Будучи мальчиком начитанным, о гражданском долге каждого мужского человека в СССР и законе «О всеобщей воинской обязанности» Петька знал хорошо, и потому ответ на первую терзающую мысль он давал сам себе: «Не „за что“, Петя дорогой, а „почему“! А потому, дружище, что Родина так повелела!» Ну а получив вразумительный и, что самое главное, совершенно логичный ответ, Петька от неопределенности причины наступившего черного периода расстался полностью и расстраиваться перестал. А вот горечь от предстоящей вечности в ожидании славной демобилизации ясного и логического ответа и обоснования под собой не имела и посещала Петьку по три раза на дню все первые месяцы службы. Шесть месяцев, если быть точным.

И если с необходимостью отдавать свой гражданский долг он хоть как-то мог смириться, то с вечностью что-либо сделать было решительно невозможно. Тянулась она, как тугая патока, и ускоряться не хотела ни в какую! Каждое утро дней до дембеля по-прежнему оставалось несколько сотен, и это, согласитесь, когда тебе не сильно нравится в армии, факт совсем не радостный. Ну а через шесть месяцев, пообтершись и научившись правильно носить ХБ, морду приобретя хитрую и молодцеватую, часто задумываться о бренности бытия и предстоящей вечности Петька перестал. И даже если вспоминал о том, что ему тут еще год с хвостиком мытариться, то только в тех случаях, когда от родителей или от закадычного друга Ильхама, с которым еще со времен их ползункового детства дружил, письма с описанием событий его родного двора получал.

Важно сказать, что вырос Петька в сильно южном городе. Настолько южном, что вся остальная страна, в нарушение непреклонной географической логики и неумолимых законов физики, всегда располагалась строго на север. Солнечных дней в этом городе странным образом было больше трехсот шестидесяти пяти в год, а снег выпадал на пятнадцать минут два раза за зиму, ну, просто так, чтобы о нем как о природном явлении не забыли. В январскую «стужу» Петькина мама, собирая его в школу, настойчиво увещевала надеть пиджак, потому как: «На улице сегодня сильно холодно – всего плюс десять!» И, надев тот самый пиджак, добежав до школы за несколько коротких минут, умудрялся Петька по пути замерзнуть до синевы на губах и окоченения в пальцах всех своих конечностей. Февральские же плюс двадцать казались всем жителям того города благословением Господним и долгожданным потеплением после долгой, аж в целую неделю продолжительностью, и изматывающе лютой зимы с неимоверными морозами в плюс пять градусов. Плодородие же в этих краях было такое, что, к примеру, лопату, в землю воткнутую, надолго так оставлять нельзя было ни в коем случае. Черенок корни пускать начинал и свежими ветками обрастал, зараза! А уж фруктов и овощей всевозможных там в таком изобилии произрастало, что почти круглый год их прямо с грядок и веток от пуза и немытыми руками кушать можно было.

И еще одна радость была в том городе: со стороны сопредельного государства, носящего скромное название Афганистан, хорошим таким, жирным потоком лилась контрабанда всевозможная, в себе материальные блага загнивающего Запада несущая. Промышляли этим благородным ремеслом все без исключения, кто хоть какую-то возможность имел на законных основаниях через пограничную реку переправиться и там, в дуканах афганского городишки с красивым названием Хайратон, капиталистическим ширпотребом отовариться. И водители автотранспортного предприятия, которые по межгосударственному соглашению в соседнюю республику ежедневно фурами материальную помощь от дружественного советского народа возили. И работники речного пароходства, которые по реке, границей между государствами служащей, баржи и иные кораблики в нуждах народного хозяйства сопредельной страны гоняли. И всевозможные работники торговых представительств и внешнеторговых банков великого на тот момент и еще сильно могучего СССР. Да и сами пограничные стражи, чего уж тут греха таить, в этом дружном оркестре изворотливых индивидов отнюдь не последнюю скрипку играли.

По этой причине гражданам, проживающим в Петькином городке и имеющим достаточно средств, чтобы заплатить за иностранный ширпотреб, не составляло никакого труда шляться по улицам в настоящих Levi's и Adidas, а дома с упоением рассматривать видеофильмы о крикливом Брюсе Ли на японском видеомагнитофоне, купленном, правда, за половину стоимости двухкомнатной квартиры. Ну а дальше, после того как удовлетворялся спрос местных горожан, все это заграничное богатство, естественно прирастая в цене, расползалось по необъятным землям Советского Союза, обогащая неимоверно всякого Петькиного земляка, который это иностранное барахло из сопредельного Афганистана умудрялся привозить.

Однако, если сказать по правде, Петькина семья финансовым избытком почти никогда обременена не была и похвалиться пресыщенностью на бытовом уровне попросту не могла. Не на все и не всегда денег хватало. Тем не менее и у него годам к восемнадцати уже были свои собственные фирменные джинсы, а в доме имелся пусть и старенький, но все-таки двухкассетный магнитофон, произведенный на свет известной японской компанией в славном японском городе Кадома, что раскинулся в не менее славной префектуре Осака. Поэтому, будучи облагодетельствованным прекрасным звуковоспроизводящим прибором, обменявшись кассетами со всеми знакомыми и незнакомыми раз по десять, мог Петька на слух, уверенно и безошибочно, отличить Сьюзи Кватро от Фредди Меркьюри. А альбомы «Битлз» мог перечислить по названиям и годам выхода, даже если его с этим вопросом посреди ночи ведром холодной воды разбудить.

Вот в таких вот замечательно интересных условиях и вырос наш Петька. Свободным, как южный ветер афганец, и крепким, как мореный саксаул. Горести бытия и жизненные невзгоды пропускал он через себя, не сильно кручинясь, проявляя при этом истинные и лучшие качества преданного ученика древнегреческого товарища Зенона Китийского. Согласитесь, ну ведь не повод же это вовсе, руки заломив, в трагедию уходить и в душевные терзания пускаться, если тебе от отца за разбитый радиоприемник, к примеру, или за карбидовую бомбу, во дворе звучно взорванную, экзекуция ременная светит. Чего тут в мучительных предчувствиях терзаться, катастрофического исхода ожидая? Не нужно вовсе, потому как лишнее все это. Совсем ведь не сложно из дома на пару-тройку дней удалиться, дабы рассерженному прародителю гневные очи не мозолить. Всего и делов-то! Поспал на уличном топчане под тенистым виноградником, тем же виноградом с утра подкрепился, и вперед – нас ждут великие дела! Месить босыми ногами пыль улиц и мутить деяния, близкие по тяжести с уже разбитым приемником и взорванной бомбой. А через пару дней и возвернуться можно, потому как и про приемник уже забывать начали, и по Петьке уже малость заскучали. В общем, не жизнь, а сказка. Оттого, такой сказочной жизнью взращенный, представлял собой Петька яркую и насыщенную смесь из любознательного пионера, почти отличника времен социалистического общества и пронырливого беспризорника Гавроша, проживавшего некогда в Париже времен Июньского восстания. Замечательный и примечательный мальчик, одним словом.

Сейчас-то Петька, конечно, мужчина хоть куда! Отец семейства и уважаемый гражданин. Взгляд грозный, голос командирский, поступь тяжелая. Что ни на есть орел! Теперь-то на нем то самое ХБ, а то и «парадка», свободный крой гражданского костюма имеющая, не только пуговицами не сойдутся, нет, они на его внушительную фигуру, за сто двадцать килограмм перевалившую, теперь просто-напросто не налезут. Из него теперь, если весь нынешний вес поровну поделить, почти двух прежних Петек сделать можно. Да и Петькой его теперь мало кто называть отважится. Он теперь для всех Пётр Сергеевич. С уважением и причитающимся пиететом, понимаешь! Но всякий, кто с ним, как и я, лично знаком, может непосредственно из первых уст выведать, что в этой истории не вру я ни одним, даже самым маленьким словом и что все оно так и было на самом деле.

Глава 2

Ну и вот… Такой вот свободолюбивый и музыкально продвинутый Петька ровно в срок, на то положенный, отправлен был служить в ряды, тогда еще Советской армии на два действительно длинных года. Как это на его внешнем виде и мировоззрении отразилось, я уже выше сказал. Не так чтобы радостно и лучезарно, если честно, отразилось. Но тут удивляться нечему. С ними, которые в свои восемнадцать лет стукнувшие Родине служить отправлялись, тогда почти со всеми так было. Первые полгода службы все как один кислые и нескладные «Петьки», в тоске по родимому дому изнывающие и тот факт, что Родине задолжали и время пришло долг сполна отдавать, от всей души порицающие. А вот в последние полгода служения Отечеству, когда уже шесть пар сапог до дыр заносят и близость встречи с домашним очагом почувствуют, смотрятся вчерашние мальчишки уже никак не хуже, а может быть, даже и получше, чем киношный Джон Рэмбо, с его здоровенным ножом и раскрашенной физией. Ну прямо боевые тигры, безропотно переносящие все без исключения тяготы и невзгоды! Казарма уже как дом родной, кроме как строем, ходить уже не умеют и при дембельском расставании горючими слезами горько рыдают, в вечной дружбе до самой гробовой доски друг другу клянясь.

Нужно, однако же, сказать, товарищи дорогие, что, когда военком для Петьки род войск выбирал, в котором ему, Петьке, честно и самоотверженно послужить предстояло, сфартило нашему герою-призывнику значительно. Побродив остро заточенным карандашом по списку возможных мест службы, от холодных причалов Северного флота, где славному Петьке, ставшему матросом, не два, а целых три года служить пришлось бы, до «уютных» бараков строительного батальона, расположившегося в глухой лесотундре Дальневосточного военного округа, военком, пребывавший тем днем в бодром здравии и добром расположении духа, ткнул куда-то в середину длинного перечня войсковых частей и, удовлетворенно хмыкнув, сказал: «Ага-сь…»

Хмыкнул и отправил Петьку не абы куда, к черту на кулички, а в целую ставку Южной группы войск СССР. А это, товарищи дорогие, не шутка вовсе! Это главный штаб и центр управления аж тремя военными округами! Это совсем немножечко пониже Министерства обороны будет. Круто, помпезно и престижно. Да и город, где этот штаб располагался, среди народонаселения считался южным и теплым, куда как более пригодным для несения воинской повинности, нежели какой-нибудь Оймякон, предположим.

Южным? Ой, мамочки мои, ну смешно же! Он, город этот, на полторы тысячи километров севернее Петькиной малой родины расположился и, на Петькин взгляд, был морозной северной Тмутараканью, хоть и имел статус столицы большой, тогда еще совсем советской социалистической республики. Впрочем, обращать внимание на Петькины представления об истинно уютных городах в то время вовсе не стоило. Совершенно не стоило. Он настолько любил свой маленький городишко, самым загадочным образом одновременно утопающий и в густой пыли, и в пышно цветущей зелени, что не променял бы все чудеса Монмартра и величие острова Манхэттен на местечковый уют своих родных улиц и закоулков. По правде же говоря, город, в котором расположился ставочный штаб, был настолько древним, что в момент его основания даже бумагу еще не изобрели, чтобы факт сей в письменном источнике задокументировать. А архитектурой своей, как старинной, так и новейшей, кухней национальной, богатейшей и многообразной, а также теплым гостеприимством местного народа город этот, как тогда, во времена стародавние, так и теперь пленяет и восхищает всякого, кто в него приехать удосужится. Ему, городу этому, в свое время даже Михаил Боярский в роли неуемного Д'Артаньяна хорошо поставленным голосом благодарность воспевал. Именно так! Скачет на лошадке, плюмажем на голове потрясывает, ус крутит и во все горло «Мерси, Баку!» орет.

Хороший город, одним словом. Заслуженный.