Пиком карьеры всадника была высокооплачиваемая должность praefectus Aegypti, префекта Египта. Земли на берегах Нила обладали огромным экономическим потенциалом, который не стоило раскрывать сенаторам, занимали центральное место в снабжении Рима зерном и в целом считались сложным участком, полным чудес и суеверий, из-за своих великих – и вовсе не римских – традиций^[132]. Осторожность Августа дошла до того, что без предварительного согласия императора сенаторам въезд в Египет был запрещен^[133].

Рабы и вольноотпущенники

В самом низу социальной иерархии находились рабы. Как и во всех древних обществах, рабство в Римской империи было распространено повсеместно. По словам географа Страбона, на огромном невольничьем рынке Делоса в Эгейском море за один день могли продать до 10 000 рабов^[134]. По некоторым оценкам, до 40 % всего населения Италии во времена Августа составляли рабы^[135]. Даже если это число было меньше, неудивительно, что никогда не предпринималось никаких серьезных усилий, чтобы упразднить такое положение вещей – ни по нравственным причинам, ни тем более по практическим. Большинство рабов доставлялись в Италию в качестве военнопленных в ходе расширения римского владычества в Средиземноморском регионе начиная со II века до н. э. Поскольку дети рабынь также рождались несвободными – независимо от отца – рынок пополнял себя сам^[136].

Раб был живой вещью, принадлежавшей человеку той эпохи, как и другое имущество: участок земли, инвентарь, мебель, скот. Он продавался и передавался по наследству, личностью в юридическом плане он не являлся. В труде Катона Старшего о рациональном управлении поместьем расчеты рационов для животных и рабов неслучайно помещены друг за другом. Старые волы, а также недоеденный скот и овцы, продолжает Катон, подлежат продаже так же, как и негодные повозки, старые инструменты, дряхлые и больные рабы, а также все остальное, что бесполезно в хозяйстве^[137].

У всех рабов была общая участь – выполнять неоплачиваемую работу. Однако в этих рамках виды работ и конкретные формы использования рабов были весьма разнообразны. Они варьировались от работы в городе, которая предполагала самые разные обязанности, тяжелой работы в сельском хозяйстве и непредсказуемого существования между славой и смертью в качестве гладиатора до карьеров и рудников, где рабов не ожидало ничего, кроме медленного угасания.

Кроме того, рабы обладали весьма разнообразными навыками. В зависимости от места рождения и обстоятельств потери свободы цивилизационные различия выходили на передний план. Когда товар выставлялся на невольничьем рынке, это не бросалось в глаза. Здесь можно было увидеть изможденные, изломанные тела людей, похищенных в самых невероятных местах, унесенных войной за пределы родных рубежей, брошенных в сточные канавы в городских центрах Востока. Глядя на большинство из них, невозможно было определить, кем они были в прошлой жизни – уважаемыми гражданами или обычными преступниками. Стать рабом было легко, даже когда со времен Августа условия содержания рабов стали значительно лучше, чем в мрачные годы республики. Опытные работорговцы тем не менее понимали, как правильно сочетать спрос и предложение. Грубого киликийского пирата вряд ли удастся перевоспитать, отправив его работать при дворе знатного сенатора. А грека с определенным складом ума и хотя бы элементарным образованием навсегда отправляли под землю в шахту, где добывали свинец, только в том случае, если это было абсолютно неизбежно.

В соответствии с широким спектром навыков цены на рабов сильно разнились. В то время как раб без особой квалификации уже стоил 1000 сестерциев^[138], Сенека в период правления Нерона оценивал раба, способного воспроизводить наизусть стихи греческих поэтов Гомера и Гесиода в устной и письменной форме, в 100 000 сестерциев^[139]. Рабы нередко были атрибутами статуса господина.

В домах богатых римлян иногда насчитывались сотни рабов. После того как в 61 году римский сенатор Луций Педаний Секунд был убит одним из своих рабов, все рабы, которые жили под крышей убитого, но не сделали ничего ради его спасения, были приговорены к смертной казни. Тацит упоминает их число как бы невзначай, но, по-видимому, оно не было из ряда вон выходящим: речь шла о 400 людях^[140].

Количество рабов, находившихся на службе у императора и императорской семьи, значительно превышало это число. В частности, благодаря надписям, высеченным на камне, судьбы многих рабов из familia Caesaris становятся видимыми, но лишь на мгновение, подобно яркому блику света, часто в момент смерти, в то время как жизнь упомянутых лиц остается сокрыта мраком неизвестности: например, там встречается Паэзуса, парикмахер Октавии, дочери Клавдия, а позже жены Нерона. Ее сожитель Филет, также раб Октавии и ответственный за императорскую серебряную посуду в должности ab argento, подарил Паэзусе, умершей в возрасте 18 лет, мраморную надгробную плиту с соответствующей надписью^[141].

Не только при императорском дворе разнообразие и объем трудовых обязанностей привели к тонкой дифференциации и, таким образом, к формированию сложной иерархии внутри сообщества рабов. Гротескно преувеличенный, но все же вполне достоверный в своей хореографии пир вольноотпущенника Трималхиона, описанный поэтом Гаем Петронием Арбитром в его романе «Сатирикон» в эпоху Нерона, дает представление о задачах, которые за обычным ужином выполняют десятки рабов и рабынь^[142].

Массовое использование рабов было обычным делом и для сенаторских латифундий в Италии. Рабы исполняли обязанности полевых рабочих, виноградарей, пастухов или слуг в больших сельских особняках. Вилик, управлявший поместьем в отсутствие хозяина, как правило, тоже был рабом^[143]. В частности, предприятиям с высокой долей полевых работ требовалось большое количество рабов. Согласно эмпирически выведенному правилу, на каждые 100 гектаров – довольно небольшое поместье^[144] – приходилось использовать около 50 рабов^[145]. В 8 году до н. э. крупный землевладелец Гай Цецилий Исидор оставил в своем завещании около 260 000 голов крупного рогатого скота, 60 миллионов сестерциев и 4116 рабов^[146].

Как бы ни различались сферы применения труда рабов, их перспективы также были несопоставимыми. Рабы-шахтеры обычно умирали в течение нескольких лет, отравленные парами свинца или предельно истощенные от бесконечных физических нагрузок и недоедания. С другой стороны, личные и домашние рабы часто выстраивали близкие человеческие отношения с dominus или domina, что в какой-то момент приводило к реализации цели всей жизни – освобождению. Предварительными его условиями являлись безупречная служба и зачастую peculium – сумма^[147], которую раб мог получить от хозяина или накопить для выкупа^[148].

Освобожденные рабы оставались в неформальной зависимости от бывшего хозяина^[149]. Юридически их связь была аналогична связи между отцом и сыном и включала право бывшего хозяина наказывать вольноотпущенника. При Нероне в 56 году велись дискуссии о том, следует ли бывшим хозяевам вновь порабощать вольноотпущенников, которые вели себя недостойно^[150]. Вольноотпущенники публично поддерживали бывшего dominus как сторонники на выборах. Они также принимали его родовое имя с добавлением libertus или liberta. Но все это было вполне терпимо ввиду тех перспектив, которые открывал новый социальный статус: вольноотпущенникам разрешалось жениться, а их сыновья уже с рождения являлись римскими гражданами^[151].

Вольноотпущенники работали во всех сферах экономики и, в зависимости от своего происхождения, могли нажить значительное богатство. Это относилось, в частности, к некоторым вольноотпущенникам, принадлежавшим к императорской фамилии^[152]. Такой субъект, как вышеупомянутый Нарцисс, вольноотпущенник Клавдия, сумел накопить в результате деятельности в качестве советника и работы управляющим императорской канцелярией невероятное состояние в 400 миллионов сестерциев^[153]. Клавдия Акта, давняя возлюбленная Нерона, добилась успеха в качестве предпринимательницы. Она владела кирпичным заводом на Сардинии, который также производил амфоры для хранения различных пищевых продуктов, и загородными поместьями в современных Веллетри и Поццуоли. В свою очередь, на liberta Акту работали десятки рабов и вольноотпущенников^[154]. С моральной точки зрения это не было противоречием. В мире, где рабство было повсеместным явлением, даже бывшая рабыня не могла позволить себе идти против сложившихся обстоятельств.

Многие свободнорожденные римляне считали liberti декадентствующими парвеню, лишенными образования и вкуса. Они упускали из виду, что вольноотпущенники часто были дееспособными и трудолюбивыми людьми, которым приходилось пробиваться вверх по карьерной лестнице без какой-либо помощи со стороны семьи. Несмотря на постоянную стигматизацию их как бывших рабов, некоторые вольноотпущенники, как уже упоминалось, приобрели наибольшее влияние в период ранней империи, поскольку Калигула, Клавдий и, не в последнюю очередь, Нерон чувствовали себя чрезвычайно комфортно в окружении преданных liberti. Правители молчаливо признавали, что доступ к телу часто был возможен только через вольноотпущенника, который занимал высокое положение в иерархии императорского двора. Преодоление этой преграды иногда даже сенаторам стоило немалых взяток, какой бы недостойной ни казалась им подобная сделка.

Рим и plebs urbana

Несмотря на расширение империи, начавшееся со времен Августа, центром мира оставался Рим. В раннюю имперскую эпоху этот город был подобием Римской империи: красочный, жестокий, шумный и грязный плавильный котел культур, в котором проживало около миллиона человек самых разных оттенков кожи и религий, самых разных социальных статусов. Мир еще не знал городских агломераций такого масштаба, и на протяжении веков Рим оставался совершенно уникальным городом. Только в ходе индустриализации аналогичных размеров достиг Лондон в конце XVIII века^[155].

Рим сочетал в себе невероятное богатство и ужасающую нищету в тесном пространстве. На холмах и их склонах располагались дома богачей. В долинах, на приличном расстоянии от суеты, Целий или Квиринал обрамляли величественные особняки аристократов и богатых карьеристов. Палатинский холм был закреплен за императорами со времен Августа. Там были цветущие сады и водопровод, роскошь праздничных столов и пресловутый декаданс. Под ними, в низинах между холмами, в Субуре, в районе Circus Maximus (Большого цирка) или «за Тибром» (ныне район Трастевере), город приобретал иной характер. Здесь царили насилие, преступность, болезни и грязь.

Пульс города бился на улицах. Богатые сенаторы отправлялись туда, где вершилась политика, в надушенных паланкинах в сопровождении энергичных рабов, часто не владевших латынью, но зато ловко орудовавших дубинкой, прокладывая путь своим господам. Искалеченные нищие, возможно, пострадавшие в ходе войн империи и с незапамятных времен проживавшие на улицах Urbs^[156], в лохмотьях бродили по переулкам.