Габриэла выстреливает средним пальцем.

– У меня тоже есть, но настоящий, – ухмыляется продавец, – хочешь глянуть?

Габриэла засовывает указательный палец в рот, глубоко в горло. Какой-то особенно гадкой рвоты не получается – просто кукурузные хлопья с миндальным молоком, желчь со вкусом вишневой жвачки, травяной сбор, картонное тесто, сырное крошево и томатная паста. Блевать Габриэла не умеет, но этого хватает, чтобы испачкать прилавок и стекло витрины.

Продавец орет, но Габриэла, как никогда спокойная, достав из металлической коробочки салфетку с рисунком пиццы, вытирает рот и уходит. Виолончель на ее спине, кажется, стала легче.

Девочки победили! Молодцы девочки!

Победный марш Габриэлы завершается у винтовой лестницы. Ее колотит. Она смотрит на шрам на руке и потирает костяшки пальцев.

В уголках глаз жжет так, что кажется, сейчас вспыхнут ресницы. Лишь когда Габриэла принимается тихонько мычать тему первой части Элгара, она снова начинает ощущать себя – сперва будто со стороны, а потом и всю целиком. Закадычный друг, Деревянный медведь, обнимает ее сзади, как она его, когда играет.

Обстоятельство – второстепенный член предложения, обозначающий время, место, причину действия или отказа от него…

Габриэла, решив пока не думать, куда она направится дальше, поскольку ничего путного в голову не лезет, переходит во второе здание Дизенгоф-Центра, выстроенного как пара легких. Там у нее наконец получается раздышаться.

Она разглядывает витрину тату-салона. Несмотря на то что в классе уже как минимум у шестерых есть татуировки, сама она знает, что никогда не решится на это.

Прямо перед этой витриной Йонатан заявил: “Я не буду делать татуировку, потому что это навсегда, а я намерен измениться”, а она – черт его знает, откуда это взялось – сказала: “Сделай татуировку хамелеона”. Он тогда прямо-таки пришел в восторг от ее ответа, но, понятное дело, никакого хамелеона набивать не стал.

“Придется смириться с тем, что сегодня все будет напоминать мне о Йонатане, – думает Габриэла, – от шоколадного шарика и татуировок до… слона!”

Она направляется к знаменитой галерее, где установлена самая необычная конструкция, когда-либо оказывавшаяся на детской площадке. Над матами возвышается серый слон в натуральную величину, у которого между двумя изогнутыми бивнями прячется хобот, а из разинутой пасти спускается красный язык в виде лестницы. Малышня вскарабкивается по ней и исчезает у слона в брюхе. Самые мелкие еще в подгузниках, другие постарше – шустрые, как ниндзя. Тех, кто попал в пасть слона, поджидают кромешная тьма и встреча с сонмом вирусов. Большинство детей не задерживаются внутри ни на миг и тут же вылетают к родителям, ожидающим с другой стороны, у подножия горки, выходящей прямо из задницы слона.

По цели высказывания предложения разделяют на повествовательные, вопросительные и побудительные.

– Однажды извращенец, который изобрел это сооружение, будет привлечен к ответственности, – сказал тогда Йонатан, втягивая Габриэлу за собой внутрь слона.

Было поздно, детей в зале уже не было, но в воздухе еще пахло протертой едой, влажными салфетками и полными подгузниками. После долгих уговоров Йонатана, который уверял, что никто не станет красть штуковину такого размера, Габриэла решилась оставить виолончель снаружи слона. Часы, которые они провели в тот день вместе, можно назвать самым длительным периодом их отношений. Он тогда просто взял и предложил: хочешь встретиться вечером в Центре? Это была отличная альтернатива вечернему кинофакультативу. После бегства Йонатана из “Принца” Габриэла думала, что не простит его ни за что и никогда, но на следующее утро на парте ее ждал карандашный набросок – ее портрет с крыльями и хвостом.

У слона в животе воняло, было темно и уютно. Из-за эха они говорили шепотом. Йонатан светил фонариком своего телефона по сторонам, будто археолог, нашедший древние наскальные рисунки. Вместе они изучили и любовные послания, и похабные ругательства – свидетельства того, что тут побывали их сверстники. К счастью для всех, большинство посетителей слона пока еще не умели расшифровывать петроглифы.

Они с Йонатаном тогда играли в “перевернутые песни” – игра, которую изобрела бабушка Габриэлы. Берешь известную песню и меняешь в ней каждое слово на противоположное. Йонатан порадовал, превратив “Маленький зайчик попал под трамвайчик” в “Большой вурдалак напал на кадиллак”, но Габриэла выиграла, когда из “А малышка Йонатан ходит в садик по утрам”^[3] соорудила “Годзилла Габриэла ночами Элгара хрипела”.

– Ты просто гений! – Если Йонатан иногда и говорил комплименты, то почему-то всегда при этом закрывал глаза и качал головой.

– Если и есть слово, которое я ненавижу, так это “гений”, – вздохнула Габриэла. – У нас в школе всех считают гениями.

– Всех, кроме меня. Я банальный. И это правда.

– Дать тебе пощечину? Или сам справишься?!

Йонатан неожиданно со всей силы ударил себя по лицу.

– Эй! – Габриэла схватила его за руку. – Ты больной?!

– И банальный, – улыбнулся Йонатан.

– И о-о-очень взрослый. – Она направила на него луч фонарика.

У него все было густым: брови, волосы, нос, губы. Он был реальным, настоящим. Не то что она, с чертами лица, будто нарисованными тонким карандашом. Но при этом Габриэла чувствовала, что ее душа прикована к реальности, а его вибрирует, вспыхивает и гаснет, как пламя.

– Эй! В глаза светишь, инферналка! – крикнул он и сдвинул наушники с затылка на уши.

Уже не в первый раз она видела его таким. Как растение, засохшее в одно мгновение. Она включила телефон и написала:

Я сказала что-то, что тебя расстроило? Это единственное, что она придумала, чтобы пробиться сквозь его молчание.

Йонатан глянул на полученное сообщение и настучал в ответ:

Нет.

Тогда что случилось?

Не знаю.

Оставить тебя в покое или продолжать доставать?

Не знаю.

А что ты вообще знаешь?

Не знаю.

Ты хочешь, чтобы я ушла?

Не знаю.

Целоваться хочешь?

Габриэла первой выключила телефон, а следом и Йонатан свой. В утробе слона снова воцарилась непроглядная темень, снаружи, как в дешевом фильме ужасов, доносилась бесконечная музыка Дизенгоф-Центра.

Ей не нужен был свет и вообще зрение, чтобы разглядеть его рот, мясистые губы, пляшущие зубы и темно-розовый язык. С невообразимой храбростью Габриэла приблизила к нему лицо и наткнулась на нос.

Оба подавили нервный смешок. Их пальцы переплелись. Йонатан дрожал.

Поцелуй. Влага касается влаги.

Отпрянули.

Снова наклоняются и сближаются лица. Жар встречается с жаром. Шероховатое касание. Дыхание. Зубы задевают зубы – клак. Его нижняя губа между ее губами. Звук чавканья сапог по грязи. Прядь ее волос попадает в рот и выталкивается наружу. Вкус – вишневая жвачка. Время – бесконечность.

Дзиньк – бесконечность окончена. Это на ее телефон пришло сообщение. Дзиньк – на его тоже. Обидно, но оба они, как заколдованные, откликнулись на племенной зов. В школьном чате видео с приказным хэштегом #смотретьсрочно. По условному рефлексу или скрывая смущение от оборвавшегося поцелуя, как бы то ни было, они повиновались.

– Что за дерьмо! – прошипел Йонатан.

Они смотрели видео, а их тени в утробе слона удлинялись, будто пытаясь оторваться и сбежать.

– Вот суки… Выключи!

Снова воцарились мрак и тишина, но уже совсем иные.

Йонатан резко вскочил и выскользнул из слона наружу. Когда Габриэла вылетела за ним, коридор был пуст, будто все люди в мире сейчас где-то сидели и смотрели видео с Габриэлой и Йонатаном в главных ролях – двадцать секунд, снятых без их ведома в тот день.

На галерее между книжным магазином и слоном пристроился секс-шоп. В витрине стояли два гротескных манекена: мужчина с кляпом во рту и прищепками на сосках и Чудо-женщина с плеткой в руке. Йонатан и Габриэла остановились перед витриной и принялись дурачиться, вести за манекены беседу, будто это самая заурядная пара.

– Дэвид, где пульт от телевизора?

– Лили, я ничего не хочу слышать, дочку на капоэйру сегодня отводишь ты!

– Дэвид, я не понимаю ни слова, вынь уже яблоко изо рта.

Им тогда было дико смешно, а сейчас смеялся весь чат, в котором выложили видео, вот только озвучка была совсем другая. Совсем не смешная, а грубая и мерзкая. Габриэла и представить себе не могла такого даже в самых жутких кошмарах. Телефон разрывался от комментариев. Ролик определенно стал гвоздем программы на кинофакультативе.

* * *

– Мама, там девочка, и она меня не плапускает.

– Попроси ее, скажи – пожалуйста, дай мне пройти, я хочу кататься.

– Но… но… она слиском больсая девочка!

Мать сюсюкающего молокососа заглядывает слону в пасть. Габриэла моргает, глядя на нее из темноты, как девушки из новостей, которые выводят из подвала психопата.

– Уйди оттуда, пожалуйста, ты пугаешь детей. Эй! Ты меня слышишь?

Габриэла кивает, словно ждала, пока кто-нибудь разбудит ее – если не поцелуем, то окриком. Она выкатывается из задницы слона, ошарашив пожилую женщину, ожидающую в конце горки.

– Тьфу ты. Напугала! – улыбается старушка и скалит зубы. Зубы у нее искусственные – слишком белые, парик на голове покосился, помада потрескалась, а огромная грудь колышется после каждого движения. Эта старушенция, явно из приличных и религиозных, совсем не похожа на ее бабушку, саркастичную атеистку, но Габриэла с радостью бросилась бы в ее объятия, которые та распахнула, поджидая внука.

11:40–11:55 Перемена

Габриэла сбежала из школы не для того, чтобы шататься по Дизенгоф-Центру. Украденное у расписания время позорно растрачено впустую. Она должна немедленно уйти отсюда и добраться до… Виолончель!!! Где виолончель?!

– Кто приехал к бабуле?

Внучка влетает в объятия бабушки, захлебываясь от счастья:

– Еще!

– Извините, – едва удается произнести Габриэле. – Вы не видели виолончель?

– Простите? – сверкает зубами бабушка.

– Черный футляр… – бормочет Габриэла. – Минуту назад он был…

– Еще! – настаивает внучка.

– Никто не видел виолончель? – бормочет Габриэла, обращаясь к мамашам вокруг.

– Что она ищет? – переспрашивает какая-то из них.

Другая отвечает:

– Я не поняла. – И обращается к Габриэле, сюсюкая, точно с маленьким ребенком: – Что случилось, милая?

Габриэла непроизвольно дергает молнию на рюкзаке на груди, но вспоминает, что телефон остался дома. Нельзя из дома выходить без телефона. Это вопиющая безответственность! С другой стороны, а кому ей звонить? Маме, которая не знает, что она прогуливает школу? В консерваторию, одолжившую ей на год инструмент стоимостью в сорок тысяч шекелей? Йонатану?

Она озирается сквозь слезы: уголок с матами, уголок для пеленания, кофейный уголок, ближний угол, дальний угол… Сколько углов может быть на одной игровой площадке?

“Если тебе, Габриэла, удастся сдвинуть с места одну ногу, возможно, другая нога и согласится последовать за первой”. Колокол вины начинает биться в пространстве между ушами.

Дин. Дон. Дин. Дон.

Внучка, в очередной раз переваренная в слоновьем брюхе, плюхается на попу и тут же объявляет:

– Еще!

– Перерыв, – умоляет бабушка.

– Не перерыв! – требует малолетняя диктаторша. – Еще!

Виолончели. Дин. Нет. Дон.

11:55–12:40 Библия

“Боже!.. Боже!.. Какая же ты инфантильная, – клянет себя Габриэла. – Зачем тебе нужно было лезть в слона и вызывать призраков прошлого?”

Игровая площадка во власти хаоса. Человечий детеныш пытается накормить яблоком младенца в подгузниках, папаша тащит своего первенца в тряпичной переноске, а детишки всех видов и мастей один за другим карабкаются по лестнице и исчезают в слоне-ковчеге.

Может, когда она пришла сюда, виолончели за спиной уже и не было?