Розмари смотрела на солнце, забыв надеть очки.

Восход, сияние в зените, закат. Качели вечности.

Так напоминает ее жизнь. Роз почувствовала влагу на щеках. Это не были слезы печали или разочарования. Просто слишком яркий солнечный свет.

Она когда-то тоже светила слишком ярко, ослепляя других, ослепляясь сама.

Белый карлик. Розмари рассмеялась. Громко, вслух. Вдоль берега не виднелось ни одной живой души. Словно ее апокалипсис уже настал.

Правая рука разжала пальцы, отдавая на волю ветру несколько бумажных листков с напечатанным текстом. Женщина провожала их долгим взглядом, наблюдая как безжалостно и в тоже время нежно, ветер предал бумагу воде, как то, что составляло неотъемлемую часть жизни Розмари, опустилось мягко, не шурша, не жалуясь, взмахнув на прощание, белыми крыльями и исчезло в волне.

Розмари печально улыбнулась. Если бы память и сожаления можно было оставить так же легко, растворив в прохладных прозрачных водах.

Но память безжалостна и немилосердна.

Роз запомнила каждую строчку утонувших листков.

Правда сделает нас свободными? Какой глупец это сказал?

Ее мать звали Стефания Грейсон. Родилась в Нью-Йорке в благополучной семье врачей, и та же участь предназначалась Стефи, только у девочки были другие планы. В шестнадцать лет она бежала в Голливуд с молодым неизвестным актером и поступила на театральные курсы. Родители отвернулись от Стефании, а парень вскоре бросил. Девушка успела сыграть пару ролей в кино, но карьера быстро закончилась, когда Стефания узнала, что беременна. Срок уже был слишком большим, чтобы можно было что-то сделать. Одинокая и слишком гордая, чтобы обратиться за помощью к родителям, она скиталась по случайным знакомым.

До родов оставался месяц, когда совершенно случайно на улице Стефания столкнулась с отцом. Он отвез ее в больницу для обследования, а сам поехал за матерью. Но Стефании так и не удалось попросить прощения у обоих родителей. Водитель грузовика не справился с управлением и на полной скорости врезался с легковушку, на которой чета Грейсонов ехала в больницу, чтобы помириться с блудной дочерью. Стефи сообщили новость только на следующий день. Стресс вызвал преждевременные роды, которые юная семнадцатилетняя девочка не пережила. Стефания Грейсон умерла раньше, чем раздался крик ее дочери.

Это досье неделю назад прислал анонимный адресат. Но Розмари знала, кто откопал ее прошлое. И даже догадывалась, зачем он это сделал.

У каждого человека должно быть настоящее имя, прошлое, история и семья. Она всегда воспринимала себя, как навязавшуюся Мелани Митчелл сиротку из приюта. И память Розмари начинала свой путь с момента, когда Мелони впервые взяла ее за руку.

Так что же дала ей правда?

Свободу?

Вряд ли.

Понимание себя и своих слабостей?

Увы.

Возможность списать некоторые грешки на генетику?

Скорее нет, чем да.

Боль? Сожаление? Грусть?

Нет. Она не знала девушку, которая была ее матерью. Как можно грустить о незнакомке?

И все-таки Розмари испытала облегчение. Она ожидала худшего. Мать-наркоманка или мать-проститутка, или родители а-ля Бони и Клайд. Ей повезло больше, чем Эштану.

Стефания Грейсон родилась мечтательницей, жаждущей зажечь солнце. Но она обожглась, а ее дочь сумела, пока не превратилась в белого карлика.

Нью-Йорк.

Они встретились на набережной. Она стояла лицом к реке, опустив руки на перила ограждения. Ветер трепал светлые волосы, и она улыбалась. Печально и в тоже время легко. Хрупкая, одинокая и красивая. Ему показалось, что он видит ее впервые. Внутри шевельнулось что-то похожее на запоздалое сожаление. Не смог пройти мимо. Хотел, но остановился, как тогда…. Да, именно тогда, несколько лет назад, глядя на другую женщину, он понял, что не умеет уходить красиво и достойно.

– Я уже родился негодяем. – негромко сказал он, вставая рядом. Она не испугалась, не вздрогнула, не взглянула. – Лично против тебя я ничего не замышлял.

– Неправда. – тихо опровергла женщина.

– По-другому я не мог достать его.

– Негодяями не рождаются, Мик. Ими становятся. Выбор есть всегда. Ты сделал не верный. Как, впрочем, и я. – светлые волосы прилипли к ее губам, и она убрала их, заправив за уши. – Теперь мы оба свободны. И своими действиями получили как раз противоположное тому, что ожидали. И винить некого, Мик.

– Я не так благороден, Лейла.

– Я тоже. Дело не в благородстве. Я научилась не любить своего мужа, и поэтому мне больно только от разлуки с дочерью. Остановись, Мик. Хватит. Ты не вернешь ее. Никогда. Все, что мы делаем, только объединяет их. Может быть, пришло время начать жить с чистого листа?

– Посмотри на нас, Лейла. Чистый лист нам явно не светит.

– Всегда можно найти белую краску и нанести на самые темные пятна. Ты зачеркиваешь свое будущее, продолжая преследовать их. Мы все заслужили немного мира.

– Когда ты успела так повзрослеть, Лейла?

Женщина повернулась и посмотрела в зеленые глаза мужчины. Она не испытывала ни злости, ни обиды. Толику горечи, не более.

– Когда встретила своего учителя. И теперь я хочу заставить его прозреть. Но я не буду так жестока, как ты, Мик. Ты можешь уйти сейчас и дальше продолжать катиться в пропасть, а можешь остаться и попробовать стать капельку лучше, чем ты есть на самом деле.

Эштон отбросил в сторону очередной обреченный на отказ контракт, не удовлетворившей его требований, и, развернувшись вместе с креслом, задумчиво посмотрел в панорамное окно. Что-то пробормотав, сквозь стиснутые зубы, взъерошил волосы, резко встал. Снова сел, проверил почту, позвонил секретарю, в пятый раз убедившись, что никаких особо важных звонков не поступало.

Сверил время, заглянув в расписание на сегодняшний день.

По плану платежный час. Дележка бюджета и ежедневный отчет о тратах, успехах и не успехах. Отец обещал участвовать через видеоконференцию. Эш знал причину. Морган все реже появлялся в офисе, явно планируя в скором времени переложить всю тяжесть управления на плечи сына. А сам с удовольствием проводил время дома с любимой женщиной и внучкой.

Эштону пришлось отказаться от услуг няни, когда Морган Митчелл заявил, что не потерпит рядом с внучкой постороннего человека. И теперь маленькая Елена все чаще гостила у дедушки, и все реже бывала дома. Эш не волновался о дочери, представляя какой любовью и заботой ее окружают, пока отец трудится в душном офисе. Но он скучал, так скучал по малышке, что иногда начинал срываться на ни в чем неповинных подчиненных.

У него был ненормированный график, и Эштон мог освободиться, как в десять вечера, так и глубоко за полночь. Конечно, при таком раскладе смысла таскать ребенка из одного дома в другой не было. Морган предлагал сыну переехать к нему, но Эш не хотел мешать двум влюбленным. Одно дело заботиться о ребенка – другое терпеть рядом взрослого мужчину. Нет, Эштон чувствовал бы себя неловко у отца. К тому же его поздние возвращения могли помешать домочадцам.

– Мистер Харт, приехал Морган Митчелл. – сообщила секретарь Эштона. – Пригласить его в зал совещаний, или сначала вы хотите переговорить с ним лично?

– Он все еще ваш директор, Джейми. Я думаю, он сам решит, как вести себя в своей компании, – почти грубо бросил Харт.

Он не понимал, что с ним творится. После возвращения из Майами он словно с цепи сорвался, хотя причин для гнева как таковых не было. Он решил проблему с Розмари и вернулся в Нью-Йорк, оставив ее на попечении адвоката Стива Паркера. До суда Роз не могла покинуть штат. Месяц назад суд состоялся, отец был рядом с ней, а Эштон не смог вырваться из-за аврала в банке. Какой-то доброжелатель натравил на них аудиторов, и ему практически в одиночку и пришлось отбиваться.

Все прошло ровно и без последствий, как для Эштона, так и для Розмари, если не считать баснословной суммы штрафа, назначенного судом. Однако, ситуация могла сложить совсем иначе, не откажись Даниэль Фонтейн от претензий и не возьми на себя часть ответственности за случившееся. Что ж, он надеялся, что Розмари извлечет уроки из случившегося, и возьмется за ум. Харт долго думал, когда вернулся в Нью-Йорк о том, как могла сильная, умная, талантливая и гордая женщина свалиться с пьедестала настолько неуклюже, так глупо. И Эш принял решение, которое отчасти однажды подсказал ему отец.

Розмари должна знать, кто она.

Он нанял частного детектива, и уже через месяц у него на руках было полное досье на биологическую мать Розмари. Эштон не прочел ни строчки, и весь пакет документов отправил той, которая нуждалась в правде.

Эштон знал, как тяжело адаптироваться в реальности, в социуме, не зная себя, не доверяя миру, чувствуя себя чужим, отверженным. То, что Розмари вырастили в любящей семье, обеспечив всем необходимым, не облегчило, не отменило существования психологического барьера. До трех лет девочка жила в приюте. Три года неизвестности. И сам воспитывая дочь, Эш знал, что именно в детстве закладываются основы психики.

“Результатом заботы о ребенке и эмоционального отношения к нему становится базовое чувство доверия к миру, формирующееся у младенца к 18 месяцам. Дети, получившие в раннем детстве опыт эмоционального отвержения, испытывают недоверие к миру и большие трудности в поддержании близких отношений. Нежеланные, отторгнутые своей семьей дети чувствуют себя неполноценными и одинокими, винят себя за какой-то неведомый изъян, послуживший причиной отторжения”

Эти строки он вычитал в одной умной книжке о психологических проблемах детей-сирот. И видел в них объяснения многим поступкам Розмари.

Она считала, что разрушила его жизнь. Если это и так, то вовсе не потому что, когда-то давно мать Эштона, увидев Мелани Митчелл с ребенком, не решилась разрушить семью любовника.

Роз разрушила жизнь любимого мужчины, потому что считала, что не сможет сделать его счастливым. Он хотел, чтобы она поняла, что главное не в том, что уже сделано, а в том, что все еще можно исправить.

Но, видимо, она еще не готова была принять единственное верное решение в своей жизни. Три недели от Розмари не было вестей.

Три гребаных недели!

И когда он примирился с причиной своего гнева и негодования, внутри зародилось зерно надежды. Стало легче. Действительно легче.

Эштон Харт втянул воздух носом, ненадолго задержав дыхание, медленно выдохнул. Это несложное упражнение помог ему освоить один любитель йоги. Удивительно проясняет мысли, и против сонливости тоже отлично работает.

– Пора. – взглянув на часы, вслух произнес Эш.

Он направился к двери, когда на пороге возник подтянутый и цветущий Морган Митчелл. В который раз сын отметил, что время, похоже, забыло об его отце.

– Мальчик, ты еще не на собрании? – весело приветствовал сына Морган. Эш сморщился при слове “мальчик”. Одно дело, когда подобные прозвища упоминаются в кругу семьи, совсем другое – в офисе. – Прости, я случайно. Вырвалось. – отец догадался, что немного сплоховал. – Держишь коллектив в напряжении? Это верно. Но не переборщи. Хочешь, я проведу собрание сам?

– Я провинился? – иронично поинтересовался Эштон.

– Нет, ты выглядишь усталым, а я, наоборот, полон сил. Отчеты в гаджете? – выхватывая из рук сына планшетный компьютер, спросил Морган Митчелл. – Я разберусь. Поезжай домой и выспись, наконец.

Харт сомневался несколько мгновений, ища подвох в поведении и словах отца, но тот казался искренне обеспокоенный.

– Хорошо. Я отдохну, а потом приеду к вам за Еленой.

– Отличная идея. Сейчас они с Сьюзен гуляют, но вечером точно будут дома. Да, кстати, звонила Лейла. Она на две недели улетает в отпуск, так что еще одной проблемой меньше.

– Она не так часто берет Лейлу к себе, чтобы мешать мне. – Эш вернулся к столу за кейсом и пиджаком. – Спасибо, что помогаешь, отец.