Хватило одного взгляда, чтобы оценить, что означало «уничтожил». Единственное, что уцелело – это кровать. На ней Дарованный и возлежал с книгой в руках. Руках, измазанных в чернилах по локоть.

– О, – Дарованный отложил книгу, – Величество пришли. Как день прошёл? От скольких неугодных завтра избавите благословлённую великой богиней страну? Я ж не ошибаюсь, что сегодня День Милости?

Беда была в этом – он открыл рот.

Не испугался, не промолчал, не сделал вид, что не заметил шума распахнутой двери.

Дарованный открыл рот и произнёс именно эти слова – и Адлар почувствовал, как пожар съедает его самого целиком, до косточки, до последнего куска кожи.

Он никогда не делал этого прежде, но его учили. Короткое движение пальцами – и Дарованный изогнулся и закричал. Нелепо распахнутые глаза, судорожно хватающиеся за воздух руки. Адлар расслабил ладонь и велел:

– Попробуй снова.

Дарованный скатился с кровати, вскочил. Впился взглядом в обвитое лентой запястье. Попытался подцепить пальцами свободной руки.

– Я сказал – попробуй снова, а не «сними ленту».

Во второй раз он не закричал – рухнул на пол, обхватил себя руками, затрясся. В комнате сделалось ощутимо жарче. Адлар выждал ещё пару секунд, прежде чем остановиться. Подошёл, схватил пальцами вспотевшее лицо – не Дарованного, не благословлённого богиней.

Испуганного мальчишки.

– Кто ты? – спросил Адлар.

Дарованный часто дышал и явно услышал не сразу – но Адлар был готов дать ему немного времени. Несколько судорожных вдохов и выдохов – и он повторил:

– Кто ты?

Дарованный вдруг отшатнулся, сел на полу, ухмыляясь, вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб.

– А вам какую версию, Величество?

Адлар сложил губы в улыбку, а пальцы – почти в то самое движение, и тихо засмеялся, когда в упрямых глазах заплескался страх. Правильно. Бойся, Дарованный. Бойся, потому что никто не позволит тебе умереть раньше срока. И быть отвратным Даром – тоже. Отвратным, неблагодарным, портящим вещи, невежливым, порочным. Ты будешь таким, каким надо. Если умный – сразу, если идиот – через уроки. Усвоишь всё до последней капли, обучишься всему, чему нужно, и умрёшь, распятый на клочке земли в окончание нудного долгого ритуала. Как. И. Должно. Быть.

– Ты – Дар, – сказал Адлар, опуская руку. – Ты принёс клятву, принял чёрную ленту и теперь не принадлежишь себе. Забудь своё имя и уйми мятежную душу: она больше не твоя. Изволь запомнить.

– Это такое королевское «подумай над своим поведением»? – Ухмылка снова поползла на лицо этого идиота.

Пожар всё не угасал. Полыхал, выжигая всё, кроме голого, яростного желания – что? Подчинить? Сломать? Адлар шагнул вперёд, коротко коснулся чужого лба рукой в перчатке из тонкой, лучшей в королевстве кожи. Она не холодила, не была шершавой или грубой. Почти как человеческая.

– Да, – согласился Адлар почти ласково. – Именно это. А чтобы ты думал лучше и деятельнее, тебе помогут.

4
Тиль

Когда плеть опустилась на спину в десятый раз, Тиль понял, что молчать нет смысла, и наконец позволил себе заорать во всю мощь лёгких. Сначала казалось – этот здесь, прячется где-нибудь, смотрит своими звериными глазами, и лучше сдохнуть, чем дать ему услышать хоть что-то. Но плеть всё пела и пела, палач напевал тоже – сквозь плотно сомкнутые губы какую-то дурацкую песенку, из тех, что заводят в трактирах после второй кружки пива. Тилю даже казалось, он узнаёт мелодию, хотя песни эти были все об одном – девицы, груди, глаза, плохой конец.

Крик оборвался, и песня палача – тоже. Он хмыкнул в густую бороду:

– А я думал, ты там помер. Чего, живой ещё?

– Да не дождётесь, – выдавил Тиль и вдруг засмеялся, повиснув на цепях, которые тянулись от обручей, стиснутых на его запястьях, к безучастным стенам. – А чего это вы со мной… Того… Не велено же люду простому рта открывать с такой важной птицей, как я теперь…

– Птица, – фыркнул палач, – какая ты птица… Птенец.

– И не боишься? А ну как Величество прознает?

– Стены толстые, – сказал палач, и плеть взвилась снова.

Днём Тиль не верил, что этим и правда кончится. Величеству вслед он только разухмылялся, а когда спустя час никто так и не пришёл, чтобы учить его хорошим манерам, окончательно уверился – Величество не идиот и раньше времени свой драгоценный сосуд не тронет.

Тиль ошибся. Пришли за ним после заката, когда дождь затих и дворец перестал напоминать душный погреб, который тысячу лет не отпирали. У Тиля в комнате, впрочем, дворец задышал куда раньше – когда он разбил стекло и высунул голову на улицу. Это было за час до заката, и снаружи накрапывало и пахло одуряюще по-осеннему. Под окном сновали гружённые неизвестно чем повозки, люди кутались в плащи и простенькие куртки, какие носили в деревнях, а вдалеке, над лесом, поднималась дымная завеса. Тиль подумал, тучи, наверное. Или туман. Откуда тут дыму-то взяться? А потом за ним пришли, и стало не до того.

У палача оказалась тяжёлая рука, а у Тиля – не такая уж крепкая спина.

– Ты хоть знаешь, за что меня тут мучишь? – когда плеть отсвистела двенадцатый раз, выдавил Тиль. Умудрился даже повернуть голову, чтоб видеть палача. Тот задумчиво почесал бороду и признался:

– Так, а разницы-то?

– Может, не за дело, а по ошибке.

– Экий умник, а. – От нового свиста в животе похолодело, и Тиль заорал раньше, чем спину разодрало в новом месте. – Ежели на тебя Величество прогневался – так за дело.

– Что ж вы его за человека-то не считаете? – отдышавшись, укорил Тиль. – Уже и ошибиться нельзя. У него и так жизнь, небось, несладкая. Этого казни, того покарай, третьего награди…

Вместо нового взмаха послышался вздох – над самым ухом. Тяжёлая ладонь легла на загривок, небрежно встрепала волосы.

– Дурак, что ли, совсем? Язык-то угомони. Чай, не лишний тебе.

– А спина-то лишняя?

– Заживёт. – Рука исчезла, зашаркали по полу тяжёлые шаги. – А жизнь тебе новую только Ташш подарит.

– И хорошо, – мрачно согласился Тиль. – Умнее буду и в такое дерьмо не влипну больше.

– Ума набираться – дело хорошее, – поддержал палач и снова засвистел кошмарную песенку. Тиль теперь наверняка узнал её – это та, что про пастушку и её любовника-мага. Пришёл, обещал её увезти за бескрайнее море, а она ему – или не поеду, или бери меня с моими сорока овцами…

Тиль впился пальцами в цепи и проглотил крик, который растёкся по нутру чем-то тяжёлым и горячим, а затем брызнул из глаз. Представилась почему-то мать – наверняка сидит и ревёт, и сестра, и мелкий, и псина эта дурацкая, что вечно под ногами мешалась. А он ведь обещал матери, что поможет, что справится, старший ведь, никого другого нет, вот и не надо ей крутиться, он покрутится за неё.

Вот и покрутился.

Больше Тиль не кричал – только стирал пальцы о металл.

5
Тиль

– Не ори, – первым делом шепнули ему в ухо.

Тиль и не думал орать – ему, в конце концов, заткнули рот куском одеяла, бесцеремонно, неумело и довольно противно. Вместо этого он состроил легко читаемую гримасу: «Что, собственно, происходит?»

В темноте различить удавалось только огромные блестящие глазищи, сощуренные в попытке то ли приглядеться, то ли пригрозить. Но вот глазищи отдалились, убралась со рта ладонь, позволяя выплюнуть сухое, пахнущее чем-то травяным одеяло. Вспыхнул один огонёк, второй, и Тиль уверенно заявил:

– Девчонка. Ого.

Существо, застывшее с тонкой свечой в руке, явно пыталось выглядеть мальчишкой, но у мальчишек таких пухлых и миленьких лиц не бывает. Тиль кое-как уселся на постели, стараясь не тревожить спину, пригляделся и довольно повторил:

– Да, точно девчонка.

– Смотрите-ка, не слепой. – Подсвечник стукнулся о стол рядом с загадочной глиняной плошкой, которой там не было, когда Тиль засыпал. И круглого таза не было, и сладковато-едкого запаха, щекочущего нос.

Девчонка замерла на миг, а потом залезла на стол сама, одним лёгким прыжком, уставилась на Тиля, по-птичьи склонив хитрющее лицо, и сказала:

– Теперь понятно.

И что это ей, интересно, понятно?

– Понятно, – сказала она опять, – почему на тебя Его Величество так бесится.

– Характер потому что козлиный у Величества? – вежливо предположил Тиль, усаживаясь так же, как она – наклонившись вперёд, руки спрятав под задницу, как любят сидеть дети, когда им что-то ну ужас как интересно, а приблизиться нельзя.

Она оценила – улыбнулась, выпрямилась. Тиль повторил – и улыбку, и сел прямее, но не сдержался – наморщил лицо, когда задела исполосованную спину ткань рубашки.

– Не поэтому, – возразила девчонка и спрыгнула со стола. – Ты наглый, упрямый и живой, и этим его с ума сводишь. Сними рубашку.

Она уже закрутилась – принесла стул, переставила на него таз, подвинула ближе к кровати, засучила рукава, оказалась подле не шевельнувшегося Тиля, заглянула ему за спину с любопытством сумасшедшего лекаря, из тех, которые могут вскричать: «Батенька, какой перелом, это же у вас все кости наружу, прелесть какая!» – и цокнула языком:

– Сразу видно, Дамин работал. Бородач такой, да? У него рука лёгкая.

– Лёгкая?! – поперхнулся Тиль.

– Ага. Крови нет. Его сменщик, Сатур, такой прыщ на ножках, тебе и пятью ударами бы мясо наружу выпустил. Он свою работу ужас как любит. Ну, ты разденешься уже или как? Я тут, между прочим, тайно, узнает кто – я плетьми не обойдусь, сразу голову снимут.

Тиль ничего не понял, поэтому снял рубашку молча и позволил странной девчонке делать всё, что она там себе задумала, и только когда лопаток коснулись лёгкие пальцы, нанося ядрёно пахучую и до мурашек холодную субстанцию, поёжился и выдавил:

– Слушай, ты кто вообще?

– Много будешь знать – голова лопнет.

– Тебя кто послал, Величество это блаженное?

– Тебя, что ли, по голове били? – фыркнули из-за спины. – Я же сказала – «тайно», тайно я тут.

– Кто знает, – пожал плечами Тиль и тут же, конечно, об этом пожалел. Лёгкая рука, ага, конечно. – Может, это такой умный ход – он посылает ко мне сочувствующую красавицу, она меня лаской да болтовней ублажает да выведывает, набрался я там, у жестокого бородача, ума или не набрался.

– Не набрался, – правильно определила девчонка. – Это я и так вижу, и если твоё предположение верное, то донесу Величеству, что всё ужас как плохо.

– Мне конец, – вздохнул Тиль и поднял руку, обмотанную лентой. – А это можно как-то снять? Ты видела таких, как я? Ну, всяких жертвенных барашков? Удавалось кому-то от этой пакости избавиться? Догадываюсь, что нет, но мало ли, о чём не знают простые смертные…

– Можешь руку отрубить, – дружелюбно предложила девчонка. – Правда, он потом тебе эту штуку на шею повяжет, а без головы жить уже потруднее.

Шустрые пальцы бегали по спине, унимая зуд и тягучую боль, а жить становилось изумительно прекрасно, и с каждым мгновением всё прекраснее. Тиль оглянулся через плечо, чтобы поглядеть на свою нежданную благодетельницу. Что она не засланец короля, он уже был почти уверен. Может, чей-то ещё засланец, хрыча Мано, например. С него бы сталось, только не выглядел он таким любителем маскарада, чтобы в шпионы брать девку и мальчишкой наряжать.

Сама она, может, пришла? Понеслись по дворцу слухи, что у короля новый питомец, и взбрело в голову какой-то кухонной служанке пойти поглядеть.

Она словно услышала его мысли – поглядела, как на дурачка, который пытается на спор в рот кулак засунуть.

– Ты с кухни?

– С кухни, с кухни. Кто, ты думаешь, дворцовые тарелки вылизывает так, чтоб блестели?

– Значит, не с кухни, – вздохнул Тиль.