– Я напоминаю, игемон, что завтра праздник иудейской Пасхи, и по существующей традиции один из осужденных может быть помилован по желанию народа, находящегося на площади.

– Зачем же нам заботиться об иудейских традициях? Здесь присутствует представитель синедриона, пусть он и проводит эту работу. Нетрудно представить, что здесь произойдет, а потому передай примипиларию, чтобы он вызвал вторую центурию и поставил бы ее во вторую линию оцепления. Стянуть сюда каппадокийскую вспомогательную когорту и сирийскую кавалерийскую алу. Ала должна встать справа и забить по сигналу мечами в щиты, как всегда делает перед атакой.

Прокуратор кратко проинструктировал примипилария и широким шагом удалился в залы дворца.

Актуарий обратился к обвинителю синедриона и передал ему разрешение прокуратора провести традиционные пасхальные помилования. Сарейя был достаточно умен, чтобы понять: его поместили между молотом и наковальней. Он уже догадывался о судьбе галилеянина. Тот должен был умереть по неизвестным для него причинам, и сейчас нельзя допустить его помилования. Но и человека, убившего или пролившего кровь римлянина, прокуратор не помилует.

«Господи! Пощади верного слугу своего. Вспомни! Всю жизнь я точно выполнял твои заповеди. Что тебе этот безродный галилеянин; в голове у него смутные мысли. Они не могут привести к божьей благодати. А я буду служить тебе всегда и детям своим закажу и обяжу. Господи! Не дай совершиться несправедливости!»

Укрепив дух молитвой, Сарейя вышел вперед и поднял руку. Толпа притихла. Обвинитель синедриона сообщил народу о праве помилования и предлагал выбрать одного из трех. В различных местах толпы стали выкрикивать имя Варравы, и через несколько минут его имя гремело на площади дворца. Каждому было понятно, почему повторялось имя Варравы. Он убил римлянина и уже таким поступком заслужил симпатии иудеев-простолюдинов, а то, что он защищал свою жену, еще больше возбуждало толпу. Жители Иерусалима были возмущены несправедливостью действующего закона, которым определялась неприкосновенность римлянина, опозорившего их очаг. Римский актуарий пояснил, что право помилования распространяется только на осужденных, не проливших кровь римских граждан. Толпа взорвалась от ярости, и было уже ясно, что будет попытка отбить Варраву силой. Появление второй линии легионеров и выдвижение каппадокийской пехоты не произвело на толпу ожидаемого впечатления: она стала наползать. Легионеры, укрывшись щитами, выбросили копья, а вторая линия выхватила мечи. Однако движение толпы было неотвратимо. Вдруг сзади раздался оглушительный грохот. Толпа повернулась кругом и увидела, как на нее, заходя левым крылом по сто всадников в ряд с копьями наперевес, разворачивалась кавалерийская сирийская ала. Конная лава извергала грохот щитов, барабанов, рев труб. Конница надвигалась всесокрушающим валом. Ощерившиеся лица исконных врагов напомнили иудеям о беспощадности римлян. Прямо в лицо дохнула смерть. Оцепенение охватило толпу.

Примипиларий, внимательно следивший за событиями на площади, поднял руку. Грохот смолк, всадники осадили коней. От кресла прокуратора раздался голос римского актуария:

– Прокуратор оставляет в силе все приговоры. Суд закончен.

Сарейя, находившийся рядом с актуарием, склонил голову, свел руки вместе и, подтверждая неизбежность своего подчинения, проговорил фразу, ограждающую его от ответственности за принятое решение:

– Я умываю руки.

Стража, окружив осужденных, повела их к месту содержания. Быстрее всех уяснили положение дел фарисеи. На виду еще гарцующих всадников они стали растекаться с дворцовой площади. За ними последовали и остальные, довольные уже тем, что обошлось без кровопролития.

Нумизий Руф направился на доклад к прокуратору, которого он застал в глубокой задумчивости в том же зале, на том же ложе.

– Не надо докладывать. Я и так представляю события на площади. Нетрудно восстановить всю картину. Просто надо знать толпу и ее поведение, тогда ничего непредвиденного случиться не может. Я доволен тобой и примипиларием. Иди отдыхай, у нас был тяжелый день.

Прокуратор опустил голову и погрузился в размышления. И опять любимый мотив возник в воспоминаниях. Тот мотив, который помогал ему твердо стоять на ногах, каким трудным испытаниям ни подвергала его жизнь. Мысль побежала по уже известному пути. На этом пути он из должностного лица императора Тиберия снова становился мальчиком из простонародья.

Детство Понтия. Легион

Он стоит на настиле разбираемой плотины высоко над грохочущим и бурлящим внизу потоком воды. Настил как бы висит в воздухе и весь дрожит от мощного напора. Бегать приходится по последнему оставшемуся бревну. Шум падающей воды так силен, что не слышно человеческого голоса в ста локтях от плотины.

В тот год, когда началось таяние снегов в горах, отец впервые взял Понтия на самую ответственную работу – разбор плотины. Работа требовала не только сноровки, быстроты и уверенности в себе, но и смелости. Малейшая оплошность может привести к падению. Поток схватит, закрутит, бросит на дно бучила, и клокочущая вода уже не выпустит ослабевшее тело из своих объятий.

Вступив на качающийся помост плотины, Понтий не чувствовал себя героем, но этот эпизод запомнил и вспоминал только по одной причине: в тот день к нему пришло чувство бесстрашия и осталось с ним навсегда. Многие годы спустя Понтий воспринимал преодоление страха как важнейшую жизненную победу: если тогда, то и теперь…

При большой нагрузке, особенно перед праздником, приходилось работать по ночам, и он часто оставался в амбаре один, пребывая в дремотном состоянии. Понтий не жаловался. Примером в тяжелой работе для него являлся отец. Понтий наблюдал, как отец, несмотря на смертельную усталость, находил в себе силы подняться ночью и два-три раза обойти с факелом плотину для того, чтобы послушать шум воды, выяснить, нет ли утечки. Если вода прорвет плотину, семью ждет разорение. Понтий с малых лет чувствовал постоянный страх отца перед стихийным бедствием: у семьи не было резервов, чтобы снова подняться на ноги.

Уже в это время Понтий ощущал свою «второсортность» в родительском доме. Он был обречен на роль работника при старшем брате. Несколько недель радостного труда не могли восполнить многомесячное однообразное существование.

Тяжелые стороны жизни на мельнице сглаживала своим присутствием мать Понтия. Еще молодая и красивая женщина, происходившая из греческой семьи, когда-то волей богов оказавшейся на севере италийского полуострова, она выделялась редким умом и высокими достоинствами. Понтий любил мать и, будучи способным от природы ребенком, с удивительной легкостью перенимал и запоминал все, чему она учила и о чем говорила. Он, единственный в семье, свободно говорил по-гречески, знал наперечет все травы и способы лечения, практиковавшиеся матерью, быстро овладел грамотой и хорошо учился в сельской гимнасии. Перилла, так звали мать Понтия, с тревогой наблюдала за своим любимцем, понимая, что судьба готовит ему незавидную долю. Но выхода из создавшегося положения не видела. Вопрос о будущности Понтия тяготил ее своей неразрешенностью.

Из поколения в поколение складывалась система наследования мельницы. Сейчас ею владели отец Понтия и его старший брат, который работал в дальней префектуре Рима небольшим чиновником. В управление хозяйством он не вмешивался, но ежегодно получал свою долю доходов в три тысячи сестерциев. Брат соглашался передать отцу Понтия мельницу в единоличное владение за 100 золотых аурий, но такая сумма была совершенно не по силам его родителям. Подрастала младшая сестра Понтия, и родителям предстояли новые заботы.

Со стороны казалось, что семья живет в достатке, но Понтием бедность с каждым годом ощущалась все сильнее. Впереди его ожидали нищета и непрерывный тяжелый труд.

Однажды, в то время, когда Понтий с душевным подъемом разбирал настил плотины, во двор мельницы вошел человек, вид которого свидетельствовал о долгом путешествии. Был он высок, худощав, мосласт, чувствовались в нем сила, воинская выправка, а тяжелый меч, висевший у правого бедра, выдавал в нем бывалого солдата.

Он прошел на берег реки почти к самому краю плотины и остановился, окидывая взглядом картину работ. Рядом с ним оказалась женщина, и по тому, как она теребила край плаща и вздрагивала при малейшем, как ей казалось, ошибочном движении молодого парня на плотине, путник признал в ней хозяйку мельницы.

– Что, хозяйка, это твой сын работает на плотине? Парень все делает правильно, он преодолел страх и уже ничего не боится; ты за него можешь не переживать.

Перилла повернула голову и увидела спокойные, понимающие глаза. Все было сурово в лице путника, но это было лицо достойного человека.

– Хороший у тебя парень. И сила в нем есть, и равновесие держит уверенно, и глазомер отличный, да и резкость в движениях сохранилась.

Незнакомец стал как бы пояснять Перилле положение дел:

– Дети мельников много переносят тяжестей и, тренируя одну только силу и выносливость, постепенно теряют такое ценное свойство, как реакция. В жизни это создает серьезные затруднения. Твоему парню сейчас лет шестнадцать?

– Нет! Ему исполнилось только четырнадцать.

– Обычно я не ошибаюсь, но тогда твой парень особенно хорош.

– Да чем он хорош?

– Для солдата он хорош. В свое время я их много обучил. Уверен, что он закончит свою военную карьеру центурионом.

Перилла никогда в мыслях не примеряла к своему сыну судьбу легионера. Рассматривая варианты дальнейшей жизни сына, она всегда видела его рядом, и вдруг…

Да кто он такой, откуда взялся? Человек, сразу видно, не жулик какой-нибудь. Все вопросы, помимо желания женщины, ясно читались у нее на лице. Незнакомец улыбнулся.

– Я иду от вашего знакомого мельника, что выше вас по течению стадий на пятьдесят; у него работал. Надо отметить, изрядный негодяй, пришлось расстаться. Иду в Рим, надеюсь найти там работу. К тому же возраст обязывает подумать о старости. Давно ли взял меч в руки и встал в строй легиона, а с той поры прошло более двадцати лет.

– Мужчина ты здоровый, не увечный, что же ты не в легионе? Возраст еще позволяет.

– А я дезертировал лет десять тому назад. По глупости, конечно. В легион не вернулся, вот неприкаянным и живу. А ты уж подумала, что жулика встретила.

– Нет, почему-то мысли такой не было, – ответила Перилла и неожиданно для самой себя продолжила:

– Оставайся у нас переночевать, работы идут к концу. Мужчины скоро сядут за стол, вот и ты ко времени, а завтра твой бог тебе поможет.

– За приглашение спасибо, но тогда я приму участие в работе. Где мне положить вещи и оружие?

И новый человек незаметно для всех принимает участие в разборе плотины: носит, укладывает, организует. Мельник с настила плотины обнаруживает, что на берегу возникает порядок, исчезает толкотня, бережно переносятся деревянные части плотины, связываются, крепятся, у каждого появляется своя работа. Интересно было бы узнать, кто такой, но здесь все добровольцы, и спрашивать о любом не принято. Однако неизвестный пока человек знает работу не хуже его самого, что мельник про себя и отмечает.

По окончании всех дел работники сели за стол. Незнакомец как бы случайно оказался рядом с Понтием. Ел и пил с удовольствием, держался, как свой человек, и, действительно, оказался знакомым почти со всеми. Относились к нему с уважением, как к большому мастеру, знающему свое дело. Перилла, не подавая вида, следила за разговором сына с незнакомцем. Разговор незнакомец вел умно и доброжелательно.

По тону разговора Перилла уловила их взаимную симпатию.

Долго не могла заснуть в ту ночь мать Понтия. Она думала о будущем любимого сына. Поступить в легионеры в те времена считалось не таким уж плохим решением. Не всякого и брали.