Рядом с Торговыми рядами отдельно от всех, будто огороженный невидимым занавесом, застыл деревянный трехэтажный дворец с медным флигелем – орлом на высоком шпиле. Во дворе за высоким забором растут дубы и березы, а под окнами раскинулась пара кедров. Несомненно – хоромы принадлежат богатому, знатному человеку.

В этом доме не принято суетливо бегать, сталкиваться в полумраке коридоров, как не принято обсуждать приказы хозяина или, не дай бог, не выполнить их. Легкий полумрак, прохлада в весеннюю пору – нормальное явление, лишь в отдельных комнатах натоплено так, что дышать тяжело.

Запах ароматных благовоний, раскуренных возле хозяйских покоев, освежает разум, позволяет мыслить яснее, ярче. Старый монах проносит медную дымящую курильницу по верхам каждое утро. Сегодня, как и вчера, привычного аромата не было – тело монаха, не выдержав бренной жизни, увяло, выпустив бессмертную душу в обитель счастья. Наверное, можно было бы особо не задаваться вопросом смерти старого человека, но князь, спасший его в давние времена, был обязан узнать причину кончины слуги, слишком необычно он умер: глаза покраснели, на пальцах появились странные въевшиеся разводы. От старости так не умирают.

Второй день, нарушая неуставные правила дома, в коридорах снуют безликие люди. Они приходят к хозяину, шепчут несколько слов и уходят. Мало кто из них задерживается перед очами князя больше чем на минуту-другую. Чуть поодаль от двери в кабинет, на обитом кожей стуле кемарил первый помощник хозяина – Еремей.

В кабинете за столом из мореного дуба спокойно восседает кряжистый человек, черные с проседью волосы спадают с плеч, аккуратная борода едва касается груди. На столе рядом с пустующим подсвечником лежит серый парик – дань недолгой традиции Петра Великого, все европейские излишества: кружева, бантики, жабо, парики и многое другое пришли в негодность. Нет, царь не запретил их, он о них забыл, частично вернувшись к старине, любимой большинством народа, и частично оставив намечающиеся реформаторские идеи своего отца. Разница лишь в том, что дремучесть и невежество народа Алексей Второй преодолевает не силой, как батюшка.

Возле обитого алым бархатом кресла в вырезанной из красного дерева подставке приютился небольшой деревянный жезл царского советника. Солнечный свет играет на серебряных пуговицах советника, на голове князя вместо высокой шапки из пушного зверя аккуратная кепи с двусторонним козырьком.

– М-да, Мишутка, позабавил ты меня, так позабавил, что и не знаю, как быть. С одной стороны, глянешь – батогами отходить надобно, а если приглядеться, то и впору наградить по-царски, – последний посетитель царского советника ежесекундно бледнел, краснел, вновь бледнел. Он потерял счет времени и желал одного – как можно скорее исчезнуть с глаз князя.

– Н-не надо награждать, – горло Михаила запершило.

– Ну уж нет, Мишенька, – князь покрутил в руках металлическое стило, с любовью выводя на небольшой восковой дощечке странные закорючки. – За сведения твои надобна награда, не каждый день и даже месяц в Сибири отыскивается серебряная руда. Правда плохо, что обнаружил ее грек… Как ты говоришь его зовут?

– Александр Левондиад, господин.

– Алексашка, значит. Так в чем дело, почему до сих пор грамота на завод не у нас?

– Дык, она на его имя пожалована уже, людишки-то поздно спохватились. Нынче и вовсе солдаты возле дома грека караулят, челядь говорит, будто полсотни их в Сибирь отправится…

– Так придумай что-нибудь, Миша. Не разочаровывай меня, ступай с богом.

Михаил на негнущихся ногах вышел из кабинета князя, забыв прикрыть за собой дверь:

– Еремка!

Услышав голос господина, Еремей встрепенулся, хлопнул себя по лицу пару раз: лучший способ согнать дремоту.

– Я здесь, господин, – склонился слуга.

– Говори, чего нового узнал, не зря же полдня под дверью проспал.

– Да я не спал, ни в одном глазу! – почти искренне возмутился Еремей.

– Знаю я тебя, шельмец, ну да ладно, служишь справно, так что прощаю огрехи твои, а теперь говори, чего вызнал.

– Царское прошение о членстве в Священной Римской империи отклонено, говорят, что цесарцы убоялись нас, даже старинная вотчина императоров, принадлежащая ныне нам – Лифляндия вкупе с двадцатипятитысячным войском в помощь против Франции не помогли, – почтительно начал слуга.

– Отчего ж так? Землица там справная, государь наш шведам ее обратно не отдаст, разве что англичане чего удумают, но это вряд ли, торговать с нами им нужнее, чем воевать… Ладно оставим разглагольствования, продолжай.

– Император отговорился тем, что Лифляндия по мирному договору может быть отторгнута, и тогда император обязан будет вмешаться в свару, а этого ему не нужно.

– Пускай охолонится наш молодец, а то ведь и впрямь многого захотел. Но эта весть не важна для нас, по крайней мере в ближайшем будущем, ты лучше скажи о главном, – князь нетерпеливо выбивал пальцами дробь по столешнице.

– Царское соглашение с армянами попало в наши руки, господин…

– Чьи руки? – будто ослышавшись, переспросил посуровевший царский советник.

– Ваши руки… теперь весь персидский шелк будет идти через Россию в обход Османской Порты. Шах это утвердил, а царь запретил продавать его иноземцам, только самим армянам. Так как предприятие новое, оно отошло на откуп одному из казанских купцов из рода Эбиреев. Он уже согласился продавать все партии вам, господин, по заниженным ценам, – Еремей, словно кот, увидевший сметану, расплылся в улыбке.

– Замечательно, если все пойдет, как надо, то тысяч двести червонцев за год выручим. Весть и вправду хорошая, награду получишь у Митрофана, скажешь, чтоб выдал сотню рублей, на первое время хватит, а там посмотрим.

Попрощавшись, Еремей вышел из кабинета советника, перекрестился и быстрым шагом спустился к ключнику, заодно ведавшему небольшой домашней казной князя. Получив причитающуюся ему сумму, он с чистой совестью направил стопы в любимый трактир.

Стоило верному слуге выйти, как князь расслабленно откинулся на спинку кресла. Пальцы сложились в замок, борода едва касалась груди, веки устало прикрыты. Новости, полученные сегодня, немного уняли тревогу князя, появившуюся после вчерашней неприятности.

Советник узнал, что пару недель как за его слугами ходят топтуны Берлоги. Он, может, внимания бы не обратил на эту досадную неприятность, но вот беда – прошел среди советников слух, что князь-кесарь копает под одного из высокопоставленных и влиятельных лиц. Под кого именно – никто не знал, но вот что дело началось, стало известно достоверно.

Вот и получается, что выбор князя Ромодановского мог пасть и на советника. Грешков-то у него скопилось ого-го сколько! Ну а если кесарь узнал что-то действительно серьезное, то жизнь советника отсчитывает последние дни…

– Если только я не успею первым от него избавиться, – тихий голос князя сорвал покров тишины кабинета, развеял начавшееся пустое уныние советника. – Но надо все сделать так, чтобы и комар носа не подточил, иначе треклятые бумажонки все равно укажут на меня… Черт бы побрал этого старика, все ему неймется!

Сгоряча князь с силой приложил кулаком по столу, ненароком перевернув чернильницу на чистый лист бумаги. Темная клякса быстро растеклась по желтоватому воску на дубовой дощечке, скрывая под собой едва видимые строчки тайнописи…

Конец мая 1712 года от Р. Х.

Воронеж

Я в который раз смотрю на проплывающие по Волге корабли, собранные умелыми руками местных корабелов для Южного флота. Веселые солнечные зайчики прыгают с одной мачты на другую, вселяя в людские сердца покой и надежду.

В сотнях километрах южнее сейчас бьются за идеалы русские воины, сражаются, не жалея живота ни своего, ни чужого. Сотни бойцов сдерживают натиск степняцкой орды. Потрепанные, но не сломленные воины стоят в каре и ведут огонь, протыкают штыками всадников и их коней. Артиллерийские батареи истратили боезапас, остались у них только бочки с порохом да пара зарядов картечи, не могли расчеты добраться до лагеря Конских Вод.

Как бы ни хотелось мне разорваться и успеть повсюду, но сделать это не под силу ни одному человеку, как и найти лишние силы в истощенной многолетней войной стране.

– Спой мне, – захотелось в тоскливую минуту услышать стройный, плавный и невообразимо прелестный голос любимой, заставляющий забыть всю грязь реальности, пусть на пару минут, но все-таки забыть.

Царица, отправившаяся вместе со мной и годовалым Ярославом в Воронеж, не стала ни о чем спрашивать. Она чувствует, когда слова излишни, карие искрящиеся глаза с любовью посмотрели на меня, на ее лице появилась неуверенная улыбка. Подумав немного, царица, придерживая на руках маленького карапуза, затянула один из мотивов: печальный, но оттого еще больше подходящий для моего поникшего настроения.

Песня лилась ручейком, не переставая. Молодой голос певуньи расслаблял и завораживал. Не хотелось ни о чем думать. Даже о том, что творится в землях, сопредельных с нашими. И все-таки в голове настойчиво бились десятки мыслей.

Финляндия, Кубань, Балканы, Крым… ни одна армия в мире не смогла бы вести наступательные действия на стольких направлениях. Но Россия справлялась, казна трещала, скудная промышленность не поспевала за нуждами армии и флота. В полках росла нехватка людей. Нередко случалось так, что в батальоне вместо пятисот человек едва насчитывалось триста, из которых еще полсотни больны или приданы для усиления гарнизонов и застав. На флоте нехватка состава приняла куда больший размах, кроме канониров и матросов не хватало опытных капитанов и штурманов. Флотилия гребных судов все больше разрастается, спускают на воду галеры с неполной командой, едва-едва перевалившей через необходимый минимум.

Заперев Девлет Гирея на полуострове, нам удалось обезопасить южную украину, связав его угрозой нападения. Сам хан не отрицал подобного – перед глазами у него был недавний пример кубанского собрата. Его ставка – Копыл – до сих пор покрыта пеплом и навряд ли восстановится в скором времени. После взятия Копыла по моему указу весь пленный молодняк увели в центральные губернии и на Урал.

По замыслу Генштаба следовало создать такие условия для перегоняемых степняков, чтобы через одно-два поколения возрождать величие предков было бы некому. России требуются верные Отечеству люди, а не степные перекати-поле, незнающие, где они окажутся в скором времени.

Барон Людвиг фон Алларт уныло глядел на укрепления полевой крепости: выдвинутые на позиции редуты преобразились в небольшие крепостицы, сложенные умельцами из глины и валунов. Внутри крепости, как только нескончаемые атаки крымского хана прекратились, поставили основательный лазарет для раненых: не палаточный, как было раньше, а деревянный, такой, что даже зима оказалась не страшна внутри обители больных…

Но затишье продолжалось недолго – с начала весны, как только изумрудная трава вылезла из земли и солнце иссушило грязь нескончаемых степей, крымчаки вновь осадили крепость. У Девлет Гирея просто не осталось выбора: пан или пропал. Хан лучше султана видел расклад текущей войны. Пускай сейчас русские армии воюют в опасной близости от Стамбула, но в случае нужды они придут и сюда. И если случится последнее, то само существование ханства прервется – это главный крымчак знал точно.