибках, которые он совершил во время своего правления, грубости по отношению к членам партии, созданию собственного культа личности и многом другом. Особенность его отставки была в том, что впервые в советской истории его «свержение» не закончилось трагедией, расстрелом или тюрьмой. Никита Сергеевич на следующий день после официального освобождения от полномочий проснулся советским пенсионером, что было крайне нетипично для законов того времени. Британский журналист Марк Френкланд, издавший биографию Хрущёва в 1966 году, написал так: «В некотором смысле это был его лучший час: ещё десять лет назад никто не мог предположить, что преемник Сталина может быть устранён таким простым и мягким методом, как голосование».

Глава 4
Еврейский вопрос

Далеко за Уралом проявлений ксенофобии было значительно меньше, чем в европейской части Советского Союза, но всё же ксенофобия существовала и мне приходилось сталкиваться с её проявлениями.

Когда я был совсем маленький, мы играли в войну. Заводилой был парень лет пятнадцати, он давал звания всем игрокам. Мне, самому младшему, досталось звание ефрейтора, а все остальные были рядовыми. Я был этому рад, потому что ефрейтор по званию был выше рядового. Мы отлично поиграли, набегались, «навоевались», а дома я радостно рассказал маме, как мы удачно спрятались, обхитрили ребят и в итоге победили.

– Мама, я был ефрейтором!

– Ефрейтором? Ну ладно! – сказала мама, поджав губы.

Я повернулся к ней и увидел её глаза. Эти глаза я запомнил на всю жизнь: в них неожиданно появились слёзы.

Другой случай произошёл со мной, когда я немного подрос. Как и принято у ребят, мы часто соревновались между собой, иногда ссорились, иногда дрались. Как-то мы боролись с одним мальчишкой, он был выше и крупнее меня, но я всё равно его победил. Мы были в том возрасте, когда проигрывать было очень обидно, особенно если победитель меньше тебя. Ребята стали смеяться над ним, проигравший мальчишка чуть не заплакал и со злости сказал мне:

– А зато ты еврей!

После нашего поединка у меня был такой моральный подъём, ведь я вышел из него победителем. Но после этих слов я был как проткнутый мяч: из меня разом вышла вся сила. Я ощутил беспомощность, потому что не знал, как на это отвечать. «А зато ты еврей!» – из его уст это звучало как оскорбление, как выражение презрения. Это было очень неприятно: пощёчина, на которую невозможно ответить. Именно так я воспринял его слова.

Папа никогда не говорил о том, что он еврей, что его родители евреи и что наша семья еврейская. Мы никогда не разговаривали на эту тему. Я очень люблю своего папу, но я думаю, что в этом вопросе он был неправ: он не подготовил меня к жизни, в которой к евреям проявляют агрессию просто потому, что они евреи.

В Советском Союзе ксенофобия и антисемитизм существовали на полуофициальном уровне. Государственная политика в этом вопросе была двойственной. С одной стороны, проявления антисемитизма публично критиковалось, с другой стороны, существовало много примеров, когда евреи подвергались нападкам и травле, увольнялись с высоких должностей, их без причин осуждали и даже расстреливали. Например, в 1952 году было начато следствие по известному «Делу врачей». Докторов, лечивших партийных деятелей, необоснованно обвинили в заговоре и убийстве ряда высокопоставленных партийных работников, многие обвиняемые врачи были евреями. После смерти Сталина дело было пересмотрено, обвинения признали ложными, всех врачей реабилитировали. Но память об этом событии осталась.

Когда я получал свой первый паспорт, я также столкнулся с проявлением ксенофобии. В паспортном столе были дела на мою семью, они знали, что моя мама русская, а папа еврей. Когда я получал паспорт, меня спросили:

– Какую национальность записать в паспорте?

Я искренне ответил:

– Русский!

Сейчас я совершенно спокойно сказал бы: «Еврей». Когда я пришёл домой с паспортом, папа попросил посмотреть документ, чтобы узнать, какую национальность я указал. Когда он увидел напечатанное в моём паспорте слово «русский», он изменился в лице, но никак это не прокомментировал.

Папа не взял на себя функцию воспитания моего национального самосознания, маме, очевидно, не хватало образования, чтобы разобраться в этом вопросе самой и объяснить его мне. Поэтому собственным культурно-историческим образованием я занимался сам, моё мироощущение сформировалось под влиянием книг, которые я прочитал. Я ощущаю себя русским государственником.