Глава Кридмура, врач по имени Гарри Лаберт^[152], был не из тех людей, про которых можно сказать, что они принимают новые идеи с распростертыми объятиями. Лаберт наслаждался той властью, которая досталась ему как главе психиатрической клиники. Он жил на территории больницы в помпезном особняке, который так и называли – директорским. Его кабинет в административном корпусе почти всегда был заперт^[153]: если вы хотели встретиться с директором, надо было предварительно созвониться с ним. Лаберт порой производил впечатление не столько врача, сколько тюремщика. Один из докторов, работавших в Кридмуре в одно время с Артуром, называл больницу «тюрьмой на шесть тысяч коек»^[154]. Существующее положение вещей Лаберту нравилось, и он не спешил придумывать новые и креативные решения, которые могли бы выпустить людей из того обнесенного высокими стенами королевства, в котором он правил. «Совет с глубоким удовлетворением отметил благотворное воздействие телевидения на пациентов», – сообщалось в одном из ежегодных отчетов Кридмура^[155]. У такой беспокойной и амбициозной личности, как Артур Саклер, подобная самоуспокоенность могла вызывать лишь раздражение, и отношения между Артуром и Лабертом складывались не лучшим образом^[156].

Но в беседах с братьями Артур уже начинал продумывать проблему психических заболеваний. Что, если были неправы и евгеники, и фрейдисты? Что, если ответ кроется не в генах пациента и не в его жизненном опыте, а в расстройствах химии мозга^[157]?

* * *

В итоге работа в Кридмуре Мариэтте не понадобилась: она нашла для себя интернатуру в другой больнице Квинса. Но когда она приехала на встречу с Артуром Саклером, чтобы расспросить его о Кридмуре, он воспользовался этой возможностью, чтобы вновь пригласить ее на свидание. На этот раз Мариэтта согласилась. Так случилось, что Артур должен был присутствовать на медицинской конференции в Чикаго, и он спросил, не пожелает ли она сопровождать его. Мариэтта была настолько сосредоточена на работе с тех пор, как приехала в Нью-Йорк, что не успела побывать ни в каком другом месте страны. Поэтому она ответила согласием. Так в один прекрасный день она надела черный костюм и шляпку с широкими полями и добралась до центра Манхэттена. Они с Артуром договорились встретиться на Центральном вокзале. Но в поезд они не сели. Мариэтта увидела, что Артур ждет ее^[158] на улице у вокзала рядом с огромным, красивого оттенка полуночного неба кабриолетом «Бьюик Роудмастер».

На долгом пути в Чикаго Мариэтта рассказывала Артуру о своей биографии. Она росла в обеспеченной семье, которая владела хорошо известной немецкой фармацевтической компанией под названием «Доктор Каде». Мариэтта делилась тем, что пережила^[159] во время войны. Хотя она в то время училась медицине и жила в Берлине, по ее утверждениям, она слабо представляла себе ужасы^[160], творившиеся вокруг нее. Многие американцы, узнав, что она недавно эмигрировала из Германии, начинали относиться к ней враждебно^[161], требуя подробностей ее личной истории. Многие – но не Артур. Если у него и мелькали скептические мысли во время ее рассказа о военном времени, он их никак не выражал. Зато слушал, напротив, очень внимательно.

Мариэтта не то чтобы была отделена от войны каменной стеной. На самом деле она побывала замужем – за немецким морским офицером по имени Курт. Он был врачом-хирургом, намного старше нее; они познакомились и поженились во время войны, но прожили вместе лишь месяц, а потом Курт отбыл к месту службы. Он был захвачен в плен американскими войсками в Бресте и отправлен в лагерь для военнопленных. Некоторое время Курт писал жене письма или, скорее, записки, нацарапанные на папиросной бумаге, которые удавалось контрабандой переправить из лагеря на волю. Но он пробыл в плену так долго, что в итоге их брак распался^[162].

Могло показаться странным, что Артур – американский еврей, на себе испытавший «прелести» антисемитизма, во времена своего студенчества протестовавший против прихода к власти Гитлера, американец в первом поколении, чьи родители так же пламенно ненавидели немцев, как и сами американцы, – сидел и слушал историю Мариэтты. Но, с другой стороны, вплоть до недавнего времени Артур сотрудничал с компанией Schering, владельцем которой был этнический немец^[163]. Кроме того, возможно, в Мариэтте, этой тевтонской красавице, которая была похожа на Ингрид Бергман в «Касабланке» и ко всему прочему была еще и врачом, он видел некую экзотику. Ксенофобия в послевоенной Америке нарастала, но одной из главных черт Артура Саклера было сильнейшее любопытство к непохожим на него людям и культурам, радикально отличавшимся от его собственной. На пути в Чикаго Артур мало говорил о себе, как заметила Мариэтта, предпочитая задавать ей вопросы своим уютным успокаивающим голосом. Это приятно контрастировало с ее прежним опытом общения с мужчинами-американцами: лишь единицы из них воспринимали ее как взрослого человека и уж совсем немногие были готовы видеть в ней настоящего врача. Но Артур просто впитывал ее рассказы, как губка. В тот момент этот дисбаланс в общении показался Мариэтте всего лишь проявлением бесстрастного любопытства. Лишь позднее она разглядела в сдержанности Артура склонность к скрытности^[164].

Когда по возвращении из Чикаго Мариэтта снова стала работать в больнице общего профиля в Квинсе, ей прямо в отделение начали мешками приносить цветы. Это было цветочное изобилие, цветочное затруднение, от которого некуда было деваться: все новые и новые букеты прибывали каждый день. Артур, некогда работавший разносчиком цветов, присылал ей затейливые букетики на корсаж – вещицы из тех, которые Мариэтта никак не могла надевать, собираясь на обходы. И еще он начал звонить ей, чтобы выразить свои пламенные чувства^[165], в любое время дня и ночи прямо в больницу, мешая работать.

– Мне необходимо тебя увидеть – сейчас же, – говорил он ей поздним вечером.

– Но я не могу, – отнекивалась Мариэтта. – У меня совершенно нет сил.

– Я должен с тобой увидеться, – не отступал он. – Когда?

Его целеустремленность ошеломляла^[166]. И все же в Артуре Саклере что-то было – к примеру, его жизненная сила, его не терпящее слова «нет» упорство, его умение видеть перспективу. И Мариэтта начала понимать, что, когда она с Артуром, ей кажется, будто на свете нет ничего невозможного. Для него не существовало такой вещи, как непреодолимое препятствие. Более того, к тому времени как Мариэтта узнала, что у Артура Саклера, мужчины, с которым она встречалась, есть жена и двое детей, Артур описал это как малозначимую деталь, мелкую техническую подробность, которая ни в коем случае не должна стоять на пути у них двоих.

* * *

Однажды, работая в Кридмуре, братья Саклер скинулись по паре долларов, чтобы купить кролика. Если электрошок помогает, по крайней мере, в некоторых случаях, то братья хотели понять, почему это происходит. Что такого есть во встряске, которую получает мозг пациента, что приносит ему некоторое облегчение? Они подключили зверька к одному из электрошоковых аппаратов в Кридмуре, прикрепив электроды к уху зверька. Затем применили удар током. Наблюдая за кроликом, братья заметили, что кровеносные сосуды в его ухе тут же раздулись от прилива крови. Считаные секунды спустя они обратили внимание на то, что кровеносные сосуды и в другом ухе кролика – том, к которому удар током не применялся, – тоже начали набухать. Похоже, электрический ток способствовал выбросу некоего химического вещества, которое, попадая по кровотоку во второе ухо, расширяло сосуды. В этот момент братья вспомнили о гормоне под названием гистамин: им было известно, что это химическое вещество выделялось при повреждении тканей, вызывая расширение сосудов. Что, если причиной эффективности электрошокового лечения было то, что оно способствовало выбросу в кровеносную систему гистамина^[167], который заставлял сосуды расширяться и доставлять в мозг большее количество кислорода? А если причина именно в этом, то возможно ли просто вводить в организм сам гистамин и полностью отказаться от электрошока?

Саклеры начали проводить эксперименты^[168] на пациентах Кридмура. С клинической точки зрения «индустриальные» размеры Кридмура были недостатком: в этой больнице было слишком много пациентов, слишком мало обслуживающего персонала, и вечно приходилось разрешать ту или иную чрезвычайную ситуацию. Но если изучать психические заболевания, а не просто лечить их, то количество пациентов становилось преимуществом. Это была база данных. Артур был настолько увлечен перспективами этого исследования, что заманил своего старого наставника Ван-О в Кридмур, уговорив присоединиться к нему и его братьям.

Когда они стали вводить гистамин сорока пациентам, которым был поставлен диагноз «шизофрения», почти треть из них продемонстрировала улучшения^[169] настолько явные, что их можно было отправить по домам. Некоторые пациенты, никак не реагировавшие на любые другие курсы лечения, отреагировали на гистамин^[170]. Опираясь на это исследование, братья Саклеры опубликовали более ста медицинских статей. Целью, по их собственному выражению, было отследить «химические причины безумия»^[171]. Благодаря своему необычному профессиональному опыту редактора, директора по маркетингу и рекламщика Артур знал, как можно добиться восторженного освещения в прессе. «Врачи думают, что нашли^[172] способы лечения психических недугов без госпитализации», – объявила газета «Филадельфия Инкуайрер». Братья предсказали, что их открытие способно удвоить число пациентов^[173], которых можно будет выпустить из клиник. Статья в журнале «Беттер хоумс энд гарденс» указывала, не скупясь на преувеличения, что «теория химической активности^[174] Саклеров так же революционна и почти так же сложна, как теория относительности Эйнштейна».

Все эти статьи и заметки в прессе были пронизаны ощущением, что трое братьев из психиатрической больницы в Квинсе, возможно, наткнулись на решение медицинской загадки, которая тысячи лет терзала своей неразрешимостью человеческие общества. Если проблема психических заболеваний берет начало в химии мозга, то, вероятно, химия же и сможет обеспечить решение. Что, если в будущем можно будет излечиваться от безумия, просто приняв таблетку? Газета «Бруклин Игл» расхваливала братьев как обычных ребят, сделавших доброе дело^[175]. «Это простая история о том, как три бывших ученика средней школы «Эразмус» – три брата – пошли одной и той же дорогой, – констатировала газета и добавляла: – Теперь у них всех есть офисы в Манхэттене».

Эти статьи в прессе редко дифференцировали братьев, называя их «теми самыми Саклерами», но Артур оставался их вождем – и его авторитетная позиция лишь укрепилась, когда умер Исаак Саклер^[176]. Братья работали в Кридмуре, когда узнали, что у отца случился сердечный приступ^[177], и поспешили к его смертному одру. В последние часы Исаака его разум по-прежнему оставался ясным, и он с любовью попрощался с семьей. Признался Софи, что до сих пор помнит то голубое платье, которое было на ней, когда он впервые ее увидел. А сыновьям сказал, что сожалеет о том, что не смог оставить им никакого наследства помимо доброго имени. Эти слова были для Исаака своеобразной мантрой. Если потеряешь состояние, всегда можно заработать другое, указывал он. Но если теряешь доброе имя, его уже не вернешь.