Река во входящем тоне – совсем не то, что в ровном. Я шагал вдоль этой реки, погружаясь то в шум воды, то в тишину, то снова в шум, и тело мое распадалось на части и снова собиралось воедино. Старый пастух, встретившийся мне по дороге, сказал: не смотри, что речка маленькая, вода в ней раньше была до того густая – подожжешь, а она горит, хоть лампы заправляй.

△ Река́ Ло
△ 罗江

Воды Мацяо впадают в реку Ло, до нее от деревни несколько часов ходу. Переправляются через реку на небольшой лодчонке, если лодочника нет на месте, пассажиры берут весло и сами гребут на тот берег. В обычное же время плата за переправу – пять фэней^[2] с брата: причалив, лодочник покрепче втыкает весло в песок, сходит на берег и собирает деньги. Отсчитывая сдачу, непременно слюнявит палец.

Собрав все деньги в стопку, лодочник прячет ее в старой суконной фуражке и покрепче надвигает фуражку на лоб.

Переправа стоит одинаково и зимой, и летом. Хотя летом река разливается шире, и течение летом быстрее. А если случается паводок, река поднимается над берегами громадной желтой волной, такой мутной, что в ней теряются любые отражения, и выбрасывает на сушу груды мусора, а в тихих заводях на мелководье оставляет целые залежи кислой пены. Но деревенские все равно толпой высыпают на берег, надеясь выловить из воды что-нибудь ценное: дохлую курицу, утонувшего поросенка, колченогий стол, старое корыто, сломанную доску или бамбуковую жердь. Все имущество, добытое из реки, называют «гостинцами с потопа».

Конечно, случается и такое, что из мутной воды вдруг вынырнет распухшее тело женщины или ребенка, похожее на огромный белый мешок, и вперится в тебя застывшими глазами – тогда народ на берегу с визгом разбегается кто куда.

А пащенята посмелее берут длинный бамбуковый шест и шутки ради тычут им в распухшую белую плоть.

Еще жители прибрежных деревень ловят в реке рыбу, одни промышляют сетями, другие удочкой. Однажды на спуске к реке несколько женщин, шагавших впереди меня, вдруг завизжали и кинулись врассыпную, будто встретили черта. Я присмотрелся и увидел, что все мужчины на берегу побросали свои коромысла, побросали коров, которых вели на водопой, разделись донага и с громкими криками прыгнули в воду. Только тут я сообразил, что раздавшийся минуту назад глухой хлопок был взрывом петарды. Значит, на реке кто-то глушит рыбу, и деревенские мужики полезли в воду за уловом. Разделись, чтобы не замочить портки, и даже не подумали, что полтора десятка голых задниц в воде могут кого-то напугать.

За шесть лет, проведенных в Мацяо, мне нечасто доводилось иметь дело с рекой Ло – несколько раз я переправлялся через нее на лодке, когда добирался до уездного центра своим ходом. Если уж говорить о переправе, пять фэней по тем временам были солидной суммой. В карманах у нас всегда гулял ветер, и когда в лодку садилось несколько парней из «образованной молодежи»^[3], лодочник рисковал остаться с пустыми руками, совсем как во времена японской оккупации. Был у нас один парень по кличке Черный Барич, он в подобных случаях проявлял настоящий героизм. Однажды в конце переправы Барич с видом подпольщика, который жертвует собой, спасая товарищей, подмигнул нам: дескать, идите вперед, а я за всех заплачу. После чего принялся хлопать себя по карманам в поисках мелочи, а когда мы отошли подальше, скорчил злую рожу и сообщил лодочнику, что денег у него нет, а и были бы – так не отдал бы. И что ты мне сделаешь, старый пес? Сказал так и припустился бежать.

Барич хорошо играл в баскетбол и думал, что лодочник ни за что его не догонит. Но оказалось, тот никуда не спешил – закинув весло на плечо, старик трусил за нами по тропе, и хотя мы бежали быстрее, оставляя его все дальше и дальше позади, лодочник вовсе не собирался останавливаться, он гнался за нами одну ли^[4], две ли, три ли, четыре ли… Ноги у нас уже заплетались, на губах пузырилась слюна, но черная точка на горизонте никуда не исчезала. Мы поняли, что ради трех цзяо с мелочью^[5] лодочник готов бежать со своим веслом хоть до края неба, и остановить его может только смерть. Соображал старик туго – он даже не подумал, что терпит куда больший убыток, бросив на берегу лодку с целой толпой пассажиров.

Бежать было некуда, и мы без лишних разговоров скинулись по пять фэней и отправили Черного Барича платить за переправу. Старик даже отсчитал нам сдачу, издалека я видел, как он что-то выговаривает Баричу, широко разевая рот. Скорее всего, лодочник бранился, но в налетевшем порыве ветра я не расслышал ни слова.

Больше я того старика не встречал. Скоро до Мацяо докатилась кампания по выявлению скрытых контрреволюционеров, и все силы начальства были брошены на поиски нашего пистолета. Пистолет попал к нам еще в городе, мы изъяли его при обыске во имя «великой пролетарской культурной революции», патроны давно расстреляли, но выбрасывать его не хотелось, и пистолет тайком поехал с нами в деревню. Когда началась кампания, мы испугались, что рано или поздно попадем под обвинение, и во время очередной переправы Черный Барич выбросил пистолет в реку, а мы пообещали друг другу до конца жизни держать случившееся в тайне. Не знаю, кто рассказал начальству о нашем пистолете. И почему мы были такими наивными: решили, что выбросим пистолет и разом снимем с себя все подозрения. Мы не знали, что начальству потребуется во что бы то ни стало изъять у нас этот пистолет, без него дело было невозможно закрыть – наоборот, наверху подозревали, что мы продолжаем прятать оружие, преследуя свои тайные цели. Таскаясь на бесконечные допросы и разбирательства, мы кое-как дождались зимы, когда вода в реке Ло отступила, обнажив широкие песчаные отмели. Мы взяли грабли, пришли на то место, где должен был лежать пистолет, и принялись сантиметр за сантиметром пропахивать русло, мечтая достать из песка доказательство нашей невиновности. Мы искали пистолет целых пять дней, мы изрыли граблями все русло, под ледяным ветром мы вспахали без малого десять тысяч цинов^[6] целины для народной коммуны, но так и не услышали заветного лязга под граблями.

Пистолет был такой тяжелый, что его не могло унести течением, ни одной рыбе было не под силу его проглотить, и едва ли кто-то до нас успел выудить его со дна. Оставалось гадать, куда он подевался.

У меня есть только одно объяснение: эта чужая река по какой-то неясной причине вздумала упечь нас за решетку.

Лишь тогда мы поняли, как много тайн скрывает река Ло, и тогда же впервые как следует на нее посмотрели. Облаченная в доспехи из первого снега, она слепила глаза белыми бликами, словно застывшая вспышка молнии. Цепочка неглубоких следов на отмели вспугнула чаек, и они беспокойно закружили над рекой, то теряясь из виду и соскальзывая в льдистую белизну, то снова появляясь перед глазами там, где я совсем не ожидал их увидеть, прошивая белыми стежками узкую ленту темно-зеленой воды. Из моих глаз, обожженных светом застывшей молнии, сами собой покатились слезы.

Переправа стояла пустой. Вместо знакомого нам старика там дежурил лодочник помоложе, он опустился на корточки, посидел немного, отогревая руки в рукавах, а потом ушел.

Я резко обернулся, но берег был по-прежнему пуст.

△ Южаки́ (здесь же: южаки́ из ро́да Ло)
△ 蛮子（以及罗家蛮）

В нормативном китайском языке для обозначения взрослого мужчины используется слово ханьцзы – «мужик». Но жителям Мацяо привычнее называть мужчин маньцзы – «южак», маньжэнь – «югач» или маньжэнь саньцзя – «югач-три-двора». Откуда взялись «три двора», история умалчивает. Древние говорили: «Пусть даже в Чу останется только три семьи, но с Цинь покончит именно Чу!»^[7], однако под «тремя семьями» в этом изречении подразумевались вовсе не только мужчины.

Слово «югач-три-двора» возлагает на мужчину миссию трех семей сразу – возможно, такие обращения были распространены в древности в чуских землях^[8], но установить это доподлинно уже не представляется возможным. Когда-то мне пришел в голову такой образ: в жилах каждого человека течет кровь двух его родителей, четырех прародителей, восьми прапрародителей… На верхних ветвях генеалогического древа число наших предков умножается в геометрической прогрессии, и если оглянуться всего на несколько десятков поколений назад, у огромной семьи человечества обнаружился общий предок. После простых подсчетов крылатое выражение «Среди четырех морей – все люди братья»^[9] кажется отнюдь не преувеличением, а установленным биологическим фактом. С теоретической точки зрения, каждый человек является потомком всего человечества, в каждом из нас собраны общие гены, которые поколениями передавались от предков к потомкам. Так можно ли сказать, что один человек – это только один человек? Один человек и не более того? В какой-то из своих статей я писал о несовершенстве понятия «личность»: каждый из нас – еще и «вселичность». Если понимать иероглиф «три» из оборота «три двора» в его традиционном значении, как синоним слова «много», то «югач-три-двора» – почти то же самое, что «вселичность», это слово показывает, что за каждым из нас стоит целая совокупность людей, и тем самым подтверждает мою гипотезу.

Иероглиф мань «южак» более всего распространен на юге Китая, долгое время так называли представителей всех южных народностей. Исторические хроники сообщают о некоем царстве Ло, существовавшем в период Весен и Осеней (ок. 700 года до н. э.) и населенном «южаками из рода Ло». Первое упоминание об этом царстве встречается в комментарии «Цзо-чжуань»^[10]: «На двенадцатый год правления луского Хуань-гуна (699 год до н. э.) войска Чу, разделившись, перешли реку Пэн, но были отброшены лосцами». В то время лосцы проживали на юго-западе современного уезда Ичэн провинции Хубэй, по соседству с царством Ба^[11], впоследствии отстроенный ими город стал известен как Лочуань, он упоминается в двадцать восьмой цзюани «Комментария к канону водных путей»^[12]. Река Пэн служила естественным барьером, который защищал царство Ло от воинственных северных соседей, поэтому лосцы и пошли в наступление, когда войско чусцев устроило переправу через Пэн, и даже одержали победу. Но царство Ло располагало значительно меньшими силами, что и предрекло исход дальнейших сражений. Согласно комментарию «Цзо-чжуань», после поражения от Чу лосцы дважды переселялись на юг, сначала они осели на территории современного уезда Чжицзян, который считается прародиной басцев. Второе переселение случилось спустя еще двадцать лет, в годы правления чуского Вэнь-вана, тогда лосцы прошли еще дальше на юг и осели на севере нынешней Хунани, на территории уездов Юэян, Пинцзян и Сянинь.

И река Ло получила название от народа ло, заселившего ее берега.