Прежде чем я успеваю дочитать последнее предложение, Шейн выхватывает у меня телефон. А потом наблюдаю, как его глаза бегают от строки к строке, и с каждой новой они распахиваются всё шире.

– Чувак, – наконец произносит он, возвращая мне телефон. – Это фейк?

– Я… сомневаюсь. – Во всяком случае, баннер под письмом выглядит реальным. Подпись тоже. И адрес. Я в недоумении таращусь на горящий дисплей. – Но наверняка это ошибка. Это не может быть правдой.

– Твою мать! – выдыхает Шейн. – Ты сделал это, чувак! Vogue поместит твою рожу на обложке. Ты реально сделал это.

Мне до сих пор не верится, что это правда. С другой стороны, почти все мои видео в тиктоке завирусились. У меня миллионы просмотров в день. В наше время можно с лёгкостью достичь успеха. И достаточно быстро. Из голодранца сразу в модели.

Сглотнув, я нажимаю клавишу блокировки дисплея и поднимаюсь. У меня кружится голова.

– Я должен это переварить. Сначала соберу деньги и попробую с этим справиться.

– Йоу! – восклицает Шейн. – Я посижу здесь и порадуюсь жизни, потому что мой лучший бро теперь богатенький Ричи^[9] и, несомненно, предоставит мне тёплую постель, как только найдёт кров на Манхэттене.

В любой другой ситуации я бы рассмеялся, но сейчас никак не могу выйти из ступора. Всё как в тумане. Всё кажется неверным. Даже смех людей и восторженные голоса вокруг меня превращаются в глухой фоновый шум.

Онемевшими пальцами я стягиваю с головы шапку и перехожу от человека к человеку, как будто на дистанционном управлении. Я улыбаюсь, когда они бросают мне долларовые купюры, флиртую, когда милые девушки пытаются строить глазки, и выражаю благодарность за каждый комплимент. Но внутри у меня звучит на повторе: «Vogue».

– Добрый вечер, могу я попросить вас о небольшой сумме?

Просто обычное обращение в адрес одетой в дорогие пальто пары. В тот момент я и представить не мог, что эти люди изменят всю мою жизнь. Они и электронное письмо, которое я получил.

Женщина дарит мне лучезарную улыбку. Ей где-то за сорок, но её лицо отличается той потрясающей красотой, которую видишь в чертах успешных людей. На ней малиновый берет, из-под которого ниспадают на плечи длинные блестящие волосы.

– Конечно. – Она достает из кошелька «Шанель», стодолларовую купюру, и у меня на мгновение останавливается сердце.

– Я не могу это принять, – сразу же говорю я и собираюсь отказаться от купюры, но она отодвигает мою руку.

– Мне было бы очень приятно, если бы ты взял их.

Сослагательное наклонение – верный признак того, что эта пара принадлежит к высшему свету. По этому признаку мне уже удалось вычислить многих жителей Верхнего Ист-Сайда.

– Ты Оскар Джонс, не так ли?

– Да, мэм.

Мужчина рядом с ней улыбается. Он выглядит ниже, чем его жена.

– Моя Джорджи видела тебя в тиктоке. Удивительно, как быстро @Oscating появляется в списке рекомендуемых страниц.

– У нас в компании все тебя любят. – Джорджия хитро улыбается. – Я основатель бренда «Джорджес». Уверена, что ты знаешь эти средства личного ухода.

Знаю ли я «Джорджес»? Видимо, это шутка. Все знают эту марку. Спросила бы ещё, знаю ли я «Кока-колу». «Джорджес» – это всемирно известный косметический бренд.

– Слышал… уже слышал, да.

Её улыбка становится шире.

– Прости, если мой вопрос прозвучит бестактно, дорогой Оскар, но… в статье о тебе я прочитала, что ты живёшь на улице. – Она корчит сочувствующую гримасу. – Это правда?

– Эм-м, да.

Джорджия переглядывается со своим мужем, и я понятия не имею, что происходит.

– Мы из Аспена, – продолжает она. – Слышал когда-нибудь об «Айскейте»?

– Да, – отвечаю, не в силах сдержать недоверчивый смех. – Каждый фигурист знает про «Айскейт».

Она кивает и не сводит взгляда с моего лица. Но в какой-то момент всё-таки решает заговорить.

– Скажи, Оскар, не хочешь ли составить нам завтра компанию за завтраком?

* * *

Вот так, с многочисленных приёмов пищи, круассанов и дорогого сыра, каперсов и шампанского, где-то между неверием и надеждой началась моя новая жизнь.

Окончательное решение я принял после того, как мне пришлось опознать изуродованное лицо своего лучшего друга. Ублюдок по имени Тайрон отнял у меня единственную частичку семьи, которая у меня осталась.

Я сбежал в Аспен. Отважился начать всё сначала, испытывая постоянную боль от желания стать частью семьи.

Я перестал быть Оскаром, уличным бродягой. Теперь я просто кто-то.

Слышу шёпот своей тёмной половины

Гвендолин

От Аспенского нагорья до центра города пешком можно дойти за двадцать пять минут. Мне же хватит и семи. Как только спускаюсь с заснеженной горы и добираюсь до первых елей, я перехожу на бег. Срезаю на Марун-Крик-роуд, потому что дорога рядом со скоростным шоссе неровная и холмистая, вся в заснеженных кустарниках и елях.

Моя личная полоса препятствий.

Я надеялась, что трасса поможет мне раз и навсегда лишиться энергии. Надеялась наконец-то почувствовать усталость, вялость, которая опустится на мой разум и охватит конечности. Но по мере того, как лесистая местность позади сменяется самобытными деревянными домиками нашего городка, я чувствую только отчаяние и абсолютную уверенность в том, что этой ночью не сомкну глаз. Хуже всего, что я понятия не имею, почему.

На улицах тишина и спокойствие. Я бросаю взгляд на часы – сейчас только начало десятого. Тёплые золотистые огни фонарей освещают широкие улицы. Перед белой повозкой с огромными колёсами стоит и ковыряет копытом снег Ансгар, конь породы халфингер, который принадлежит Уильяму. Красный рождественский бант отрывается от фонарика над Ансгаром и приземляется ему на голову. Конь испуганно шарахается, заставляя содрогнуться экипаж. Бант падает на землю.

– Всё хорошо, – успокаиваю я, подходя к нему и снимая перчатку, чтобы погладить по шее. Подставляю ладонь его мягким ноздрям. Щекотно. – Почему же ты стоишь здесь в одиночестве, а? Где Уильям?

В этот момент, будто услышав меня, тишину нарушает звон колокольчика над дверью нашей закусочной. Несколько секунд спустя коренастый Уильям уже идёт по улице в своих эскимосских ботинках. В уголке рта у него остался кетчуп.

Подняв палец, он слегка запыханно произносит:

– Гвен, ты думаешь, я не врубаюсь или как?

– Если хочешь корректный ответ, тебе нужно выражаться конкретнее, Уилл, потому что ты во многое не врубаешься. С чего начать? – Я начинаю загибать пальцы. – Ария и Уайетт, трижды за последние несколько месяцев прогулявшие городское собрание. Патрисия, которая заменила слоёные ванильные булочки на тарталетки с черникой, не подав заявку заранее…

– Стоп! Я не это имел в виду. Не отвлекайся, моя дорогая Гвен, потому что… Секунду, что? Патрисия заменила ванильные булочки на тарталетки с черникой?

– Ну да.

В свете фонарей я вижу, как лицо Уильяма краснеет. Его правая ноздря дёргается. Кажется, сейчас произойдёт взрыв.

– Этого не может быть! Как она могла предположить, будто я не обращу внимания на столь гнусное злодеяние? Я с этим разберусь. Немедленно.

Уильям всем своим видом демонстрирует, что полон решимости отправиться на разборки прямо сейчас, поэтому я удерживаю его за локоть и весёлым тоном сообщаю:

– Уилл, это была шутка, окей?

Он моргает.

– Шутка?

– Да. Оставь бедную женщину в покое.

– Гвен, – голос у него расстроенный, – с такими вещами не шутят.

– Прости. Скажи, что ты на самом деле собирался сказать. Во что, по-твоему, ты не врубаешься?

Уильям закатывает свои водянистые глаза и указывает между копыт Ансгара.

– Ты хотела повязать красный бант моему мерину. Он ненавидит красный цвет.

– Он упал с фонаря.

– Конечно. А земля, по правде говоря, круглая, не так ли?

Я смотрю на Уильяма. Он смотрит на меня. Я жду, когда уголки его губ растянутся в улыбке. Однако этого не происходит. Они совершенно неподвижны. Ровная узкая линия. Он это всерьёз. Он действительно не шутит.

– Ну хорошо, Уилл. Ладно, прости, никаких красных бантов для Ансгара. Ну, хм, я пойду тогда.

Он кивает, как будто ничего такого не произошло. Как будто это не он сейчас ляпнул, будто бы мы парим в космосе на блюдце.

– Не могла бы ты оказать мне услугу, Гвен?

– Конечно. Что?

Он машет на закусочную.

– У меня там осталась ещё картошка фри. Не могла бы ты её упаковать и отложить до завтра?

Я вздыхаю.

– Конечно, Уилл.

Служащий из городской администрации Аспена выглядит довольным, когда с кряхтением грузится в повозку. Ансгар трогается с места, упряжь звенит, колёса скрипят, приходя в движение и оставляя за собой тонкий ровный след на пушистом снегу.

Я провожаю повозку взглядом, пока она не исчезает за углом. Некоторое время спустя из потока мыслей меня вырывает розовый неоновый свет закусочной. Мигая, он освещает припаркованные на обочине машины. Я поднимаю глаза на закусочную. Буква «К» в названии больше не светится. Над дверью теперь написано «Закусочная у ейт». Вот уже неделю мама просит отца заменить лампочки. Видимо, ему всё некогда. Неудивительно, если весь день лежать на диване и серию за серией смотреть сериал. Что важнее: неоновая вывеска или запойный просмотр «Игры престолов»? Ясно ведь, какие могут быть вопросы?

На городской колокольне недавно пробило половину десятого. Сквозь большие окна здания я наблюдаю, как в самом дальнем углу моя мама убирает тарелки со стола. Пряди её светло-русых волос выбились из хвостика и беспорядочно свисают вдоль круглого лица. Под её тёплыми глазами – тёмные круги от усталости. Она так явно взывает ко мне, что возникает желание взять её и нежиться вместе с ней в своей постели. Этакий уютный междусобойчик: только усталость и я, ну и, возможно, Бинг Кросби, мой кролик, который ненавидит меня.

Я медленно открываю дверь в закусочную. Звенит колокольчик, и я попадаю в помещение, оставляя холод на улице. Меня сразу же окутывают привычные ароматы: масло из фритюрницы, выпечка и растущий у двери в туалет и постепенно вянущий лемонграсс. Позади щёлкает дверной замок, на миг заглушая звучащий из старомодного красно-жёлтого музыкального автомата голос Билли Айлиш. На стенах картины, которые сопровождают меня на протяжении десятилетий. На одной из них изображён ночной Аспен. На остальных – сумасшедшие голуби. Моя мама обожает голубей. Понятия не имею, почему. Она утверждает, что они в любой ситуации заставляют смеяться. Я же считаю, что они всё обгаживают.

В этом месте я выросла. Здесь праздновала дни рождения, Рождество, окончание школы и всё остальное. А как-то раз, вернувшись с выпускного бала после первого года обучения в старшей школе, мы с Ноксом, Арией, Харпер и Уайеттом жарили картошку фри на этой кухне. Тогда ещё у нас были хорошие отношения. В шестнадцать мы тайком пили пиво за спортзалом, после чего нас развозило, появлялся бешеный аппетит, и наша компания принималась за выпечку под большой витриной. Ария блевала между скамейкой и столом в седьмой оконной нише. Я это помню. В нашей закусочной так много воспоминаний.

Мама поднимает глаза. Сначала на её лице мелькает отчаяние. Похоже, она ожидала увидеть клиента, которому незадолго до закрытия захотелось взять навынос закуску с домашним соусом айоли и мелко нарезанным луком-пореем. Может, ещё кинзой, но «только свежей, пожалуйста». Но когда мама видит меня, её глаза буквально начинают светиться. Я это не очень понимаю, поскольку не считаю себя причиной для подобной реакции.

– Гвен, дорогая, секундочку, я скоро вернусь.

Она уносит тарелки на кухню, откуда вскоре слышится звон загружаемой в посудомоечную машину посуды. Затем мама возвращается, берёт моющее средство и тряпку и протягивает мне то же самое, уставившись на мои мокрые кроссовки, подошвы которых пачкают чёрно-белую плитку.

– Ты с пробежки?

– Ага. – Я опрыскиваю барную стойку и протираю её тряпкой. – Познакомилась с новеньким. С Оскаром.