Пройдет несколько лет, и Дефо предложит королю Вильгельму осуществить этот проект; он дотошно изучит описания путешествий Рэли, а много позже, в 1720 году, выпустит «Историческое известие» о странствиях великого пирата и даже подготовит для «Компании южных морей» специальную брошюру с тщательно разработанным планом отправки в устье Ориноко нескольких кораблей английского флота.

Еще знаем, что в Испании торговал он успешно, задержался надолго, изъездил всю страну, побывал на корриде, которую подробно, однако без особого удовольствия, описал. Спустя годы чуть было не согласился занять место торгового агента в Кадисе. Почему отказался – опять же неизвестно; когда его спрашивали, ссылался на Провидение, Промысл Божий – они, мол, всё решают.

По слухам, в бытность свою в Испании получил он выгодное предложение отправиться в Африку в «гвинейский вояж», то есть заняться работорговлей, но отказался: «гвинейский купец» из Дефо получился бы вряд ли, хотя к работорговле он относился, как мы вскоре увидим, неоднозначно. Отправляя в Англию и из Англии корабли с товаром, давая ссуды на судостроение, зарабатывал юный Фо неплохо, хотя и сильно рисковал: корабли не раз тонули или же попадали в руки «джентльменам удачи» вроде его героя капитана Боба Синглтона, – на таком бизнесе недолго и разориться (что, к слову, вскоре и произойдет). И даже как-то раз, по слухам, дрался на дуэли. С кем, из-за чего, из-за кого – Бог весть. Одно можно сказать точно: жив остался.

Испанцев полюбил, о чем, не жалея эпитетов, напишет в «Дальнейших приключениях Робинзона Крузо»: они и благородны, и честны, и мужественны, и справедливы, даром что католики. Испанцев – но не португальцев.

«В общем, в плавании с португальцами я научился кое-чему, главным же образом научился быть бродячим вором и плохим моряком; а смею сказать, что во всём мире для обоих этих дел не сыскать учителей лучше португальцев», – читаем в «Капитане Синглтоне».^[8]

Побывав в Испании и в соседней Португалии, а на обратном пути еще и во Франции, Германии, он много потом ездил по Англии, добрался и до Шотландии, в которой бывал неоднократно и которую, истинный пресвитерианин, полюбил на всю жизнь. Любовь была взаимной: в Эдинбурге Дефо уважали, к нему прислушивались и, в отличие от отечества, не преследовали. Полюбил настолько, что одно время подумывал даже перебраться туда с женой и детьми, подальше от лондонских парламентариев, министров и кредиторов. Поездки по стране всю жизнь будет считать своим долгом, иной раз – и секретным государственным заданием; в «Великом законе о субординации» напишет:

«Коль скоро я изучил историю древней Англии, то счел необходимым изучить также и историю Англии современной. И с этой целью совершил три или четыре путешествия по всему острову, тщательно исследуя и беспристрастно наблюдая за всем тем, что представляет интерес во всех городах и графствах, через которые лежал мой путь… Читая “Британию” Кэмдена и некоторые другие книги, в которых повествуется об истории и географии, я обратил внимание, что в этих книгах много говорится о знати и очень мало – о простых людях, как они живут, чем занимаются и т. д.».

Еще в детстве, напомним, Даниеля называли «фонтаном энергии». Не иссяк этот фонтан и с возрастом: чего только не придумывал, чем только не промышлял этот сверхдеятельный, увлекающийся, азартный человек. Причем многое – себе в убыток: скажем, изобретение водолазного колокола, который можно будет, мечтал фантазер Фо, точно член свифтовской Большой Академии в Лагадо, использовать для подъема товаров с затонувших кораблей. До такого не додумается даже смышленый и изобретательный Робинзон Крузо. И в своем авантюризме, увлеченности Фо отдает себе отчет:

«Голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал».

Его, впрочем, это не останавливало.

Терпел убытки, разорялся и вновь богател, со свойственной ему дотошностью однажды подсчитал:

«Тринадцать раз становился богат и снова беден».

Но не унывал – и даже в страшном сне не мог себе представить, что очень скоро ему предстоит, как пишут в шпионских романах, «лечь на дно».

2.

В отечестве меж тем не всё благополучно.

В 1678 году Лондон охватывает паника, нечто вроде массовой истерии – страх папистского заговора. Раздул этот страх, который, понятно, лег на благодатную почву, некий Титус Оутс – авантюрист, проходимец, профессиональный провокатор. Вечерами по столице, едва оправившейся от чумы, войны и пожара, страшно было ходить: не ровен час нападут коварные, до зубов вооруженные католики, которые – в мгновение ока распространилась молва – прячутся за каждым домом.

Даниель, человек, как и его отец, здравомыслящий, да и не робкого десятка (сказано же в «Робинзоне»: «Ничто не делает человека таким жалким, как пребывание в беспрерывном страхе»), вооруженных шпагами и пистолетами папистов боялся не слишком, однако и он не выходил из дома без кистеня – оружия, как он шутил, «протестантского, не то что эти глупые шпаги и пистолеты».

Однажды, зайдя в таверну, он услышал леденящую душу историю о том, как несколько французов, мракобесов и отъявленных негодяев, попытались выкопать и унести с площади национальную святыню – Монумент авторства Кристофера Рена в память о Великом лондонском пожаре 1666 года. Неслыханное кощунство!

« – Если б не караульные, их остановившие, они бы, – рассказывал, распалившись за кружкой пива, живой свидетель этого в высшей степени экстраординарного события, – увезли бы наш памятник в Париж.

– Пойдите на площадь, – сказал собравшимся в таверне Даниель, внимательно выслушав эту “правдоподобную” историю, – и вы убедитесь, что монумент уже закапывают обратно в землю.

Среди собравшихся в таверне, – закончил он свой рассказ, – не нашлось ни одного, кто бы воспользовался моим предложением».

Имела ли место эта история в действительности – или молодой Фо пересказывал расхожий анекдот тех дней? Ответить на этот вопрос нелегко. Отличить правду от вымысла, когда имеешь дело с Дефо, задача не из простых.

Интрига Титуса Оутса была далеко не первой охотой на «католических ведьм». Годом раньше, в августе 1677 года, прошел слух (какими только слухами не полнилась в те годы английская земля!) о раскрытии очередного католического заговора. Парламент отреагировал молниеносно: члены обеих палат дружно взялись за подготовку закона об изгнании из Англии всех католиков, в том числе самой королевы, богомольной дочери португальского короля принцессы Браганской. Да что там королевы! Тем же летом на лондонской улице, неподалеку от королевского дворца, в карету Карла II, чьи католические симпатии ни для кого не были секретом, полетели камни, раздались крики: «Смерть папистам!».

Тогда-то все и заговорили о жившем «без всякой славы» тридцатилетнем Джеймсе Скотте, герцоге Монмуте, незаконном сыне Карла II от его фаворитки – одной из многих – Люси Уолтерс. Монмут – истинный протестант, он воспитан в пуританской вере, он настоящий, образцовый англичанин и англиканин, воин, спортсмен – пусть же после смерти своего отца правит нами! Он, а не младший брат Карла, продажный папист герцог Йоркский, – решил парламент, за что в январе 1681 года был за вольнодумство в очередной раз распущен.

Стоило Джеймсу, герцогу Йоркскому, стать после смерти брата Яковом II, как он, ярый католик, куда более ревностный папист, чем его брат, взялся за восстановление в стране римско-католической веры. После мнимой католической угрозы, которой пугал добропорядочных богомольных протестантов Титус Оутс, не пройдет и нескольких лет, как папистский заговор перестанет быть фикцией, продуктом воспаленного англиканского воображения, и получит поддержку, причем не из Рима, Мадрида или Парижа, а прямиком из королевского дворца. Яков приблизил к себе находившихся в опале католиков, в том числе членов парламента и видных военачальников. Вернул католические догматы и обряды. Пригрел – коварный ход! – раскольников, тем самым еще решительнее отторгая их от англикан по принципу «Чума на оба ваши дома». В стране, как встарь, возводились придорожные часовни, открывались иезуитские колледжи, католики получили желанный доступ в Оксфорд и Кембридж. Сам же Яков в первое же воскресенье после восшествия на престол демонстративно, на глазах у всего Лондона, отправился к мессе. Париж и Мадрид рукоплескали.

В 1685 году, спустя всего полгода после смерти «старого волокиты», как прозвали в народе Карла II, бежавший из страны после коронации Якова Монмут, «протестантский герцог», как его нарекли, высаживается в графстве Дорсет с отрядом в 150 человек. По пути к Бриджуотеру его армия, состоявшая в основном из крестьян, йоменов, подмастерьев, живших в Девоне и Сомерсетшире, буквально за несколько дней увеличивается до семи тысяч. Монмут объявляет себя королем и во всеуслышание призывает англичан расправиться с Яковом, «папским холуем».

Успех, однако, оказывается скоротечен. Спустя всего месяц, в июле того же 1685 года, неорганизованное, необученное воинство мятежного герцога, вооруженное косами, цепами и дубинками, сталкивается под Седжмуром с регулярной армией – и 6 июля терпит сокрушительное поражение.

Бунтовщики повержены, разбегаются кто куда, их отлавливают и безжалостно наказывают: более 300 человек вешают, многих продают в рабство за океан и, если поступил донос – а в доносах не было недостатка, – лишают имущества. Из пойманных не был помилован ни один: измена родине. «Протестантского герцога» находят в придорожной канаве, отвозят, несмотря на чистосердечное раскаяние и слезную мольбу даровать ему жизнь, в Тауэр – и спустя десять дней обезглавливают.

Среди вставших на сторону Монмута – и галантерейщик, оптовый торговец, нонконформист Даниель Фо.

И тут мы в очередной раз ступаем на зыбкую почву непроверенных сведений, «правдоподобного вымысла», которым так мастерски владел сам Дефо. Одни биографы – среди них наш Дмитрий Урнов – говорят, что Даниеля видели «среди бунтовщиков, в седле и при оружии». Что впервые Дефо повстречал герцога задолго до мятежа, на ипподроме близ Элсбери; он тогда восхитился жокейской выправкой, сноровкой королевского бастарда. Одни утверждают, что Даниель не раз говорил, не таясь, о своей преданности Монмуту, о том, как высоко его ставит. Другие – что Дефо всегда знал герцогу цену, считал лжецом, пустым болтуном и трусом.

Сам Дефо не раз писал о причинах поражения восстания, сокрушался, что герцог, пусть он и не высоко его ставил, не взял верх:

«Помню, как многие откровенно выражали герцогу Монмуту сочувствие, но если бы хоть половина из них столь же рьяно присоединилась к нему с оружием в руках, его не разбили бы на Седжмурской пустоши!»

Писал о том, что Монмут мог бы победить, если бы вовремя подоспела помощь, если бы герцог обеспечил примкнувших к нему мятежников оружием и людскими резервами, если бы повел за собой людей. О том, что, если бы не темное время суток и не река, которую герцог не успел форсировать, королевская армия была бы повержена. Если бы да кабы…