После смерти отца Артур начал вкладывать собственные деньги, субсидируя их общие с Рэймондом и Мортимером исследования, и во многих опубликованных ими научных статьях строка атрибуции упоминала, что данная работа стала возможной «благодаря грантам, предоставленным в память об Исааке Саклере»^[178]. Артур, как правило, в перечислении авторов указывался первым – как инициатор. Фотография в «Нью-Йорк геральд трибюн» запечатлела братьев в момент вручения им премии^[179]: Рэймонда с чуточку дурашливой улыбкой и еще по-юношески нежной кожей; Мортимера в очках с широкой черной оправой, с зализанными назад черными волосами, с поджатыми полными губами, с сигаретой в пальцах; Артура, стоящего в профиль, в костюме с заостренными лацканами, благосклонно глядящего на братьев. Саклеры выглядят так, будто стоят на пороге чего-то важного и нового. Они говорят людям, что их исследования, возможно, в конечном счете смогут «предотвращать безумие»^[180].

* * *

Артур был женат^[181] еще с времен учебы в медицинской школе. Его жена, Элси Йоргенсен, была эмигранткой^[182], дочерью датчанина, капитана корабля. Их познакомила^[183] университетская приятельница Артура. Вступление в брак противоречило академической политике медицинской школы, так что поначалу Артур держал изменение своего семейного положения в секрете^[184]. Элси два года училась в Нью-Йоркском университете, но потом бросила учебу, поскольку нужно было зарабатывать деньги. Молодые супруги перебрались в меблированные комнаты^[185] на площади Сент-Мэри, неподалеку от больницы Линкольна в Бронксе, а потом в квартиру на Западной Двадцать Пятой улице в Манхэттене. В 1941 году родилась их первая дочь, Кэрол, а в 1943 году и вторая, Элизабет.

Тем не менее, даже когда Мариэтта узнала, что у Артура есть семья – целая другая жизнь, – она не могла не ощущать, что все его внимание неуклонно сосредоточено на ней. Вскоре после их возвращения из Чикаго он повел ее в итальянский ресторан^[186] «Гротта Азурра» на Малберри-стрит, в манхэттенском районе Маленькая Италия. Атмосфера в нем была романтическая, и Артур признался Мариэтте, что хочет встречаться с ней чаще.

– Я слишком устаю, – возразила она. – Больница выжимает из меня все соки.

Артур не желал слышать отговорок. В конце концов, он тоже много работает – причем в нескольких местах сразу – и в придачу у него есть семья. Однако он умудрялся как-то выкраивать время для Мариэтты и хотел, чтобы они чаще бывали вдвоем.

– Я хочу быть с тобой. Всегда, – сказал он ей.

– Знаешь, Артур, ты – как раз такой мужчина, за которого я могла бы выйти замуж, – ответила Мариэтта. – Но я не хочу разрушать твой брак.

Артур был непоколебим. Он писал ей любовные письма^[187], в одном из которых летом 1949 года обещал, что они «начнут новую жизнь», «полную надежды, радости и страсти». Артур предлагал Мариэтте партнерские отношения, причем с явным публичным оттенком. «Мы объединимся и будем работать вместе как одно целое, помогая людям, становясь первооткрывателями новых областей и внося свой вклад в благо человеческого рода». С течением времени его письма становились все более настойчивыми. «Жизнь без тебя буквально стала невозможна, – писал он. – Я люблю тебя и только тебя… Я принадлежу тебе и только тебе одной».

И все же оба ощущали некоторую неуверенность. Мариэтта делала карьеру в медицине, и к тому же ей приходилось думать о родителях, оставшихся в Германии. Не так давно умерла ее бабушка, и Мариэтта унаследовала семейную фармацевтическую компанию^[188]. Она также начала сознавать, что Артур подвержен нерешительности и склонен плыть по течению. Он всегда брался за все, за любые новые знания, за любую работу. На любую задачу, для которой были возможны два решения, он реагировал просто: выбирал и то и другое. Он был не из тех людей, которые спокойно относятся к ограничениям. У него были жена, дети и ряд профессиональных начинаний. Его ничуть не смущала идея о том, что ко всему этому прибавилась и Мариэтта. «Ему всегда было очень трудно принимать однозначные решения, – много позднее вспоминала она, добавляя: – Тот факт, что я забеременела, вынуждал что-то решать^[189]».

Глава 3
Служитель панацеи

В 1949 году ряд медицинских журналов начал публиковать необычную рекламу^[190]. Крупными коричневыми буквами на зеленом фоне были выведены слова: Terra bona. Было неясно, что именно они означают – или, если уж на то пошло, является ли эта самая «терра бона» каким-то конкретным продуктом, который и должна продвигать реклама. «Не хлеб единый дарует человеку великая земля… – было написано в заметке, отмечавшей, что новые антибиотики, обнаруженные в почве, успешно продлевают человеческую жизнь. – В деле выделения, изучения и производства этих важнейших веществ видную роль играет… Pfizer».

На протяжении почти целого столетия^[191] бруклинская фирма Charles Pfizer & Company была скромным поставщиком химических веществ. До Второй мировой войны^[192] такие предприятия, как Pfizer, продавали химикаты оптом, без брендовых названий, как другим компаниям, так и фармацевтам (которые затем сами смешивали нужные вещества). Затем, в начале 1940-х годов, поступление в оборот пенициллина положило начало новой эпохе антибиотиков – мощных лекарственных средств, способных останавливать инфекции, вызванные бактериями. Когда разразилась война^[193], армии США понадобилось огромное количество пенициллина для воюющих войск, и фармацевтические компании, в том числе и Pfizer, были привлечены к производству. К тому времени как кончилась война, бизнес-модель^[194] химических компаний изменилась навсегда: теперь они занимались массовым производством не только химических веществ, но и конечных продуктов – лекарств. Пенициллин был революционным лекарственным препаратом, но он не был запатентован; это означало, что его мог производить кто угодно. Ни одна компания не владела монополией на пенициллин, он оставался дешевым товаром и поэтому не приносил особенной прибыли^[195]. Тогда Pfizer, воодушевленная успехом, начала охоту за другими лекарствами, которые можно было бы запатентовать и продавать по более высокой цене.

Это была эпоха «чудо-лекарств»: послевоенные годы стали временем подъема фармацевтической промышленности, общество все оптимистичнее смотрело на потенциал научных инноваций, которым предстояло победить смерть и болезни и генерировать неслыханные прибыли для производителей лекарств. Та утопическая идея, которую проповедовали Саклеры в Кридмуре, – представление о том, что любой человеческий недуг когда-нибудь можно будет излечивать таблетками, – начинала укрепляться в американской культуре. К 1950-м годам американская фармацевтическая индустрия чуть ли не каждую неделю^[196] представляла публике то одно, то другое новое лекарство.

Эти новые средства лечения называли «этичными лекарствами» – такое успокаивающее определение должно было подчеркнуть, что они не являются сомнительным ведьминым зельем, которое можно купить из-под полы; это были лекарственные препараты, которые рекламировались только профессиональным врачам и ими же назначались. Но в силу изобилия новых препаратов фармацевтические компании обратились к рекламщикам, прося их найти творческие способы сообщать об их инновациях. Президентом Pfizer^[197] был энергичный и молодой исполнительный менеджер по имени Джон Маккин. Его компания разработала новый антибиотик Террамицин (Terramycin)^[198], получивший свое название от города Терр-От в штате Индиана, где ученые Pfizer якобы сумели выделить это химическое вещество из комка почвы. Маккин считал, что при правильной подаче на рынке оно может «взлететь» по-настоящему высоко^[199]. Он хотел активно рекламировать его оптовикам и больницам, поэтому обратился в небольшое специализированное агентство в Нью-Йорке^[200], которое занималось фармацевтической рекламой. Агентство носило название «Уильям Дуглас Макадамс». Но его истинным владельцем – и исполнителем заказа Pfizer – был Артур Саклер.

– Вы даете мне деньги^[201], – сказал Артур Маккину и его коллегам, – а я делаю Террамицин и название вашей компании словами нарицательными.

Уильям Дуглас Макадамс^[202], бывший газетчик из городка Уиннетка, штат Иллинойс, писал для газеты «Сент-Луис Пост-Диспэтч», а в 1917 году оставил журналистику и переключился на рекламу. Поначалу он руководил вполне традиционным агентством, рекламируя широкий спектр товаров. Но одним из его проектов была реклама жира из печени трески^[203], который производила фармацевтическая компания E. R. Squibb^[204]. У Макадамса родилась идея: Squibb могла бы продавать больше рыбьего жира, если рекламировать ее товар напрямую врачам^[205]. Тогда он разместил рекламное объявление в медицинском журнале. Идея сработала. Продажи пошли вверх, и к концу 1930-х годов Макадамс решил сосредоточиться исключительно на фармацевтическом секторе^[206]. В 1942 году он принял на работу Артура Саклера^[207].

Артуру в то время не было и тридцати лет, но, поскольку ему пришлось повзрослеть в период Великой депрессии и он работал все время, пока учился, продавая и создавая рекламу, к тому моменту, когда Макадамс его нанял, он уже трудился в этой индустрии половину своей жизни^[208]. Вдобавок к медицинскому образованию Артур обладал развитым визуальным «чутьем» и ловко обращался с языком. А еще он прекрасно умел находить наставников. Как в свое время он по собственной воле стал учеником у Ван-О на ниве психиатрии, так теперь поступил аналогичным образом с Макадамсом^[209] (или Маком, как называл его Артур) в рекламном деле. Он был благодарен Маку за то, что тот согласился дать ему работу, поскольку рекламная индустрия, сосредоточенная на Мэдисон-авеню, казалась ему «в основном закрытым клубом»^[210], куда неохотно допускали евреев. Артур со своими светлыми глазами и волосами вполне мог сойти за нееврея^[211], и порой так и случалось. Но его задевал антисемитизм^[212], который был тогда повсеместным явлением.

Официально дела с Макадамсом были для Артура только подработкой, поскольку у него уже была работа с полной занятостью в Кридмуре. Так что по вечерам и выходным^[213] он проводил долгие часы в офисе этой рекламной фирмы, расположенном в центре города. Но перед возможностью объединить в одно целое свои интересы в медицине, маркетинге и фармацевтике Артур устоять никак не мог, и в фирме Макадамса его таланты расцвели пышным цветом. Маркетинг рецептурных препаратов по сравнению с другими типами потребительской рекламы традиционно был бизнесом спокойным, даже сонным. В то время как для сигарет, автомобилей и косметики придумывались броские рекламные кампании, большинство рецептурных лекарств были дженериками^[214], без брендовых названий и мало отличимыми друг от друга. Кроме того, в лекарствах не было ничего сексуального. И как, спрашивается, в таких условиях продавать таблетки?