Когда мы выходили из магазина, Скиап еще раз обняла меня. Она повернулась и посмотрела в окно на колонну, на вершине которой позировал Наполеон, возвышаясь над Вандомской площадью.

– Ты, скорее всего, года на четыре старше Гого? Ты напоминаешь мне о том времени, когда моя дочь была школьницей и все еще нуждалась в своей мамочке. Дети так быстро растут, – вздохнула она. – А потом уходят. Его маленькие солдатики, – пробормотала она. – Это наше с Гого выражение. Она говорит «Наполеон», а я отвечаю «и все его маленькие солдатики». Для нас это способ сказать «я тебя люблю».

Как раз в тот момент, когда мы перешагивали порог магазина, внутрь зашла компания, говорившая по-итальянски. Мы с Чарли достаточно хорошо знали школьную латынь, чтобы понять их речь. Они обсуждали парады в Риме, прошедшие несколько недель назад, когда туда приехал Гитлер, и ликующее величие Муссолини, показавшего ему город.

– Не весь город, – тихо сказала Эльза Скиапарелли. – Папа римский запер двери музеев Ватикана и выключил свет.

Итальянцы ее не услышали, да и не должны были. В конце концов, они были ее клиентами. Эти слова предназначались только нам с Чарли.

– Судя по тому, что я слышал о творческих амбициях сэра Гитлера, это был мудрый шаг, – заметил Чарли.

Когда я немного споткнулась, выходя за дверь, Скиап сказала:

– Быстро. Коснись чего-нибудь железного – на удачу. – Она направила мою руку к металлической форме шляпы на столе.

2

Коко

Коко Шанель сидела за столом, закипая от злости. Очки в черной оправе съехали с носа, придавая ей совиный вид, а левой рукой женщина накручивала на палец бусы из явно поддельного жемчуга. Под ними скрывался настоящий жемчуг, подаренный князем Дмитрием. Ей нравилось смешивать подлинник и подделку. Все как в жизни, говорила она себе. Все как с мужчинами.

В закрытую дверь постучали.

– Да-да?

Коко быстро сняла очки. На людях она старалась, насколько это возможно, избежать того, чтобы ее видели в них: очень толстые линзы увеличивали морщинки под глазами. Она выпрямила спину. Как у всех детей, выросших под слишком большим авторитетом взрослых, которые убеждали ее проводить как можно больше времени, склонившись над книгой и убегая в другие миры, ее спина округлялась, если не держать ее в тонусе.

– Войдите.

В комнату вошла администратор салона, высокая строгая женщина, которую нелегко напугать, отчего произрастало ее умение находить контакт с Шанель, известной своим трудным характером.

– Звонок из другого офиса, – сказала она. – Леди Мендл хочет убедиться, что вы получили приглашение.

– Элси знает, что я его получила. Она любит поворчать. Пусть немного поволнуется. Это хорошо для бизнеса. Передай, что я не могу подойти к телефону, у меня примерка с… – Коко сделала паузу. Надо придумать что-то стоящее. – Скажи, что с принцессой. Пусть гадает.

– Хорошо, мадемуазель. – Дверь вновь закрылась.

На самом деле принцесса, о которой она подумала, но не назвала имени, не была у нее ни на этой неделе, ни даже в этом месяце. Она пошла в салон той итальянки. Она сбежала, как и некоторые другие клиенты. Бизнес по-прежнему процветал. Мадемуазель была одной из богатейших женщин в мире, именем нарицательным в народе, поставщиком не только одежды, но и образа жизни, мечтаний современной женщины, стройной, свободной, подтянутой, независимой. Коко Шанель перенесла женщин в двадцатый век, освободив их от корсетов и двойных стандартов. Я, подумала она. Я сделала это. И даже больше.

Но теперь эта итальянская переселенка превращала женщин в клоунов. Платья с дурацкими пуговицами размером с теннисные мячи, натыканные повсюду перья, шлейфы длиной в три ярда, вышивки в виде животных и блестки, как на цирковых костюмах. Пальто из плетеной меди весом по меньшей мере сто фунтов. Кто такое наденет? Шляпа в форме ботинка… просто шутка, конечно. Но та, другая шляпа, то ужасное изделие, которое она называла головным убором идиотки, продавалось тысячами… Это была вязаная шапочка, плотно натянутая на голову. Даже у американской наследницы Дэйзи Феллоуз хватило наглости надеть такую для похода в салон Шанель!

Так не пойдет, сказала себе Коко. Отнюдь. Она только недавно начала обретать покой и сумела убедить себя в том, что Скиапарелли была лишь модным веянием на пару сезонов, как Аня выкинула этот трюк.

– Мне пора, – сказала она, вставая так быстро, что уронила записку, которую ей принесли минуту назад, – сообщение, оставленное по телефону в бутике внизу. Аня выбежала, не взглянув ни на одно платье, не сделав ни единого заказа. Скрывшись от глаз, Коко наклонилась, чтобы поднять записку. Встречаемся у Скиапарелли, а не у Шанель – гласила она.

Эта итальянка, опять.

Одно или два платья не имели значения: Коко могла уйти на пенсию и по-прежнему зарабатывать на своих духах «Шанель № 5» больше, чем большинство людей могло заработать за несколько жизней. Но Аня имела вес. Она была тем типом покупательниц, которые благодаря своей красоте заставляли всех вокруг оборачиваться, куда бы они ни пришли, и она появлялась везде. Все мужчины хотели ее. Все женщины хотели быть похожими на нее. Если она начнет носить Скиапарелли, захотят и другие. Это был вопрос репутации, известности. Так не должно было случиться.

Снова раздался стук. На этот раз Коко не потрудилась снять очки – ассистентка видела ее в них уже тысячи раз.

– Да-да? Что теперь?

– Леди Мендл настаивает на разговоре с вами.

– Скажи ей, что я перезвоню позже. Занята.

Вновь оставшись одна, Коко коснулась стоявшей на столе статуэтки: маленькая мужская фигура работы Арно Брекера, любимого скульптора Гитлера. Фигура была сродни Аполлону в своем неоклассическом почитании мужских форм. Ее друг Сальвадор Дали, увидев статуэтку, упал на пол в притворном припадке. Он хотел выкрасить ее в лимонно-зеленый цвет и вбить в нее гвозди не потому, что придерживался твердых взглядов относительно политики Германии, а потому, что ненавидел, всей душой ненавидел неоклассицизм.

Дали был красив, будучи смуглым испанцем, но слишком странен, чтобы заняться с ним сексом. Коко сдвинула свои прямые густые брови. Как давно она последний раз была влюблена, по-настоящему влюблена? Да, у нее были мужчины. Так, игрушки. И бывшие любовники, теперь ставшие старыми друзьями, все еще иногда делили с ней постель.

День выдался грустный, а от воспоминаний о своей спальне, обо всех одиноких ночах, ей стало еще грустнее. Ни один из ее любовников не мог сравниться с Боем Кейпелом, первым среди первых. Он был самым красивым, самым щедрым, самым понимающим. Он помог ей начать бизнес, а его красивые английские блейзеры вдохновили ее на новые образы. Как ей нравилось рыться в его гардеробе: накрахмаленные рубашки и плиссированные брюки, дюжины шелковых галстуков, пальто для верховой езды и ботинки – все сшито на заказ, продумано до мельчайшей детали.

Она так до конца и не оправилась после его смерти, случившейся двадцать лет назад. Прошло уже два десятилетия? Представить невозможно. Казалось, что только вчера; и каждый раз, когда она вспоминала об этом, ощущался ножом в сердце. Бой погиб в автокатастрофе, когда ехал к ней на рождественские каникулы.

А затем три года назад умерла вторая ее большая любовь, Поль Ирибе, художник, который использовал лицо Шанель для стольких прекрасных картин. И снова внезапно, играя в теннис у себя дома на юге в Ла-Пауза. Коко любила физические упражнения, верховую езду, плавание и теннис, но каждый раз, беря в руки теннисную ракетку, снова видела его, падающего на землю. Так много смертей. Они преследовали ее с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать и ее мать умерла, оставленная мужем в бедности. Однажды ночью в крошечной арендованной комнате на чердаке, где она спала с матерью и сестрой, Коко – в то время еще носившая имя Габриэль – услышала, как хриплое, астматическое дыхание матери замедляется, становится все тише, а затем исчезает совсем.

Слишком давно это было, сказала себе Коко, подойдя к зеркалу, чтобы нанести помаду. Зачем вспоминать об этом сейчас? Она увидела себя, смотрящую в ответ: красные блестящие губы, большие темные глаза.

Она не влюблялась со дня смерти Ирибе. Много секса, много вечеринок. Но она всегда чувствовала себя одиноко, не только после, но и во время, когда шелковые простыни все еще путались и извивались, когда все еще хлопали пробки от шампанского, она как будто была одна. И это заставляло ее чувствовать себя старой.

Нет, так не пойдет. Она встала, одернула юбку, расправила плечи и направилась к двери.

– Шарлотта! – крикнула она одной из своих ассистенток. – Позвони леди Мендл. Скажи ей, что я могу говорить. У меня к ней вопрос.

Будет ли там сегодня барон Ганс Гюнтер фон Динклаге? Они виделись на нескольких званых ужинах, но поговорили лишь мельком. Как и Бой Кейпел, он был мужчиной необычайной красоты и культуры. На скачках в Лонгчампе она чувствовала на себе его взгляд, и его желание грело ей сердце. Она не проявляла никаких знаков внимания. Не встречалась взглядами, не коснулась его руки, принимая от него сигарету, не вставала ближе, чем все остальные, во время вечеринки.

Она чуяла, что он не тот мужчина, с которым можно просто развлечься, не тот любовник, который хотел бы провести с ней только выходные. Если она планировала ответить ему взаимностью, это должно было что-то значить. Если бы он сделал шаг. Если бы… Шанель все еще могла выбирать из огромного списка любовников, но она достигла того возраста, когда больше не принимала свою привлекательность и способность удержать кого-то рядом с собой как должное.

Он был моложе. Он был влиятельным и важным лицом в абвере, немецкой разведке. По силам ли ей удержать в руках такого мужчину, который мог выбрать себе любую из красавиц Парижа?

Она проверит. Коко чувствовала, как прежняя энергия наполняет ее, и от мыслей о трофее и борьбе, ведущей к нему, желание растеклось по венам. Сегодня она выйдет из офиса немного раньше обычного, зайдет в свой номер в «Ритце» и будет долго принимать ванну, потом тщательно выберет себе наряд и позаботится о том, чтобы макияж был идеальным.

Сегодня вечером.

– Никаких ужинов в следующем полугодии, – наигранно проворчал Чарли, когда мы вышли на улицу. – Хотя признаю, что платье тебе идет. Скиапарелли, ха? Неплохой дизайн, я считаю.

– Да что ты понимаешь в дизайне и одежде, – поддразнила его Аня.

– Только то, как ты в ней выглядишь. – Он пожирал ее глазами. – Эти новые вещички мне нравятся.

– А старые нет? – Аня притворно надула губки, но ее глаза искрились весельем.

– Думаю, эти нравятся мне больше. И ты выглядишь в них гораздо счастливее.

– Тогда сегодня вечером я надену новое атласное платье с блестками. Для тебя. Скуплю все у Эльзы Скиапарелли.

– И как итальянку могут звать Эльза? – спросила я, напоминая о своем присутствии.

– Ее родители так сильно хотели сына, что, когда она родилась, отдали медсестре право назвать ребенка. – Аня посмотрела в голубые глаза Чарли и наклонилась к нему. – По крайней мере, так она рассказывает. А где уж тут правда – кто знает.

Ее шофер в форме появился из-за угла, посмотрел на часы и выбросил недокуренную сигарету на обочину. Он шел размеренно, без капли угодничества. Я решила, что это потому, что он работает на мужа, а не на жену. Чарли и Аня виновато отпрыгнули друг от друга на расстояние вытянутой руки. Шофер открыл пассажирскую дверь.

– Увидимся вечером? – спросила Аня у Чарли прохладным тоном.

– Почему бы и нет. – Он наскоро поцеловал ее в щеку, и я поняла, что эта отчужденность, эта публичная беспечность были всего лишь спектаклем. После того, как Аня села в машину и шофер отъехал от тротуара и влился в поток машин, Чарли взял меня за руку и мы пошли на угол ловить такси.

– Где вы познакомились? – спросила я.