Приблизившись, я увидел, как Диор подняла кинжал, который я ей дал, и освободила животных от упряжи, чтобы они не тащили груз навстречу гибели. Повозка затряслась, лед снова раскололся, дети внутри заплакали громче.

– УБИРАЙСЯ ОТТУДА, ДЕВОЧКА! – заорал я.

Но Диор, полностью игнорируя меня, вложила клинок в ножны и достала из сапога верный кошель с воровскими отмычками. И, безумная, как пьяный оссиец, она, цепляясь за прутья клетки, подобралась к замку и начала в нем ковыряться.

Я перепрыгивал с одной глыбы на другую, выл ветер, и снег слепил мне глаза. Несколько раз я чуть не свалился в ледяную бездну. В отчаянии оглядываясь в поисках Лаклана, я по-прежнему не мог обнаружить его следов. Но, совершив последний прыжок, я врезался в прутья клетки, Диор схватила меня за руку, чтобы поддержать, взгляд ее ярко-голубых глаз казался диким.

– Я сказал тебе убираться отсюда к чертям!

– Ты что, серьезно собираешься меня сейчас поучать? – заорала она. – Пока я пытаюсь вскрыть этот долбан…

Зарычав, я схватился за дверцу клетки, сорвал ее с ржавых петель и швырнул в реку. Диор изумленно моргнула.

– Да, так тоже было можно.

Фургон дернулся, осев на пару футов. Течение под нами бурлило, когда я потянулся к первому попавшемуся ребенку.

– Беги! Вы все – бегите!

С каждым прерывистым вдохом, истекая кровью, я вытаскивал детей, по двое, по трое за раз, и бросал их на лед. Некоторые выглядели постарше, но большинство едва ли дотягивало до подростков, и все они – абсолютно все – были перепуганы. Льдина под нами прогнулась, раскололась, накренилась, на колеса фургона, который продолжал погружаться, хлынула вода. Дети, все еще остававшиеся внутри, вопили от ужаса, в панике цепляясь друг за друга, чтобы освободиться, когда рядом заорала Диор:

– Габи, ты…

– Я в порядке, уходи, УХОДИ!

Девчонка спрыгнула вниз, схватила в охапку крошечную белокурую девчушку и, перебросив ее через плечо, крикнула: «За мной!» Остальные дети повиновались, старшие хватали убегающих младших, а трещины становились все шире и глубже. Ледяная вода уже доходила мне до бедер, когда я забрался в клетку и вытащил оставшихся несчастных, пальцы и губы которых уже посинели. Последним ребенком, которого я схватил, была девочка постарше, судя по виду, уроженка Оссвея, с рыжевато-каштановыми волосами, которая упрямо отказывалась уходить, пока не освободили последнего пленника.

– Уходи! – заорал я на нее.

– А ты…

– УХОДИ! – проревел я, вышвырнув ее за дверь.

Я согнулся пополам, и сломанные ребра пронзили мне легкие, когда вода поднялась выше пояса. Холод был ужасающим, пронизывающим до костей и парализующим. Мгновение я мог только дышать. Схватившись за прутья, я выпрыгнул наружу, с губ брызнула красная слюна, когда я ударился о раскалывающийся лед, а фургон исчез в глубине позади меня.

Я поднялся и, спотыкаясь, стал перепрыгивать с одной разваливающейся льдины на другую. Каждый вздох давался с трудом, поверхность реки бурлила, как табун бешено скачущих лошадей. Рот наполнился кровью, я знал: одна ошибка, и я окажусь в этом ледяном потоке. Поэтому, шатаясь, брел дальше. Берег был уже в поле зрения, мне оставалось пройти футов двадцать-тридцать. Но, совершив длинный прыжок и тяжело приземлившись, я почувствовал, что удача в конце концов отвернулась от меня – лед подо мной раскололся.

– Дерьмо, не…

Я провалился в адский холод, проклиная все на свете и пытаясь за что-нибудь ухватиться. Над головой сомкнулась вода, темная и ледяная, и я почувствовал, как от шока в легких не осталось воздуха, чтобы дышать, но его хватило, чтобы закричать. Сквозь стиснутые клыки у меня на губах выступили кровавые пузыри, и тут вокруг запястья сомкнулось что-то острое, как бритва, и сокрушительное.

Меня вытащили из воды, и я уже ревел в агонии, когда зубы – oui, чертовы зубы – все глубже погружались в мою плоть. Нечто держало меня в своей пасти – зверь или чудовище, – и мое предплечье крошилось на части, как щепка. Существо казалось ржаво-красным размытым пятном на фоне снега и боли, со сверкающими, отливающими золотом глазами и жемчужно-белыми клыками. И, взревев, я ударил его кулаком по голове, когда оно вытащило меня из реки. Я ударил его еще раз, и оно отпустило меня, а рядом уже была Диор, выкрикивая мое имя. Рядом с ней громко ругался Лаклан. Его кожаные штаны насквозь пропитались ледяной водой, а обнаженная грудь была забрызгана кровью. Он помог девушке оттащить меня подальше от воды, где лед тянулся до самого дна реки.

Наконец-то я был в безопасности.

– Семеро чертовых мучеников, – прохрипел молодой угодник, заваливаясь на спину.

– Габи, с тобой все в порядке? – снова закричала Диор.

Я перевернулся на спину, кашляя, дрожа от холода, и хватал ртом воздух.

– Ч-чертовски замечательно…

Девушка сжала мне плечо, прошептав благодарственную молитву. Часто моргая и оглядываясь по сторонам, я заметил на берегу реки кучку испуганных малышей, которые на Диор смотрели с удивлением, а на меня – с благоговением. Сплюнув кровью, я посмотрел на задыхающегося Лаклана.

– Киара? – прохрипел я. – Кейн?

Угодник ответил, пожав плечами и кивнув в сторону бурлящей реки и разбитых льдин. С трудом поднявшись со льда, с разодранным до кости правым предплечьем, левой рукой я вытащил Пьющую Пепел. И, прищурясь, вгляделся в кружащийся снег. Лаклан встал рядом со мной, и тогда я, наконец, повернулся к своему таинственному спасителю.

К кошке.

Ну, если честно, это был чертов лев.

Зверь сидел у берега и слизывал мою кровь со своей морды плоским розовым языком. Его мех был рыжевато-красным, глаза блестели золотом. Правую щеку бороздил старый шрам, а на плече и груди темнел еще один, более свежий. Животное было огромным – одна из тех крупных пород, обитавших когда-то в Высокогорье до того, как погибли все хищники из-за отсутствия добычи. Дети отступили в явном ужасе, а девчонка-оссийка завела себе за спину самого младшего из них. Но маленькая белокурая девчушка, которую спасла Диор, тыкала во льва пальцем в полном восторге:

– Кису-у-уня!

– Бог ты мой, – прошептала Диор, поднимаясь на ноги. – Габриэль…

Львица смотрела на нас своими золотистыми глазами, взмахивая хвостом из стороны в сторону, и я почувствовал, как из легких снова выбило весь воздух, когда наконец узнал ее. До конца поверить своим глазам я не мог и подумал, не сошел ли я с ума. Но это был она, сидела рядом – огромная, как жизнь, и такая же кровавая.

Призрак.

Иллюзия. Чудо.

А потом я услышал шепот клинка на ветру. Из-за мертвых деревьев вылетела фигура с поднятым кровавым мечом в руках, и за спиной у нее веером развевались длинные черные волосы.

– Нет, Селин, не надо!

Моя сестра беззвучно опустилась на снег, направив лезвие в сторону львицы. Но та прыгнула в сторону, быстрая, как серебро, красная, как ржавчина, уклоняясь от удара с яростным рычанием. Прижав уши к черепу, львица обнажила длинные, точно ножи, клыки и оглушающе ВЗРЕВЕЛА, глядя на мою сестру. Лаклан внезапно пронесся мимо меня размытым пятном.

– Холоднокровка! – прошипел он, вытаскивая сребростальное оружие, и его широко распахнутые глаза замерли на Селин, а я затаил дыхание…

– ОСТАНОВИТЕСЬ!

Крик Диор принес внезапную тишину на берег реки, львица, вампирша и угодник-среброносец застыли. Спасенные дети смотрели на них с молчаливым страхом, а я положил руку на плечо Лаклана и предупреждающе покачал головой, когда Диор шагнула вперед. Девушка бросила суровый взгляд на Селин, на молодого угодника-среброносца рядом со мной и подняла руки, чтобы успокоить зверя. Голос у нее был тихим от удивления, когда она произнесла имя, которое я больше никогда и не думал услышать:

– Феба?

Это, вне всякого сомнения, была она. Львица, которая путешествовала с Сиршей а Дуннсар и отрядом спасения Грааля. Феба сражалась рядом с нами в битве при Винфэле, обеспечивала нашу безопасность в Лесу Скорби, была нашим проводником темными ночами в темных местах. Но Дантон Восс убил и Фебу, и ее хозяйку в Сан-Гийоме. Он рассек грудь Фебы топором Сирши, а затем сломал ее и размазал по плитам монастыря.

Я видел это своими гребаными глазами.

– Тебя убили…

Клыки Фебы сверкали, когда она облизывала свою окровавленную морду. Она предупреждающе зарычала на Селин, но сестра не пошла дальше, остановившись с занесенным клинком и прищуренным мертвым взглядом. Лаклан стоял рядом со мной статуей из узловатых мускулов и горящих татуировок, на плече у него покоилась моя рука – единственное, что удерживало его на месте.

Сумерки были тихими, как могилы, полные угрозы.

Феба посмотрела на заходящее солнце и закрыла блестящие глаза.

А потом… она начала двигаться.

Она не кралась, не потягивалась и не ускользала, нет. Я имею в виду, что ее тело начало двигаться. Пульсировать. Извиваться. Она склонила голову, и дети у меня за спиной ахнули, когда ее лапы удлинились, бедра округлились, изогнулись, сместились, и тут же прокатилось долгое, низкое рычание. Я никогда не видел ничего подобного, но благодаря проведенным в Сан-Мишоне годам прекрасно знал, что я вижу. И я, наконец, понял, кем на самом деле была Феба.

Лаклан от изумления выругался, а изменения все продолжались. Я только и мог, что стоять в полном ошеломлении. Мех Фебы постепенно исчезал, и на бледной веснушчатой коже, обнажившейся под ним, я увидел татуировки, такие же, как у Сирши: знаки боевого оссийского горца, Нэхь. Вверх по правой руке тянулись кроваво-красные спирали, пробегая под грудью, по бедрам и спускаясь по левой ноге к лодыжке. Феба выгнула спину, рыкнув по-кошачьи, и шрам, прорезавший лоб и щеку, искривил ее губы в оскале. И там, где только что была львица, теперь на берегу реки, склонившись, сидела красивая женщина со свирепыми изумрудными глазами, обнаженная, как в день своего появления на свет, если не считать ожерелья из кожаных узелков вечности на шее.

Но на второй взгляд… нет, не красивая женщина. Не совсем так. Кончики ее пальцев были черными, скрюченными, как когти. Из гривы густых каштановых кудрей торчали острые, как у кошки, уши. И, что самое странное, посмотрев на снег под ней, я увидел, что тень, которую она отбрасывала в сиянии моей эгиды, все еще была львиной.

Она смотрела на меня, проводя костяшками пальцев по окровавленному носу, и ее запах волновал меня до боли в голове, до дрожи по всему телу.

– Отличный хук, среброносец.

– Ночь, спаси нас-с-с, – прошипела Селин.

Феба сердито оглянулась через плечо.

– Помаши-ка мне еще этой палкой для свиней, и тебе понадобятся не только молитвы, чтобы спастись. Я вырву тебе руку по шею, пиявка.

– Феба?..

Женщина повернулась на шепот Диор, и ее губы изогнулись во внезапной радостной улыбке.

– Привет, Цветочек.

Девушка покачала головой, совершенно сбитая с толку:

– Но… ты умерла.

– Почти. – Феба отбросила с плеча длинную косу, вздернула подбородок и сжала челюсти. – Но для таких, как я, почти – не считается. Я была ранена, глубоко и горько. Изрезана. Раздроблена до мозга костей. Но я следила за вами с тех пор, как смогла достаточно окрепнуть, чтобы снова начать хромать, любовь моя.

– Благая Дева-Матерь! – прошептал Лаклан. – Габриэль, ты знаешь, что это за хрень?

Я мог только пожать плечами.

– Я думал, что знаю, да, – ответил я с благоговением в голосе.

– Как… – Диор покачала головой. – Кто ты?

Феба посмотрела на руины Авелина, на детей, которых мы спасли, и прищурилась. На вид ей было около двадцати пяти лет, высокая, стройная, она совершенно не стеснялась своей наготы. Большинство малышей выглядели озадаченными и испуганными, но спасенная мной оссийка, спрятав еще нескольких малышей за своими юбками, тихо прошипела:

– Закатная плясунья.