Алексей помедлил мгновение, шагнул навстречу залу, оглянувшись, неловко кивнул в знак извинения пианистке и ударнику, спешно облизал губы, приложил трубу к губам. В возникшей тишине труба запела нежно и тихо. Голос ее был чист и слаб, как у хрупкой девочки-подростка, казалось, она вымаливает что-то – робко, почти без надежды на воплощение желания. Но вот голос трубы стал крепнуть, набирать мощь и спустя полминуты не осталось ни мольбы, ни просьбы, звучали смелость, напор, уверенность в собственных силах расцветшей на глазах у зала красавицы.

Девушка, чьи макушку и спину облюбовал Кирилл, подалась вперед сильнее, подвинувшись на самый край стула, – и больше ни разу не шелохнулась до конца исполнения. Покоренный ее напряжением Кирилл намертво прилип глазами к ее спине. Он ценил эту музыкальную композицию, считал одной из самых мощных у Квинов, к тому же Алексей сегодня был явно в ударе. «Кто хочет жить вечно?» «Кто осмелится любить вечно?» «Кто будет ждать вечно, несмотря ни на что?» Звуки резали душное пространство небольшого зала, вонзались в каждую клетку тела Кирилла, просверливали до костей, заставляли кровь течь быстрее, сердце стучать бешенее, предвосхищая, что вот оно – начало начал чего-то нового, немыслимого, чему не может быть конца, чему во все времена есть только начало. И сам Фредди Меркьюри, раскинув руки, сверкая ослепительными зубами из-под черных усов, улыбался сейчас за спиной у Алексея, потому что остался жить и звучать вечно.

Внизу образовалась шумная толчея. Кипел бурный обмен мнениями, звенели чьи-то возгласы, приветствия, хохот, мелькали рукопожатия, дружеские объятия. Кирилл с Сергеем ждали Алексея.

– В «Солянке»^[1] сегодня глухо, рванем в «Симачев»^[2]? – Сергей поддел плечом плечо Кирилла.

Кирилл рассеянно кивал, а сам искал глазами приглянувшиеся спину и волосы. Домой он не торопился. Воскресные домашние вечера вызывали в нем законное отвращение к жизни. К тому же не покидало ощущение, что он может упустить что-то важное, жизненно ему необходимое. Он нигде не находил ее взглядом. «Пошли покурим», – предложил Сергей. Они взяли в гардеробе куртки, вышли во внутренний дворик. Там Кирилл увидел ее. Она стояла с какой-то девицей чуть в стороне от выхода, обе курили, и он подумал, что ей совсем не идет это занятие. Она поймала на себе его взгляд, сделала вид, что полностью сосредоточена на подруге, а сердце у самой затрепыхалось. Она заметила его еще до концерта, у центрального входа. В громогласной предконцертной толчее бросился в глаза почему-то именно он. Короткий ершик густых темно-русых волос, джинсы на рыжем кожаном ремне, светло-канареечная льняная рубашка. Уже тогда в ней что-то щелкнуло. Он неуловимо отличался от большинства. Может быть, в нем не было привычной музыкантской расхлябанности, небрежности? Она и сама не понимала, чем он зацепил ее. Крепкие длинные ноги в хорошо сидящих джинсах и модных ботинках? Поджарый? Да мало ли таких?

– Дай-ка я дернусь, потороплю эту черепаху, где он застрял, – оторвался от Кирилла Сергей.

– Давай, – кивнул вслед ему Кирилл со скрытой радостью, что остается один.

«Ну, подойди же, не трусь», – мысленно взывала она к нему.

«Если подойду, что скажу? – думал Кирилл. – Отошьет – что дальше? Подруга у нее с виду грубоватая, хоть и блондинка, может ляпнуть что угодно. Но надо решаться. Надо действовать». И всё-таки, проходя в третий раз мимо их курящей парочки, он шагнул в их сторону. Из ее рук в эту секунду выпала зажигалка, оба синхронно за ней наклонились, соприкоснулись лбами, коротко засмеялись, подняли друг на друга взгляд, и Кирилл поразился ее глазам – в вечернем освещении темно-рыжим в цветную искрящуюся крапинку. Он протянул ей зажигалку.

– Я заметил… вам понравилось, как играл мой друг…

– Да, очень, – ответила она, хотя не была уверена, что он имеет в виду этого чудесного долговязого трубача.

– Слу-ушай, Алексей твой друг? – беспардонно встряла блондинка. – Я раньше его как-то слышала, он классный. А у меня тоже приятель здесь, ударник, Виктор. Виртуоз не меньше. Я как-то на записи у них была, в подвальной студии, они, конечно, все гении! Кстати, может, представишься?

– Кирилл.

– Светлана, а это Катя.

Катя продолжала улыбаться Кириллу, чуть склонив к плечу голову. Ему показалось, легким наклоном головы она просит извинения за чрезмерную болтливость подруги. Изумительными у этой девушки оказались не только глаза и волосы, у нее были потрясающего очертания губы. Их уголки похожи были на завитки. Даже когда улыбка сошла с ее губ, ее лицо не утратило радостного, милого выражения. Кирилл спохватился, что слишком долго разглядывает ее лицо, и заставил себя оглянуться. К ним приближались Алексей с Сергеем.

– О чем спич? Надеюсь, девочки едут с нами? – Сергей был напорист, как всегда.

– Приглашаете? – мгновенно подсуетилась Светлана.

– Есте-ественно. Отметить триумф трубача в компании ценительниц жанра – это, знаете ли… – Не найдясь чем завершить фразу, Сергей вальяжно приобнял Алексея.

Переполненный эйфорией успеха Алексей сейчас любил весь мир, а заодно и двух незнакомых девушек.

Катя мимолетно взглянула на Кирилла, тот напряженно молчал, и у нее вырвалось:

– Ой, вы знаете, я не могу. Мне завтра утром рано вставать.

Светлана взглядом приговорила подругу к расстрелу.

– Тогда хотя бы номера подкиньте, на будущее. – Сергей достал из кармана телефон.

Продолжая уничтожать Катю взором, Светлана продиктовала свой и ее номера. Они попрощались.

Выйдя на улицу, троица вызвала такси. На заднем сиденье Сергей протянул Кириллу мобильный:

– На, для тебя старался, открой на букву «К», она одна там Катя. Чего б вы без меня делали, инфантилы. Кстати, не хотите моей личной жизнью поинтересоваться? Хозяйка «лексуса» вчера к ночи позвонила. Зацени, Леха, я на твой концерт пришел после суточного секс-дежурства.

– А подробности? – оживился, развернувшись к Сергею, Алексей.

– Вдова убитого два года назад топ-менеджера «Газпрома». Командировки, естественно, никакой нет. Зато крутое наследство есть. Сын на учебе в Англии, квартира двести метров на Ленинском – упакована в колониальном стиле. (После МАРХИ отец Сергея десять лет поработал в проектном бюро и с тех пор трепетно хранил журналы по архитектуре и дизайну.)

– Сразу к себе домой не побоялась?

– Сексуальный голод убивает все страхи. Я, естественно, отблагодарил ее за смелость. Продемонстрировал класс игры на своей волшебной дудочке.

Славянской внешности, лет сорока таксист не удержался, прыснул:

– У вас, ребят, нет там еще одной про запас?

– Дудочки? – уточнил Сергей.

– Упакованной бабы, стосковавшейся по сексу. Можно без колониального стиля. Дудочка у меня у самого в полном порядке.

– Это вряд ли. – Алексей сел прямо. – Это только работникам автосервиса такая пруха. Они у одиноких женщин на особом счету.

Они подъехали к Столешникову переулку со стороны Петровки, расплатились.

– Дудочку береги, шеф, другой не будет, – выходя из машины, порекомендовал Сергей.

* * *

Кате не спалось. За стенкой громыхали отголоски блокбастера. Отчим смотрел очередную американскую нетленку. Матери не было – улетела в Милан за очередной партией товара. «Какая я дура, что не поехала в клуб. Вечно торможу, где не надо, вечно меня сомнения гложут, а потом жалею. Права Света, не умею я ловить нужный момент. Хотя что я дергаюсь? Всё равно он не позвонит. Когда мне везло с нормальными? Подсуетился совсем не он, этот наглый приятель его Сергей, а он даже на номер мой не глянул».

Он позвонил в понедельник ближе к вечеру. Она узнала его мгновенно, он не успел назваться, а ее пронзило то же, что вчера, состояние затрепыхавшегося сердца, отхлынувшей от рук крови и общей телесной беспомощности. Пока он напоминал о себе, она пыталась собраться, чтобы не дрогнул при ответе голос. Ответила, что учится на третьем курсе РГГУ на лингвистике, а когда он предложил приехать завтра к ее институту, она только и смогла выдохнуть «Хорошо, к трём».

Они зашли в «Якиторию» у «Менделеевской», сели у окна, уставились в принесенные официантом меню. После ноябрьской промозглости обоим хотелось согреться. Катя, не отрывая глаз от меню, спросила: «Может, горячего саке?» – «Не возражаю, – сказал Кирилл. – А что будем есть?» – «Мне можно лапшу с курицей», – ответила не любившая суши Катя и тут же подумала: «Как я на его глазах лапшу-то буду есть? Ужас, ужас! Да и вообще…» Официант уточнил, сильно ли разогревать саке? Они, не сговариваясь, закивали: «сильно-сильно», и засмеялись вместе с официантом. В ожидании еды изо всех сил старались быть раскрепощенными, невозмутимыми, становясь от этого еще больше скованными, неловкими. Но где-то на седьмой минуте общения они бессознательно бросили тщетные старания и стали любоваться друг другом, правда пока в скрытой форме. Официант принес заказ. Кирилл наполнил фарфоровые наперстки горячим напитком, они выпили. В них разлилось приятное тепло, и необъяснимое их родство усилилось. И уже получалось разговаривать на разные темы.

– Мне, когда в девятом классе училась, гадалка на Арбате нагадала, что имя моего избранника будет на букву «К», а на меня тогда одноклассник глаз положил, Клим с фамилией Зайчонок, ниже меня ростом, с оттопыренными ушами. Представь, как я страдала от безысходности: думала, это и есть мой пожизненный приговор.

– Ну да. А мне тут на днях одна странноватая особа тоже предрекла чуйство.

– Та-ак, интересно. С этого места поподробнее…

– Любительница поживиться выброшенным фарфором. Я ей в субботу помог кое в чем, так она мне скорую судьбоносную встречу напророчила. Живет в доме престарелых, пятнадцать минут езды от «Юго-Западной». В гости, между прочим, приглашала.

– Давай съездим.

– Ты серьезно?

– Серьезно. Рутина надоела. Хочется свежих впечатлений, экзотики. Купим что-нибудь вкусное и поедем.

– Разочарований не боишься?

– Не-а.

– Хорошо, в следующий выходной, только ради тебя.

– Договорились.

– Ты вообще с кем живешь?

– С матерью и отчимом.

– И как тебе?

– Да никак. У него психология неблагодарного человека. Как будто все в мире ему обязаны. Должны его обслуживать, а он будет сидеть недовольный, нога на ногу, кривиться – всё не то, плохо для меня постарались, надо бы лучше стараться. А сам только и умеет тупо поглощать. Потребленец жизни.

«Взгляды на меня стал слюнявые бросать, козел, а мать будто не замечает», – подумала она. Но тут же мысленно осеклась.

– Извини, что-то меня занесло, наболело просто.

– Ничего, нормально. А у тебя самой какая психология?

– Я по возможности радуюсь. Солнце с утра, спасибо. Дождь – тоже хорошо. Скажешь, банально?

– Не скажу.

– Значит, подумаешь.

– И не подумаю.

– Странно. Сейчас в студенческой тусовке две основные тенденции: хронического пессимизма или мажорного пафоса, не замечал?

– Есть местами.

– Модно изображать отвергнутых миром жертв или избранников фортуны с дымом из ушей. Я ни в ту ни в другую фокус-группу не вписываюсь.

– Понимаю. Я, пожалуй, тоже ни в той ни в другой, – кивнул Кирилл.

– Это у меня генетическое. В этом я абсолютная папина дочка.

– Кто у тебя отец?

– Теперь уже никто. Раньше лингвистикой занимался, в Институте русского языка.

– В каком смысле «никто»?

– В том, что его двенадцать лет нет на свете. Я в память о нем на лингвистику поступила. Знаешь, не помню, чтобы он хоть раз меня за что-то ругал. Не потому, что я чересчур послушная была, думаю, он не умел ругать в принципе.

«Куда меня несет, зачем я ему столько про себя выкладываю?» – мелькнуло у нее в голове.

– А у меня, по твоей логике, какая психология?

– Пока не поняла. Но улыбка у тебя обнадеживающая, – засмеялась она.

– Намек на гибкую молодую психику?

– Типа того. Ты не замечал, как многие после сорока перестают адекватно воспринимать реальность? Становятся откровенными жлобами или вообще кончеными дебилами?

– Возможно, – неопределенно ответил Кирилл, хотя о многих думал именно так.

– Вот с отцом моим никогда бы такого не случилось, я точно знаю, – добавила она.