А кстати он пришёлся потому, что Имрек задумывал новое развлечение в мире людей. Он собирался заполучить предмет, который был украден из эльфийских сокровищниц много веков назад, и который, как он считал, по праву принадлежал ему. Был это меч, выкованный асами для его эльфийского отца.

Хранился тот меч на монастырской земле, куда не смел ступить ни один эльф. Был он запечатан семью замками из кованого железа, какого не мог коснуться ни один сын Древнего племени. И над дверьми подвала, где хранился тот сундук, сиял крест – знак, на который не мог смотреть без слёз ни эльф, ни тролль.

Так, услышав зов Марны и узнав о её желании, Имрек сразу подумал о том, что выполнить его собственное желание сможет человек. Но только самому преданному человеку доверил бы он свою тайну. А поскольку Имрек был бессмертен, и время, за которое вырастает и старится человек, не значило для него ничего, то кто мог помочь ему лучше, чем приёмный сын, рождённый в племени людей?

Что с того, что он черноок, как тролль? Для эльфийского князя тролли были лишь немногим хуже людей!

Так думал он, разглядывая мальчика. Мальчик тёмными, как туман над ночным морем, большими глазами разглядывал его. Потом открыл нежно розовые губки и безмолвие эльфийских покоев огласил громогласный детский плач.

***

Имрек знал, что ему не быть хорошим отцом. Он отдал малышку своей сестре, чтобы та вскормила её и обучила всему, что должно уметь эльфийской деве, в то время как сам готовился преподать ей воинское мастерство, научить скакать верхом и помочь овладеть магией. Но до того было ещё далеко.

В руках Эзерели, златовласой, тонкостанной и большеглазой, малышка росла, не зная горестей. Эльфы назвали её Нэзе, что на их языке значило «дитя деревьев» – потому что все знали, что не было у неё ни настоящей матери, ни настоящего отца.

Поначалу Эзерель и Имрек старались скрыть это хотя бы от самой девочки, но правда так и стремилась наружу – стоило малышке подрасти, научиться бегать и говорить, как становилось видно, насколько непохожа она на своих бессмертных сверстников. Насколько быстрее растёт, насколько больше двигается, насколько иначе видит мир, потому что там, где эльфы с детства видели вечность, где привыкли наблюдать, оставаясь в стороне, как медленно поднимаются к солнцу ветви деревьев, как неторопливо точат камни струи горных рек… Там Нэзе видела бег времени, видела, как стремительно опадает листва, как бурлят буйные воды, сражаясь с неподвижной стихией земли, как день сменяет день и как в то время, как её погодки эльфы остаются неизменными, стремительно и резко меняется она сама.

В двенадцать Нэзе уже казалась совсем взрослой и не могла проводить время в праздных играх с другими детьми. Было их немного, потому что дети у эльфов рождались очень редко. Зато Нэзе знала в лицо всех русалок и дриад, каждого гнома из подгорных пещер помнила по имени, забредала в такие чащобы и заплывала в такие глубины, куда никогда не ступала нога человека. Весь мир Тени был доступен её взору, и хотя эльфы были сдержанны и холодны и с ней, и друг с другом, Нэзе чувствовала, что каждый из них принимает её за свою.

И всё же, чем старше она становилась, тем чаще заглядывалась на сверкающие контуры Сопряжений там, где сливались воедино Тень и Явь. Всё больше думала о том, что мир, в котором ей довелось расти, прекрасен, но всё же чужой. И всё чаще гадала о том, что могла бы увидеть там, по другую сторону перламутровых вспышек.

Когда Нэзе подросла, Имрек взял её обучение в свои руки. От Эзерель она уже знала основы магии, имена трав и языки птиц. Имрек же, как и хотел, научил её обращаться с мечом, раскрыл тайны Древних, обучил оборачиваться зверем, менять по желанию свой облик и призывать таких богов и духов, какие были могущественней любого из живущих. Объяснил он ей и то, как опасны эти силы и как бережно нужно относиться к своим умениям.

Он давал ей поручения и относился так, как мог бы относиться к собственной дочери, доверял ей и любил.

Когда исполнилось Нэзе девятнадцать, приёмный отец и наставник сообщил ей, что они отправляются в плавание и идут походом на Навь. И хотя это было не совсем то, о чём Нэзе мечтала, радость охватила её сердце. Нельзя было отправиться в Навь, минуя мир людей.

Но прежде, чем отправиться в путь, привёл Имрек свою ученицу к гномам в их тайные кузни. Хотя исконно враждовали два древних народа, гномы всё же согласились выковать меч для юной воительницы.

Бережно приняла Нэзе этот подарок. Осмотрела со всех сторон, воздела над головой… Отблески пламени плясали на стальном клинке, которого никогда не смогла бы коснуться рука эльфа – как ещё одно подтверждение тому, что мир, в котором Нэзе росла, был ей неродным. Но ни она не думала о подобном в этот момент, ни её названный отец.

***

Мальчика, которого нашла на подоконнике, Хильда назвала Сигурдом, как звали её старшего брата, погибшего в морском бою. Волосы у него были светлые, как пшеница, и блестели на солнце, как настоящее золото. Рос он крепким и крупным малышом, никому из сверстников не уступал ни в забавах, ни в борьбе – напротив, был он сильнее их всех и первым взял в руки настоящий меч.

Отец не мог нарадоваться сыну, рождённому от первой и любимой жены – тем более, что с того, как и обещала старуха-колдунья, Хильда рожала едва не каждый год. Так вскоре у Сигурда появились братья Оран и Скафон. Был у всех троих и старший брат, рождённый от наложницы – тот, кого звали Вирмом. С рождением законного сына, Олаф перестал уделять ему так много внимания, как раньше, но, скрепя сердце, Вирм принял это как данность. Все четверо братьев росли вместе, вместе учились искусству боя и стихосложения и редко разделяли друг друга по возрасту или вспоминали, что не у всех у них одна мать.

И всё же с раннего детства Сигурд немного отличался от других.

Вначале его невзлюбили собаки. Едва завидев вдалеке сына ярла, они начинали лаять и так рвались в бой, что не всегда их удерживала цепь.

Так Сигурд пролил кровь в первый раз. Когда ему было шесть, цепь соседского пса не выдержала, пёс рванулся к мальчишке и тот, недолго думая, запустил в него камнем. Сигурд метал камни без промаха, и пёс тут же упал замертво. А Сигурд подошёл к нему и долго стоял, молча наблюдая, как льётся из расколотого черепа кровь.

Когда братьям отец привёз первых скакунов, оказалось, что лошади так же не подпускают Сигурда к себе. Только жестокостью и кнутом заставил он подчиниться свою кобылу, но так и впредь среди всех четырёх лошадей, она оставалась самой зашуганной и нелюдимой.

Нелюдимым становился и сам Сигурд. Он по-прежнему легко справлялся с братьями в любой игре, но куда чаще теперь сидел в одиночестве, глядя, как бьётся о берег суровое северное море. Там, далеко на севере, где нависали над горизонтом низкие серые тучи и стучал по стальной глади океана бесконечный дождь, Сигурду временами чудились всполохи, не похожие ни на что, что он видел на суше. Эти всполохи притягивали его, и Сигурд не мог дождаться дня, когда отец позволит ему построить драккар и отправиться туда.

Всё больше становилась пропасть, отделявшая его от братьев, и хотя, став подростками, они по-прежнему охотились вместе, всё явственней становилось, что у каждого из четверых душа лежит к чему-то своему.

Вирм, как и Сигурд, мечтал построить драккар, но плыть хотел не на север, а на запад, чтобы мечом добыть себе собственную землю и там стать ярлом.

Скафон и Оран не питали любви к ратному делу. Первый хотел бы, чтобы отец позволил ему стать торговцем. Он мог бы обойтись вовсе без корабля – собрал бы отряд и отправился на юг или на восток. А Оран вовсе не думал о будущем, с утра до ночи он слагал песни и играл на свирели, и как порой казалось Олафу, предпочёл бы, чтобы завтра не наступило вовсе никогда.

Так всё чаще выходило, что если братья проводили время вместе, то чаще это были Сигурд и Вирм – вместе упражнялись с мечом и вместе охотились, пока Оран играл на свирели, а Скафон пропадал на ярмарке, глядя на пляски странствующих танцовщиц.

Так и случилось, что той весной, когда Сигурду исполнилось девятнадцать, они отправились в лес вдвоём.

Сигурд первым увидел перламутровые всполохи сопряжения в небе над холмом.

– Вирм, посмотри! Видишь, что там?! – воскликнул он. Вирм ничего не видел, но, когда Сигурд бросился на свет, последовал за ним.

Стремительно неслись лошади сыновей ярла, и всё же эльфийские кони были быстрей. В тот момент, когда оба они выскочили к холму, кавалькада бессмертных всадников уже пронеслась мимо и только одна, последняя лошадь, не успела вскочить в портал. Услышав стук копыт за спиной, всадница обернулась. Замешкалась, удерживая коня так, что тот поднялся на дыбы. Двое охотников замерли, глядя на чёрную копну её волос, на отблески магии, искрившиеся в глазах… Мгновение, и Нэзе отвернулась, снова посылая коня в галоп. А Сигурд продолжал стоять, не смея шевельнуться и не зная, какая магия поразила его сильнее – та, что сверкала в воздухе, или та, что таилась в её зрачках. Перед взглядом его всё ещё стояли губы всадницы – алые, как кровь. Так же будоражили они его сердце. И Сигурд вовсе не мог знать и не думал о том, что Вирм точно так же стоит у него за спиной, зачарованный эльфийской красотой.

Поход, в который увлёк Нэзе Имрек, был удачным. Всадники как вьюга налетели на крепость троллей, сверкающие клинки срывали головы с плеч, кровь лилась рекой. И самым быстрым и яростным стал выкованный из стали меч, который не мог быть поднят эльфийской рукой.

Впервые Нэзе увидела смерть, впервые узнала, как битва будоражит кровь… А всё же сердце её желало иного. И когда с победой эльфийские всадники вернулись в свой ивовый терем, она всё так же продолжала стоять на его стенах и глядеть туда, на восток, где в небе отбрасывали блики перламутровые всполохи сопряжения миров.

Глава 2.Явь

С того дня Сигурд окончательно потерял интерес и к братьям, и к отцу. Все его помыслы остались там, где полыхало небо серебром. Там, высоко, откуда глядели на него тёмные, как небо в грозу, глаза эльфийской всадницы.

Сигурд всегда думал, что эльфы стройны и невесомы. Так говорили сказки, которые рассказывала ему нянька-повитуха. В её историях было много о древнем народе бессмертных, который некогда поклялся охранять людей ото зла, но забыл о своей клятве.

В деревне, которая раскинулась вокруг крепости ярла Олафа, стояла церковь. Мать Сигурда, Хильда, веровала в Огненного Бога и каждую неделю по много часов просиживала за молитвой. Но покуда Хильда молилась своему богу, дети её оставались предоставлены сами себе – либо играли в воинские игры и учились рубиться насмерть, либо слушали сказки старой Магды, которая некогда носила совсем другое имя.

Так и вышло, что Сигурд и его братья куда больше знали об эльфах и троллях, чем об ангелах и грехах, и веровали больше в старых богов.

Заметив, что Сигурд, старший и любимый сын, всё чаще сидит в одиночестве и смотрит на горизонт, Олаф решил, что пришла пора ему отправиться в первый поход. Сам он давно уже не покидал стен крепости, но теперь решил снова собрать дружину, приказал строить драккары – всего их было пять, по одному на каждого из сыновей и один для него самого. Вместе отправились воины на запад, чтобы долгие месяцы провести в море. Все пятеро вернулись на северное побережье живыми, но каждый обзавёлся шрамами и много нового узнал о мире. И самыми яростными воинами показали себя Сигурд и Вирм.

В дальнем странствии Сигурд почти забыл о своём недолгом видении, и всё же даже там, когда берег тонул в тумане и казалось, что драккар плывёт по ту сторону миров, во сне он видел тёмные, как туман над морем, глаза, алые как кровь, губы, и чёрные, как смоль, кудри эльфийского всадника. И там, на далёких западных берегах, он поклялся, что не коснётся ни женщины, ни девушки, кроме той одной, что виделась ему во снах.