Реквием. Галлюцинация (страница 4)
3
Ну раз пришел, заходи, послышался голос Тадеуша, ты же знаешь, где находится дом. Я закрыл за собой входную дверь и пошел по коридору. В коридоре было темно, я споткнулся и свалил кучу всякой дребедени. Стал собирать все, что упало на пол: книги, деревянные игрушки, какие продают на ярмарках, петуха из Барселоса, статуэтку какого-то святого, керамического монаха из Кальдаса[4] с огромным членом, торчащим из-под сутаны. Спотыкаться тебе свойственно, сказал из соседней комнаты голос Тадеуша. Твоя коллекция – похабень, ответил я, сидишь без гроша и покупаешь монахов с торчащими детородными органами, когда ты возьмешься за ум, Тадеуш? Послышался раскатистый смех и в дверном проеме против света возник Тадеуш. Иди сюда, скромник, сказал он, это все тот же мой дом, ты тут ел, пил, спал, трахался, делаешь вид, что не узнаешь? Даже мысли такой не было, возразил я, я пришел кое-что выяснить, ты умер и ничего не объяснил, остались кое-какие вопросы, которые мучают меня долгие годы, настала пора их прояснить, я сегодня свободен, проживаю чувство абсолютной свободы, потерял даже собственное супер-эго, у него истек срок годности, как у молока, я свободен и освобожден, потому и явился. Ты уже обедал? – спросил Тадеуш. Нет, сказал я, с утра выпил чашечку кофе в загородном доме, где живу, с тех пор во рту крошки не было. Тогда пошли поедим, сказал Тадеуш, спустимся вниз к Казимиру, ты не представляешь, что тебя ждет, я вчера заказал себе саррабуло а ля Дуэро, туши свет, жена Казимира из Дуэро готовит совершенно божественное рагу, при виде которого слюнки текут, понимаешь, о чем я? Я понятия не имею, что такое саррабуло, сказал я, наверняка какая-нибудь отрава, из тех, что нравятся тебе, и наверняка из свинины, боже, до чего ты обожаешь свинину, ты ешь ее даже в такую жару, но перед тем, как мы пойдем в ресторан, нам надо поговорить, у меня с собой бутылка шампанского, наверное, уже согрелось, хотя можем положить в бокалы кубики льда, держи, это «Лоран-Перье», купил сегодня в кафе «Бразилейра ду Шиаду». Тадеуш взял бутылку и пошел за бокалами. Если ты не против, крикнул он из кухни, давай поговорим в ресторане о том, о чем ты хочешь, а пока за шампанским можем поболтать о литературе. Он вернулся с бокалами и льдом. Присаживайся, сказал он, не стоя же пить. Он разлегся на диване и кивнул на кресло, стоявшее рядом. Не морочь мне голову, сказал он, как в старые времена, по поводу пищи, которую я ем, а также по поводу свинины, я все равно через пару лет загнусь от инфаркта, а ты все еще продолжаешь меня поучать? Брось, не строй из себя идиота. Ладно, сказал я, я не собираюсь строить из себя идиота, но ты мне должен все объяснить. Скоро объясню, сказал Тадеуш, когда будем сидеть перед тарелкой саррабуло, поговорим сейчас о литературе, не хочешь? по-моему, так элегантней. Согласен, ответил я, давай поговорим о литературе, что пишешь? Маленький роман в стихах, сказал он, любовная история между епископом и монахиней, происходящая в Португалии семнадцатого века, мрачная и даже неприличная история, метафора позора, что скажешь? С ходу трудно сказать, ответил я, там тоже едят саррабуло? на первый взгляд напоминает историю, в которой должны поедать саррабуло. Ладно, за твое здоровье! – сказал Тадеуш, поднимая бокал, у тебя еще есть душа, дорогой мой скромник, а у меня только тело, да и то ненадолго. Души у меня больше нет, ответил я, есть подсознание, я подцепил вирус подсознательного, поэтому нахожусь в твоем доме, поэтому сумел тебя разыскать. Тогда выпьем за здоровье подсознания, сказал Тадеуш, наполняя снова бокалы, еще один глоток, и потопали к Казимиру. Мы выпили молча. Из казармы на другой стороне дороги долетел звук горна. Где-то пробили часы. Надо идти, сказал Тадеуш, не то Казимир закроется. Я встал и прошел по коридору на ватных ногах – результат выпитого шампанского. Мы вышли на улицу и спустились по склону. Площадь была усижена голубями. На скамейке у фонтана спал какой-то солдат. Мы шагали в ногу, взявшись под руку. Тадеуш казался серьезным, не расположенным к шуткам, словно что-то его тревожило. Что случилось, Тадеуш? – спросил я его. Не знаю, ответил он, может, хандра накатила, с тоской вспоминаю те времена, когда мы с тобой гуляли по городу, взявшись под руку, помнишь? тогда все казалось другим, сверкающим, как будто только что начисто вымытым. Это была молодость, сказал я, это видели наши глаза. В общем, сказал он, я рад, что ты пришел меня навестить, это лучший подарок, который ты мог мне сделать, мы не могли расстаться так, как расстались, мы должны были поговорить о той абсурдной истории, которую пережили, ты совершенно прав. Я остановился, чем вынудил Тадеуша тоже остановиться. Послушай, Тадеуш, сказал я, самое загадочное, что меня волнует, это та записка, которую ты мне передашь в день твоей смерти, ты помнишь? ты почти в агонии, на смертном одре, в больнице Святой Марии, рядом с тобой чудовищная машина, к которой ты подключен, через нос пропущен зонд, правая рука под капельницей, ты знаком показываешь мне приблизиться, я подхожу, ты левой рукой показываешь, что хочешь что-то написать, я ищу клочок бумаги и ручку и подаю тебе, глаза у тебя погасли, на лице тень смерти, ты с неимоверным усилием пишешь, пишешь левой рукой и протягиваешь мне записку, там странная фраза, Тадеуш, что ты хочешь ею сказать? Не знаю, сказал он, не помню, я был в агонии, как я, по-твоему, могу помнить? Вдобавок не помню, что написал, почему бы тебе не произнести эту фразу? Ну, в общем, сказал я, фраза была такая: во всем виноват опоясывающий лишай herpes zoster, посуди сам, по-твоему, это прощальная фраза, которую пишешь другу в минуту кончины? Послушай, скромник, сказал Тадеуш, тут у меня два варианта: либо я абсолютно не в себе и несу околесицу, либо вожу тебя за нос, ты ведь знаешь, я прожил жизнь, я прожил жизнь, вкручивая яйца своему ближнему, тебе и остальной части человечества, может, я дошел до крайности, это мой лучший розыгрыш, и гопля, Тадеуш, проделав пируэт, покидает сцену. Не знаю почему, Тадеуш, но я всегда связывал эту фразу с Изабель, сказал я, поэтому и пришел сюда, поговорить о ней. О ней поговорим позже, сказал он, продолжая шагать.