Я его не запугивал, даже мысли такой не было, я просто говорил серьезно, но он воспринял мои слова как угрозу, поторопился вернуться в такси и поехал беспрекословно. Как вам угодно, сказал он покорно, я не хочу, чтобы вам стало дурно в моем такси, у меня еще лицензия не готова, понимаете вы или нет, для меня это будет полная катастрофа. Мы проехали в запрещенном направлении всю улицу, которая, возможно, и была Сарайва де Карвальо, точно не скажу, и выехали на площадь Празереш. Цыгане расположились у входа на кладбище, устроили небольшой рынок с деревянными лотками и скатертями, раскинутыми на земле. Я вылез из такси и попросил водителя подождать. Площадь была безлюдна, цыгане спали прямо на земле. Я подошел к лотку старой цыганки в черном, с желтой косынкой на голове. На ее лотке лежали штабеля безупречных футболок Lacoste, только без крокодильчиков на положенном месте. Цыганка, обратился я к ней, я пришел за покупками. Что с тобою, сынок? – спросила меня Старая Цыганка, взглянув на мою рубашку, у тебя малярия, или что? Не знаю, цыганка, ответил я, но я потею как конь, мне нужна свежая рубашка или, может быть, даже две. Я потом скажу, что у тебя, сынок, сказала Старая Цыганка, ты сперва выбирай себе рубашку, ты не можешь оставаться в той, что на тебе, если пот высохнет на спине, считай, что болезнь неминуема. Что ты мне посоветуешь, спросил я, рубашку или футболку? Старуха цыганка на минуту задумалась, потом говорит: послушайся моего совета, бери майку Lacoste, они хорошо проветриваются, поддельный Lacoste стоит пятьсот эскудо, настоящий – пятьсот двадцать. Ничего себе, сказал я, Lacoste за пятьсот двадцать, по-моему, это даром, а какая разница между настоящим и поддельным? Покупать настоящий Lacoste – большая глупость, сказала Старая Цыганка, бери поддельный за пятьсот, а за двадцать возьми крокодильчика, он самоклеящийся, приклеишь, куда положено, и у тебя настоящий Lacoste. Она показала мне мешочек с крокодильчиками. За двадцать эскудо я отдам тебе четверых, одного наклеишь, трое будут в запасе, а то эти самоклейки то и дело отклеиваются. По-моему, сказал я, разумный подход, я возьму два настоящих Lacoste, какого цвета ты мне посоветуешь? Мне нравятся цыганские цвета, красный и черный, но при таком солнце черный не самый лучший, ты парень хрупкий, а красный слишком бросается в глаза, ты уже не в том возрасте, чтобы носить красный. Но я не такой уж и старый, возразил я, могу носить светлые цвета. Возьми голубой, сказала Старая Цыганка, идеальный цвет для тебя, а сейчас, сынок, я расскажу, что у тебя и почему ты так потеешь, за дополнительных двести эскудо я расскажу тебе все, и что ты делаешь, и что тебя ждет в это знойное воскресенье, хочешь узнать свою судьбу? Старая Цыганка завладела моей рукой и стала внимательно изучать ладонь. Сложновато, сказала она, присядем-ка на скамейку. Я сел, но она не отпустила мою руку. Сынок, сказала старуха, послушай, так дальше продолжаться не может, ты не можешь жить одновременно во сне и наяву, это чревато галлюцинациями, ты как сомнамбула бродишь с вытянутыми вперед руками и все, к чему ты прикасаешься, становится частью твоего сна, даже я, толстая старуха, восемьдесят килограммов живого веса, таю в воздухе, прикасаясь к твоей руке, будто и я являюсь частью твоих сновидений. И что же мне делать? – спросил я, скажи на милость, Старая Цыганка. Пока ничего, ответила она, этот день тебя ждет, и избежать ты его не можешь, это будет день испытаний и очищенья, возможно, после него ты найдешь согласие с самим собой, во всяком случае, сынок, я тебе этого желаю. Старая Цыганка раскурила сигару и втянула дым. Дай-ка мне правую руку, сказала она, расскажу тебе все подробно. Она внимательно рассмотрела и под конец погладила мою ладонь своими шершавыми пальцами. Я вижу, ты должен явиться с визитом к одному человеку, но дом, который ты ищешь, существует только в твоей голове, может, в твоих грезах, можешь отпустить ожидающее тебя такси, человек, которого ты ищешь, находится поблизости, за теми воротами. Она показала в сторону кладбища и говорит: ступай, сынок, на встречу, которая должна состояться. Я поблагодарил ее и направился к Таксисту. Я приехал, я здесь выхожу, сказал я, вынимая бумажник, расплатился, большое спасибо, вы были очень любезны. Футболки вполне симпатичные, сказал Таксист, разглядывая сложенные футболки Lacoste, которые я держал под мышкой, отличная покупка, амиго. Я взял пиджак и бутылку шампанского. Таксист энергично пожал мне руку и протянул свою визитную карточку. Это мой телефон, сказал он, если понадобится такси, звоните, оставьте сообщение моей жене, принимаются также заказы на следующий день. Машина тронулась с места, но через несколько метров остановилась, Таксист дал задний ход. Сейчас вам получше? – спросил он через окошко. Да, сказал я, сейчас получше, благодарю. Таксист улыбнулся, и машина скрылась за углом.

Я приблизился к воротам и вошел. На кладбище было пусто, только кот прогуливался между могилами. Справа от меня, сразу за воротами, виднелась сторожка с открытой дверью. Я сказал: разрешите войти? Закрыл глаза, чтобы освоиться в темноте, ибо внутри царил глубокий сумрак. Различил уложенные штабелями гробы, вазу с засохшими цветами, стол, на котором лежала надгробная плита. Входите, послышался голос, и в глубине помещения, рядом с монументальным шкафом, я увидел человека крошечного роста. На нем были очки, фартук пепельного цвета и черная фуражка с козырьком, как у железнодорожных контролеров. Слушаю, что вам угодно? – спросил он меня, кладбище закрыто, скоро откроется, сейчас обеденный перерыв, я – смотритель кладбища. Только тогда я заметил, что он ел из алюминиевого котелка и ложка в его руке застыла в воздухе. Не желаете присоединиться? – спросил Смотритель Кладбища, продолжая глотать пищу. Благодарю вас, приятного аппетита, сказал я, с вашего разрешения я подожду внутри, пока вы закончите, или могу снаружи. Фейжоа́да, сказал Смотритель Кладбища, как если бы меня не слышал, фейжоада каждый день, моя жена, кроме фейжоады, ничего не готовит. И продолжил: даже и не думайте, сидите здесь, в тени, а не на солнце, там такое пекло, что можно откинуть копыта, присаживайтесь, найдите себе место и садитесь. Вы очень добры, сказал я, могу я воспользоваться случаем и переодеть рубашку? она насквозь пропиталась потом, я купил себе у цыган две футболки. Я поставил бутылку шампанского на гроб, снял рубашку и надел настоящую майку Lacoste. Сразу почувствовал себя легче, перестал потеть, в этом помещении было прохладно. Я пришел сюда еще мальчиком, сказал Смотритель Кладбища, пятьдесят лет назад, и провел всю жизнь, охраняя покойников. М-да, ответил я. Наступило молчание. Он спокойно ел свою фейжоаду, время от времени снимал очки и потом снова надевал их. Ничего не вижу в очках, и без них ничего не вижу, сказал он, все как в тумане, доктор говорит, что это катаплазма. Катаракта, сказал я, это называется катаракта. Катаракта или катаплазма, все равно надувательство, сказал Смотритель Кладбища. Он снял фуражку и почесал макушку. Откуда у людей желание приходить на кладбище в этом часу, на этом солнцепеке, сказал Смотритель Кладбища, никому и в голову не придет такая мысль. Тут лежит мой друг, сказал я, мне нагадала цыганка, старая цыганка, торгующая майками у ворот, она мне сказала, что искать его нужно здесь, это мой старый друг, мы с ним столько времени провели вместе, как братья, мне хотелось его навестить и кое о чем спросить. И вы полагаете, что он вам ответит? – спросил Смотритель Кладбища, покойники – народ молчаливый, я-то их знаю, позвольте заметить. Хочу попробовать, сказал я, хочу выяснить вопрос, оставшийся непроясненным, он умер и ничего не объяснил. Женщины? – спросил Смотритель Кладбища. Я не ответил, и он продолжил: в таких вопросах всегда замешана женщина. Не знаю, сказал я, может, он просто вредничал, хотелось бы выяснить, была ли это вредность, если вопрос заключается в ней. Как его звали? – спросил Смотритель Кладбища. Тадеуш, ответил я, Тадеуш Вацлав. Ничего себе, что это за имя, спросил Смотритель Кладбища. Он был сыном польских родителей, ответил я, но сам поляком не был, он был португальцем, он даже выбрал себе португальский псевдоним. А чем он занимался при жизни? – спросил Смотритель Кладбища. Ну, как сказать, – ответил я, – работал, но в основном писал, написал замечательные страницы на португальском, замечательные – не совсем точное слово, горькие страницы, он был человеком огромных чувств и в том числе чувства горечи. Смотритель Кладбища отодвинул свой котелок, поднялся и подошел к монументальному шкафу, вынул из него толстую книгу, похожую на журнал преподавателя лицея. Как его фамилия? – спросил он. Словацкий, ответил я, Тадеуш Вацлав Словацкий. Но похоронен он под настоящим именем или псевдонимом? – справедливо спросил Смотритель Кладбища. Не знаю, ответил я в замешательстве, но думаю, что под настоящим, по-моему, так логичней. Сильва, Сильва, Сильва, Сильва, Сильва… Словацкий, сказал наконец Смотритель Кладбища, имеется такой, Словацкий Тадеуш Вацлав, первый сектор справа, могила номер 4664. Смотритель Кладбища снял очки и улыбнулся. Этот номер можно прочитать одинаково слева направо и наоборот, ваш друг, вероятно, был шутник. Еще какой, сказал я, он прожил жизнь, шутя напропалую, в том числе над собой. Надо взять этот номер на заметку, сказал Хранитель Кладбища, мне нравятся такие номера, я играю на них в лото и порой такие неожиданные встречи, как наша, приносят большую удачу.

Я поблагодарил его и попрощался. Взял бутылку шампанского и вышел на солнцепек. Обнаружил первый сектор справа и стал обходить его неуверенным шагом. Меня охватила щемящая тоска, сердце билось в запястьях. Могила была скромная, могильная плита лежала на земле. На ней было выбито его польское имя, а над ним фотография, которую я сразу узнал. Он был снят в полный рост, в рубашке с закатанными рукавами, стоял, прислонившись спиною к лодке, а на заднем плане виднелось море. Этот снимок я сделал в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, мы с ним были тогда в Капарике, оба были счастливы, он неделю как вышел из тюрьмы под давлением международного общественного мнения, французская газета писала: «Режим Салазара был вынужден освободить писателей», и вот он на свободе, прислонился к лодке, в руках французская газета, я наклонился, думая, разберу или нет название газеты, но оно потускнело, другие времена, подумал я, время все поглотило, и говорю шепотом: эй, Тадеуш, это я, пришел повидаться с тобою. А потом говорю громко: эй, Тадеуш, это я, пришел повидаться с тобою.