Если его арестуют, остальные посыплются, словно костяшки домино. Наша история неплоха, но вряд ли она выдержит тщательную проверку. Слишком уж много в ней слабых мест вроде упаковки спичек, которую Люк прихватил в магазине у Сэма, или фотографии, которую разместила Мо. Чтобы все это не всплыло, нужно полностью отвлечь внимание от нас.

После почти часа поисков мы сдаемся.

– Трубки здесь нет. Должно быть, дознаватели ее нашли.

Драммер садится на корточки, опускает голову на руки и стонет.

Я беспокойно глажу его по спине. Утренний свет начинает пробиваться сквозь дымовую завесу все ярче, и лес из серого становится золотистым. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь нас здесь увидел. «Виновные часто возвращаются на место преступления» – эту фразу я не то вычитала в какой-то книге по криминологии, не то слышала в фильме. Заодно и проверю, когда окажусь в Сан-Диего и приступлю к учебе – если сумею продержаться ближайшие несколько недель.

Драммер встает и швыряет камень в Провал. Тот шлепается на поверхность и с унылым бульканьем исчезает. Я представляю себе, как булыжник опускается в холодную толщу вод фут за футом, пока не оказывается на дне, где его никогда не найдут. Напряжение, отдававшееся болью во лбу, постепенно отступает.

– Послушай, – говорю я Драммеру. – Вполне возможно, что отпечатки на трубке выгорели или сама трубка расплавилась. Не паникуй. Все будет в порядке. Идем.

На обратном пути мы внимательно смотрим под ноги, чтобы не пропустить другие мелочи, которые мы могли оставить: упаковки от бутербродов, солнцезащитный крем, полотенца. Но если что и было, это уже забрали. Драммер успокаивается, и его мысли уходят в другом направлении.

– Тебе доводилось быть у кого-нибудь первой? – спрашивает он.

Я не сразу соображаю, о чем он.

– В каком смысле первой?

С мрачным смешком он удивленно смотрит на меня.

Господи боже. Речь о сексе. Мне моментально становится дурно.

– Ты же знаешь, я никогда… – Я заставляю себя замолчать: не хочу об этом говорить.

– Первый раз – особенный, – продолжает Драммер, не обращая внимания на мою неловкость.

Я молчу, понимая, что он говорит о Вайолет. То есть нынче ночью у нее был первый раз? Поскольку мне известно, что у него-то это не впервые. В голосе Драммера слышатся гордость и нежность, и я не решаюсь заговорить. Никогда прежде он не называл секс особенным. Это слово будто очерчивает кольцо, внутри которого остаются лишь они с Ви, оставляя меня снаружи, и мне чудится, что лес вокруг меня идет кругом.

Драммер не может бросить меня. Только не теперь, когда над нами нависло обвинение в поджоге с тремя трупами. Он должен опираться на меня, а не на Вайолет! Это я пытаюсь нас всех спасти. Это я собираюсь вытащить нас из передряги.

– Ты о ком-то конкретном? – спрашиваю я наконец, не оборачиваясь.

Мне кажется, он собирается признаться в том, что нарушил наш уговор, и в таком случае я его прощу. Это будет означать, что Вайолет для него не так уж важна.

Но он не признается.

– Да нет, ни о ком. Просто мысли вслух.

Я впиваюсь ногтями в собственные ладони. Драммер беззастенчиво лжет, и у меня перехватывает дыхание. Он никогда не лжет. Мне, во всяком случае. Мысли у меня становятся чернее леса у нас за спиной.

Драммер направляется к водительскому сиденью моего джипа.

– Я поведу, – говорю я, с трудом выталкивая слова через ком в горле.

«Ранглер» срывается со стоянки у начала тропы, скрежеща коробкой передач и визжа шинами. Мне хочется колотить по рулю, вылететь с края утеса, кричать от ярости. Но я сдерживаюсь и молча веду машину.

Когда мы возвращаемся в гостиницу, голову просто разрывает от боли.

– Ты как? – спрашивает Драммер.

– Устала.

Мы разделяемся в коридоре, и я возвращаюсь в свой номер, беру Матильду на поводок и вывожу на улицу.

После долгой прогулки по Бишопу ярость утихает. Вайолет надоест Драммеру, как надоедали другие девушки. Он вернется ко мне. Надо только подождать.

Глава 10

16 июля

Локализация пожара: 20 %

Жертвы: 7 человек

11:00

Через девять дней после эвакуации тем из нас, у кого уцелели дома, разрешают вернуться в Гэп-Маунтин. В руинах квартала Стоуни-Ридж нашли еще три тела, а один пожилой житель Гэп-Маунтин, оставшийся бороться с огнем, умер от ожогов, доведя общее число жертв до семи. Женщину из пожарной службы госпитализировали после того, как ветер ураганной силы, поднявшийся из-за пожара, швырнул на нее вырванное из земли дерево; сейчас она в критическом состоянии. Вайолет плачет не переставая, а остальные слишком потрясены, чтобы реагировать. Мы просто хотим домой.

Пока мы рассаживаемся по машинам, Вайолет и Драммер ведут себя так, будто между ними ничего нет, но последние шесть ночей я наблюдала за коридором через глазок в двери своего номера. Каждую ночь Ви приходила к нему в комнату около полуночи с идеальным макияжем и аккуратно уложенными блестящими волосами и уходила около половины пятого утра со смазанной тушью и растрепанной прической. От одной мысли о ее блаженной улыбке, которую я наблюдала каждое утро, внутри у меня все пылает.

Теперь в джипе я врубаю радио на полную громкость, и Драммер, решивший ехать со мной, улавливает мое настроение. Нам хочется выпустить пар, расслабиться, поэтому по пути домой мы поем дурными голосами, и Матильда иногда подвывает нам с заднего сиденья. Дальше мы играем в слова, а потом Драммер рассказывает мне обо всех дурацких розыгрышах, которые за последние несколько дней видел в интернете.

Когда глотки у нас начинают болеть от пения и болтовни, он притягивает меня к себе и кладет руку мне на плечи. Вести становится труднее, но мне все равно. Драммер улыбается, и его голубые глаза блестят.

– Ну что, небось, как в колледж уедешь, начнешь бегать по вечеринкам?

– Ты же знаешь, что это не мое.

– А как же ты будешь с парнями знакомиться, если не собираешься напиваться?

– Думаю, что найдутся и другие способы, – смеюсь я.

– Жаль, что я не попадаю в колледж. Хотя бы ради вечеринок. – Он втягивает нижнюю губу и выпячивает ее обратно, влажную и полную.

Я представляю себе, как целую его, и мне становится жарко.

– Можешь поступить на сокращенную программу, а потом перевестись.

– Ага, как же, – ухмыляется он.

– Ты действительно можешь. Нужно только захотеть.

– Так это же работать надо, – пожимает плечами Драммер.

– Чувак, ты сколько часов в неделю вкалываешь на складе при лесопилке? Тридцать, а то и сорок? Учиться в колледже проще, чем с деревом кувыркаться.

– Кувыркаться с деревом? – Он смотрит мне в глаза, и губы у него вздрагивают. – Когда ты так говоришь, звучит как-то неприлично.

Сердце начинает колотиться. Я так сильно хочу Драммера, что, кажется, каждый нерв в теле вибрирует от напряжения. Если он сейчас меня поцелует…

* * *

Настроение меняется, стоит нам въехать в Гэп-Маунтин, напоминающий съемочную площадку фильма-катастрофы. Одни районы почти не пострадали, другие выжжены пожаром. Над улицами висит пелена дыма, и все вокруг усыпано пеплом, словно первым снегом.

Пожар еще лютует, направляясь к западу, в сторону Йосемитского национального парка, и пожирая тысячи акров лесов. В заказнике объявлена эвакуация: людей, загодя забронировавших места в кемпингах, отправляют по домам в разгар туристического сезона.

Драммер включает радио, и мы слышим, что по пути к Йосемитскому парку наш пожар спалил два других городка, забрав еще две жизни. Значит, погибли уже девять человек…. Я быстро выключаю радио, но успеваю узнать, что пожар локализован на двадцать процентов и что ущерб оценивается в десятки миллионов. Первые похороны назначены на завтра.

Разве такой пожар все еще может считаться нашим?

Я доставляю Драммера к его дому, и мы прощаемся. По пути домой на телефон поступает звонок с незнакомого номера, и я останавливаюсь на обочине, чтобы ответить.

– Алло?

– Это Ханна Уорнер?

– Да.

– Вас беспокоят из Службы спасения животных Калифорнии. Вы сообщали о пропаже трех лошадей седьмого июля? Можете их описать?

О боже!

– Да-да! Они нашлись? Один – трехлетний пегий мерин, с ним должна быть мать, пегая кобыла. Еще один – четырнадцатилетний мерин аппалуза. Все трое у вас?

– Да, мэм. Их нашли в лесу. Несколько мелких царапин, но в целом лошади почти не пострадали. У кобылы на боку все еще виден ваш номер телефона.

Я разражаюсь такими рыданиями, что женщина замолкает и ждет. Когда я успокаиваюсь, она рассказывает мне, где забрать лошадей.

– У меня… у меня два колеса спущены в прицепе, – поясняю я, – поэтому я и не смогла вывезти животных.

Мне безумно стыдно, что я оказалась не готова. Лошади могли погибнуть.

– Мы готовы сами доставить их. У вас дома сейчас безопасно?

– Да. Пожар прошел стороной.

Она записывает мой адрес и говорит, что лошадей привезут завтра в десять утра. Я благодарю ее и кладу трубку с таким чувством, словно только что выиграла в лотерею. Это добрый знак. Мои лошадки в безопасности.

Когда я подъезжаю к дому, на дорожке стоит патрульная машина отца.

– Папа! – кричу я, врываясь в дом.

Отец на ходу допивает на кухне купленный в магазине кофе, когда я бросаюсь ему на шею:

– Служба спасения нашла лошадей!

Он ставит кофе на стол и гладит меня по голове.

– Сильно пострадали?

– Нет, почти нет. Завтра утром их привезут.

Папа кивает.

– Тебе нужно купить новые шины, Ханна. Я их поставлю сам, но вспомни мои слова: забота о лошадях включает и обслуживание прицепа.

– Знаю. Я больше не подведу.

Отец выглядит постаревшим лет на десять и очень усталым.

– Ты хоть высыпаешься? – спрашиваю я.

Он игнорирует вопрос, и мы пару секунд молча сидим у стола. Папа берет меня за руку:

– Как было в Бишопе?

– Скучно.

Его губы изгибаются в улыбке:

– Скучно – значит, безопасно.

– Да, но очень скучно.

Мы смеемся, и я оглядываю дом, в котором пахнет дымом. Внутри все покрыто слоем белой золы, и я морщу нос.

Отец замечает мою гримасу и сообщает:

– Дом немного пострадал от дыма, и эта пыль токсична. Наша страховая пришлет специалистов оценить ущерб и почистить помещения. А до тех пор готовить еду здесь нельзя. – Он сует руку в карман и выдает мне шестьдесят долларов. – Поесть можно во «Флоре». Кафе заработало пару дней назад и кормит спасателей и горожан. Хорошее место, чтобы узнавать новости и встречаться с людьми. – Глубоко вздохнув, папа добавляет: – Вся северная часть Стоуни-Ридж сгорела. Твоя школа тоже.

– Это больше не моя школа. – Я опускаю глаза и стараюсь говорить как можно более безразличным тоном: – Есть мысли, как начался пожар?

– Понятия не имею, но пожарные штата выяснили, где он начался.

– Правда?

Я ковыряю царапину на деревянном столе. Мне и самой это известно, но очень не нравится слышать подтверждение.

– И где же?

– Возле Провала, в лесу около пляжа. Дознаватели подозревают поджог.

– То есть умышленный?

Он улыбается, потому что поджог может быть только умышленным.

– Для естественного возгорания было достаточно влажно и не было молнии. Я же говорил тебе, Букашка, что тут виноват человек. Мы не знаем, был ли там злой умысел, но кто-то принес огонь в лес и возгорание произошло не случайно.

– Может быть, неполадки на линии электропередачи?

– Маловероятно, – отвечает он. – Энергетики в полдень отключили электричество. Но следователи приехали опытные, они разберутся. – Он вздыхает. – Ты привезла домой фотоальбом?

– Да. – Я вспоминаю о Мо и Люке, которые потеряли все семейные архивы.

Отец откидывается на спинку стула.

– Прости, что не смог присоединиться к тебе в Бишопе. Тебя должен был сопровождать кто-нибудь из взрослых.