Я в принципе и не сопротивлялась, и в тот момент чаша весов перевесила в пользу психиатрии. Я вспомнила, как когда-то сама пережила панические атаки и депрессивные эпизоды, и как мне не хватало поддержки. Проанализировав, я поняла, что если я буду участвовать в моменте, в жизни любого человека как проводник, который будет рассказывать, что это не смертельно, что так бывает, что это можно убрать и корректировать, что на этом не заканчивается жизнь, что можно справиться, то я могу быть поддержкой. Я поняла, что мне бы хотелось участвовать в таком процессе и скорее всего стать специалистом, который будет лекарем души. То есть тем человеком, которого мне в свое время не хватало, тогда мне не посоветовали сходить к специалисту и не объяснили, что со мной происходит. И что не нужно несколько месяцев страдать и умирать, и думать о плохом, и метаться в кошмарных снах и панических атаках.

На шестом курсе я окончательно решила: я буду психиатром.

Эпизод 5
В интернатуру психиатрии – не берём

Последний день учебы помню до мелочей. Все медики ждали этого дня, того самого дня, который мы называли «судным». День распределения.

Эта сцена всегда напоминала мне эпизод из «Гарри Поттера», когда ученики надевали шляпу, и она распределяла их по факультетам. Вот только у нас шляпы не было, да и решение принимали вовсе не магические существа, а серьёзные люди – главные врачи. Аудитория, в которой мы оказались, больше походила на ритуальный зал. Куполообразная, с высокими потолками, где сидели около пятидесяти взрослых, грозных, серьёзных главных врачей. Нас завели стадом. И вывели стадом. Затем по одному в эту большую аудиторию входили «жертвы» и их «покупали». Процедура была проста: ты заходишь, высказываешь свои предпочтения, рассказываешь о своих оценках, достижениях, о том, в какой области хочешь работать. Затем один из врачей вставал и говорил: «Беру». Это касалось только бесплатных мест или целевых направлений. Конечно, были и те, кто готов был платить за свою интернатуру, им было проще – они могли выбрать любую клинику, где захотят проходить практику.

Мы все стояли у двери в полном напряжении. Это было заметно в каждом движении. Кто-то нервно перебирал край халата, кто-то поправлял свою идеально выглаженную шапочку. Халаты должны были быть белыми, без единого пятнышка, а шапки – накрахмаленными. Всё должно было кричать о профессионализме. Но этот внешний блеск не мог скрыть хаос, который творился у нас внутри.

В какой-то момент мы сгрудились в небольшой группке, как стайка маленьких птичек, тихо чирикая о своих планах. В нашем девичьем коллективе царила лёгкая паника. Не все из нас знали, какую специальность выбрать. Некоторые из девчонок до последнего момента не могли определиться. Были те, кто руководствовался только тем, что выбирали бесплатное место – неважно какое. Представляете, такие люди есть и сейчас, и это вполне нормально. Ведь можно просто не понять, что больше всего нравится, а иногда и вовсе хочется заниматься всем – лечить любые болезни. Бывает и так.

Я стояла у двери, стараясь держать себя в руках. И тут до меня донесся фрагмент разговора. Услышанное заставило меня резко обернуться, словно ток прошел по телу.

– В этом году в психиатрию не набирают.

Внутри всё оборвалось. Я почувствовала, как в груди начало нарастать тепло, похожее на первые симптомы панической атаки. Рядом стояла одна из наших методисток. Я подошла к ней, надеясь, что это просто ошибка:

– Как это не набирают в психиатрию? – выдохнула я, с трудом контролируя голос. – У нас что, нет набора в этом году?

Она тяжело вздохнула и ответила:

– Да, всё верно. Парадокс, но все эти годы интернатура в психиатрии была. А в этом – наш профессор не подтвердил сертификат и лицензию на интернатуру. Остаётся только ординатура, и то с ограниченным количеством мест.

Я почувствовала, как мои ноги стали ватными. Два года ординатуры. Два года учебы вместо практики. Два года без взрослой врачебной жизни. Да и мест-то всего несколько! Как же так?

Сложив руки на груди, я пыталась переварить эту информацию, но в голове начиналась настоящая буря. «Может, выбрать другую специальность? Но я ведь хотела стать психиатром! На что я буду жить эти два года? Как дальше быть? Даже если удастся попасть в ординатуру, что значит „ограниченное количество мест“?»

Пока я была в раздумьях, настала моя очередь. Я выдохнула и шагнула в аудиторию. Сердце бешено колотилось, но я не могла позволить себе показать волнение. Пройдя через этот своеобразный кастинг, меня взяли в ординатуру на два года. Это были два долгих года, полных открытий, трудностей и надежд.

Эпизод 6
Внутренние метания

После того, как я увидела своё имя в списках ординаторов, которые следующие два года посвятят себя психиатрическому стационару безвылазно, в голове начали роиться мысли.

На меде учатся шесть лет. И все шесть лет ты так или иначе 80 % времени посвящаешь учебе. Все весёлые гулянки, молодёжные тусовки, ночные загулы, алкогольные ретриты, в основном, 80 % ответственных будущих медиков обходят стороной. И когда ты выпускаешься, ты думаешь о том, что ты мало того что учишься шесть лет – больше чем кто-либо другой – ты ещё год должен учиться специально, а в моем случае – два.

Моему запутавшемуся мозгу не было покоя. Были абсолютно разные мысли: как учиться, а когда я буду работать, а как зарабатывать, на что жить? Потому что я была уже взрослой девочкой, и, дай Бог здоровья моим родителям, они мне помогали, но подрабатывать у меня не было возможности, потому что не было оконченного образования. Да, нам платили стипендию. Но стипендия в то время составляла – 2 700 рублей, не больше.

Внутренние метания продолжались около месяца. Меня очень поддержал мой любимый папа, который все время верил, что из меня выйдет чудесный врач, невероятной квалификации. Конечно, мы размышляли о том, что возможно мне нужно поступить в интернатуру в другой город или пропустить как-то год. Но в итоге сошлись на том, что ординатура тоже имеет своеобразные плюсы. Потому что учиться два года лучше, чем один. Особенно, когда есть хоть какая-то финансовая гарантия со стороны родителей.

На тот момент, когда я попала в ординатуру, мне было 23 года. В 23 года мои ровесники в классе уже прекрасно работали, хорошо зарабатывали, кто-то даже открыл свой бизнес. Мои внутренние метания были связаны с внутренней ущербностью, потому что начинаешь сравнивать себя с ровесниками. Думать о том, что как же так получилось, что я все учусь и учусь. И нет никакого просвета, нет никакой деятельности, и нет никакого выхлопа в виде оплаты труда или ещё каких-то плюсов.

Но обратного пути не было. Я уже настроилась на специальность психиатрии. Начала читать книги. Всю жизнь любила читать, с 13 лет буквально бессмысленно проглатывала все книги, которые попадали в мои руки. Но это лето я посвятила чтению специальной литературы, чтобы еще раз убедиться в правильности своего выбора.

И 1 сентября мы, небольшая, но стройная кучка из семи человек, со всего потока из двухсот выпускников, вновь перешагнули порог знакомой психиатрической больницы, готовые стать психиатрами.

Эпизод 7
Родное острое третье отделение

После распределения по отделениям, нас, ординаторов, разбросали по разным направлениям. У нас был руководитель практики, преподаватель, и он нас распределил по отделениям, за которыми мы должны были закрепиться как минимум на три месяца. Моё назначение оказалось в родном третьем отделении – остром мужском. Именно с этого отделения началась моя глубокая связь с психиатрией, полная контрастных эмоций: любви, ненависти, страсти, отвращения.

Вход в отделение был через тяжёлую железную дверь, открываемую специальным ключом. Мы прошли в длинный коридор, где меня представили врачам, заведующей и медицинскому персоналу. В отделении не было отдельной ординаторской, так что мне и моему коллеге отвели бывший изолятор, на котором так и осталась висеть табличка, но его переделали под кабинет. Он находился прямо в отделении, и каждый раз, когда я выходила, я оказывалась среди пациентов – психически больных людей. Остальные врачи находились в другой части отделения, за дверью, которая отделяла их от пациентов.

Первое знакомство с моим наставником, Николаем Александровичем Сочинским, оставило неизгладимое впечатление. Он напоминал мне доктора Хауса: высокий, на его тонком аристократическом лице было спокойное выражение. В тонкой золотистой оправе очки и самые запоминающиеся пальцы, длинные пальцы, которые барабанили по столу. Этот чудесный человек мне запомнился ещё и абсолютно нейтральными интонациями своего голоса, невозмутимым лицом и просто потрясающей тихой харизмой.

Мой первый пациент, наверное, он мне запомнится надолго, довольно-таки ярко и красочно ворвался в кабинет Николая Александровича, где мы сидели вместе с моим коллегой и вкушали всю информацию о вводных психиатрических данных. Резко открывается дверь, и в проёме оказывается молодой человек на вид лет 19–20, с всклокоченными волосами, с абсолютно непонимающими глазами. Он резко заходит в кабинет. Подходит к умывальнику. Открывает два крана. Из крана начинает литься вода бешеным потоком. Он начинает активно умываться. При этом мы с коллегой сидим просто в полном шоке. Я перевожу глаза на Николая Александровича, он сидит с абсолютно невозмутимым лицом. Это дало какое-то успокоение, что в принципе, наверное, происходит что-то в рамках разумного. Молодой человек начинает активно умываться, разбрызгивая воду вокруг себя на зеркало, которое висит перед умывальником, со словами: «Ой, б**, ой, б**, вот это да, вот это да. Вот это я, да, вот это я». Ну и, собственно, умываясь и периодически посматривая в зеркало, он продолжал банные процедуры.

Тут его Николай Александрович прерывает, чтобы он остановился:

– Толя, успокойся, закрой краны, что случилось?

На что этот Толя поворачивается к нам и начинает очень быстро и сбивчиво рассказывать:

– Николай Александрович, вы знаете! Да вот тут такое дело! Мы на крыше с голубями кабель тянули. И я что-то не дотянул. И голуби, они сидели. Смотрели. А кабель же надо тянуть. А мы его потом ещё и домой потянем. И голуби, короче, мне помогали. В общем, я не пойму. И я что-то смотрю на себя. И я не я, – и дальше этот бред продолжился примерно в таком же контексте.

Мои глаза, мне кажется, на тот момент, стали шире блюд, но при этом Николай Александрович абсолютно не менялся в лице, его невозмутимость в очередной раз внушала уверенность. Он приподнялся, подошел к Анатолию. Достаточно таким волевым жестом положил ему руку на плечо, усадил его на стул со словами:

– Толя, присядь, сейчас мы разберёмся и с голубями, и с кабелем, – и начал собирать анамнез.

Вот с такого пациента, как вы, наверное, уже поняли, в психотическом эпизоде, в обострении, начался мой путь практических занятий в психиатрии.

Эпизод 8
Грамотный сбор анамнеза

После участия в сборе анамнеза я узнала, что Толя рос в достаточно благополучной семье с мамой и папой, учился на неплохие оценки, имел некоторые достижения и, по мнению окружающих, был абсолютно здоровым мальчиком. Когда пришло время призыва в армию, его отправили на службу. Однако всего через несколько месяцев его комиссовали по статье с диагнозом F20 – шизофрения.

Параноидная шизофрения – форма расстройства, при которой преобладают параноидные синдромы, то есть нарушения восприятия реальности, связанные с появлением бредовых убеждений и галлюцинаций. Больные склонны думать, что их преследуют, заговорщики хотят им навредить или убить, они обладают особыми способностями или миссией, являются избранными или великими людьми.

Галлюцинации могут быть слуховыми, зрительными, обонятельными или тактильными. Пациенты слышат голоса, которые комментируют их действия, критикуют или приказывают что-то делать. Они могут видеть нереальные образы или существа, чувствовать запахи или прикосновения. При этом больные уверены в правдивости собственных ощущений и не поддаются логическим доводам.