Однажды я побывал на деревенской свадьбе – меня притащил туда Фуча. Тускло светили свечи, коптили керосинки, в нос бил резкий запах спиртного, по стенам скакали причудливые тени, гости галдели и хохотали, а я сидел, зажатый в тесном углу, и лузгал семечки. Вдруг раздался громкий крик, а в следующую секунду какой-то черный куль налетел на меня и со всего размаху придавил к стене, так что я едва не задохнулся. Выпростав наружу голову, я разглядел, что это никакой не куль, а растрепанная невеста в цветастой ватной куртке, уже готовая разрыдаться. Порядком перепугавшись, я стал выбираться из-под придавившей меня спины или ноги, но невесту уже схватили и с гиканьем поволокли к другому гостю. Ее громкий визг утонул в общем хохоте.

На другой день мне рассказали, что даже четыре ватные куртки, перетянутые сверху шестью ремнями, не уберегли невесту от разноцветных синяков. Вот такие веселые и нахальные парни собрались на котловины.

Семье жениха обижаться на подобные выходки не следует.

Как раз наоборот: если гости станут вести себя чинно и благообразно, мужнина родня вовек не отмоется от такого позора. Один деревенский по имени Чжаоцин как-то раз надумал женить своего старшего сына, но поскупился на свадебное угощение: вино разбавил водой, мясо подал маленькими кусочками, и гостям это очень не понравилось. Они решили проучить Чжаоцина – за всю праздничную ночь невесту никто даже пальцем не тронул, а если она сама подходила и терлась рядом, гости делали вид, будто ничего не замечают, или отступали в сторону. На другой день невеста расплакалась, раскричалась: за что же мне такое наказание, как я буду людям в глаза смотреть? Братья, которые провожали ее из родной деревни на котловины, рассердились еще пуще, сняли с очага новый котел и без разговоров понесли домой. Вообще-то невеста не хотела доводить дело до развода, но когда братья унесли котел, ей ничего больше не оставалось – с плачем и причитаниями она пошла за ними в родную деревню.

И остался Чжаоцин без снохи.

△ Брату́ля (и проч.)
△ 小哥(以及其他)

Братулями в Мацяо называют сестер. Очевидно, по тому же самому принципу дядюлями называют теток, дедулями – бабок, внукулями – внучек и так далее.

Я сразу обратил внимание, что в Мацяо и его окрестностях довольно редко употребляются женские термины родства, в большинстве случаев женщин называют так же, как и мужчин, добавляя к соответствующему термину уменьшительный суффикс. Уменьшительные суффиксы намертво приросли к женщинам, как будто женщины и есть маленькие люди. Виной ли тому слова Конфуция: «Что касается женщин и маленьких людей, то они с трудом поддаются воспитанию»^[20] или другие поучения древних, теперь уже не доищешься.

Как видно, языку отнюдь не свойственна абсолютная объективность, нейтральность и безоценочность. Пространство языка неизменно искажается под действием различных идей и концептов. И отсутствие женских терминов родства сразу показывает, какое место занимают женщины в этом социуме, объясняет, почему они так туго перетягивают грудь, почему так тесно сжимают колени, почему всегда ходят с опущенными глазами, почему пребывают в вечном страхе и стыде за свою половую принадлежность.

Августейших особ не называют по именам: имя китайского императора нельзя было даже произносить вслух. У этого феномена есть и обратная сторона – имена самых презренных членов общества тоже становятся табуированы. Мы придумываем клички домашним питомцам, нарекаем именами любимые вещи. И только преступников чаще всего окликают по номеру, а не по имени, как будто они – товар на инвентаризации. Мы избегаем произносить вслух имена людей, к которым испытываем отвращение, называем их «эта сволочь» или «тот тип», тем самым лишая своих недругов права занимать место в языке. В старом Китае «безымянными крысами» назывались люди, чьи имена не представляли никакой ценности для общества и употреблялись так редко, что за ненадобностью их можно было полностью упразднить. Похожие процессы происходили во время «культурной революции», когда из употребления изымали профессиональные обращения вроде «профессор», «инженер», «доктор» или «художник». Власти отнюдь не собирались ликвидировать эти профессии или уничтожать их носителей. Наоборот, они были заинтересованы в том, чтобы наука, техника и искусство нового Китая развивались семимильными шагами во имя революции. Просто властям подсознательно хотелось лишить этих людей права называться своими именами, потому что любое имя может послужить толчком к формированию самостоятельного мышления и выработке целого комплекса идей и взглядов.

«Учение об именах и принципах» повлияло на все философские школы китайской древности. Любой принцип начинается с имени, опирается на имя, в имени концентрируются и кристаллизуются все аргументы в его защиту.

Женщины в Мацяо не безымянны, а переименованы в мужчин. Разумеется, это явление встречается и в других языках. Даже в английской культуре, которая сотни лет назад прошла крещение идеями просвещения и гуманизма, человеком (man) может называться только мужчина (man). Многие громкие титулы вроде «председатель (chairman)» или «министр (minister)» тоже несут на себе печать маскулинности и до сих пор яростно критикуются феминистками. На материале английского языка мы видим, как под влиянием патриархата отдельные нейтральные и общие слова оказались оккупированы мужчинами, но все же английский язык не дошел до той степени маскулинизации, на которой находится говор Мацяо, где исчезли все слова, обозначавшие женщин. Однако мне трудно ответить на вопрос, повлияло ли такое переиначивание языка на психологию или даже физиологию сексуальности мацяоских женщин, изменило ли оно в какой-то мере объективную действительность. Могу судить лишь по внешним проявлениям: большинство женщин в Мацяо разговаривают хриплым басом, умеют драться и ругаются самыми грязными словами, а особенно радуются, если удалось переругать кого-нибудь на глазах у мужиков. Женщины в Мацяо редко выходят на люди в ярких одеждах, с чистыми руками и умытыми лицами – если кто-то увидит мацяоску причесанной и нарядной, она под землю провалится от стыда. Женщины прячут себя в мужеподобных одеждах, скрывают очертания фигуры в широких штанах не по размеру, в стоящих колом ватниках. И стыдятся говорить про месячные, а если и говорят, то называют их «этими делами». «Эти дела» – еще одно явление, лишенное имени. Работая на заливном поле, я почти не видел, чтобы женщины брали отгулы из-за месячных. Они отпрашивались с работы по самым разным поводам: сходить на ярмарку или на заработки, отвести свинью к мяснику – но никогда не пользовались выходным для нужд собственного тела. Как мне кажется, они игнорировали собственные месячные, чтобы окончательно утвердиться в роли «братуль» и лишний раз подчеркнуть свою принадлежность к мужскому миру.

▲ Оби́тель бессме́ртных (здесь же: пустобро́ды)
▲ 神仙府 (以及烂杆子)

В верхнем гуне Мацяо сохранился небольшой фрагмент гранитной мостовой – вдоль нее стоят самые обычные деревенские лачуги с покосившимся дощатыми стенами, но каждую такую лачугу подпирает высокий каменный постамент. И если как следует присмотреться, становится видно, что много лет назад постаменты были прилавками, а улица с гранитной мостовой – торговым рядом. В «Описании округа Пинсуй» упоминается о недолгом процветании Мацяо, выпавшем на годы правления цинского императора Цяньлуна, и крошащиеся прилавки вдоль гранитной мостовой, изрядно пострадавшие от куриного и утиного помета, вероятно, могут служить подтверждением этого свидетельства.

Еще одна любопытная находка – огромный чугунный котел, весь в щербинах и длинных трещинах, никому не нужный, он стоит в лесу позади казенного амбара, на дне его собирается дождевая вода и преют опавшие листья. Котел поражает своими размерами, в него поместилось бы две большие корзины риса, а чтобы размешать этот рис, наверняка и ложку брали величиной с грабли. Ни одна душа в Мацяо не знала, кому он принадлежал. И зачем был нужен – такой огромный? Почему его бросили в лесу? Если в таком котле варили рис для работников, его хозяин наверняка был крупным помещиком. А если кормили из него солдат, их стояла здесь целая армия. Даже от одних догадок сердце у меня замирало.

Еще один отголосок процветания, о котором упоминается в «Описании округа Пинсуй», – старая разрушенная усадьба в верхнем гуне Мацяо. Это был высокий дом из серого кирпича, крытый черепицей, ворота его не уцелели, и каменных львов, что охраняли ворота, тоже разломали, когда началась революция, так что от всего ансамбля остался только каменный порог – осколок былого величия, доходивший взрослому человеку почти до колена. На единственной уцелевшей в доме ставне угадывалась тонкая резьба с изображением танцующих дракона и феникса, от которой до сих пор исходил удушливый запах богатого дома. Местные в шутку прозвали эту заброшенную усадьбу Обителью бессмертных. После я узнал, что бессмертными или небожителями в Мацяо звались четыре пустоброда, которых никогда не видели за работой. В этой усадьбе они и поселились много лет назад.

Как-то раз мне случилось побывать в Обители бессмертных – начальство выдало мне краску желтого и алого цветов и поручило украсить деревню лозунгами с высказываниями председателя Мао – разумеется, этот угол тоже нельзя было оставить без лозунга. К тому времени я уже знал, что в Обители живет один Ма Мин, все остальные пустоброды или умерли, или разбрелись кто куда. Ма Мина дома не оказалось, я потоптался у ворот, покашлял, но никто не ответил, тогда я робко поднялся по осыпающимся каменным ступеням, нырнул в эту пыльную мрачную пещеру и очутился в кромешной тьме, ощущая ужас тонущего, над головой которого сошлась вода. Я боком пробрался в правое крыло – в углу черепичной крыши там зияла брешь, и мои глаза наконец смогли уцепиться за лившийся из нее свет. Я осмотрелся по сторонам: в одной из стен имелась ниша неясного назначения, формой напоминавшая брюшко Будды Майтрейи. Дощатые стены были источены червями, на полу валялась солома, скрипели осколки черепицы. У стены стоял большой гроб, тоже присыпанный соломой и укрытый сверху куском клеенки. Рядом я увидел постель хозяина дома – ей оказалась драная циновка, брошенная на солому в углу стены, в ногах циновки лежала охапка угольно-черной ваты, перехваченная соломенным жгутом, что демонстрировало изобретательность хозяина Обители по части защиты от холода. Рядом с постелью стояла пара старых аккумуляторов, бутылка из-под вина, валялись разноцветные сигаретные пачки – мелкие трофеи, раздобытые здешними обитателями во внешнем мире.

Кончиком носа я уперся в скопление кислой вони, отошел чуть в сторону, там ничем не пахло. Сделал шаг назад, и вонь появилась снова. Мне показалось, что вонь в этой обители была уже не разлита в воздухе – накапливаясь день за днем, она затвердела, приняла осязаемую форму и даже налилась тяжестью. Наверняка здешний хозяин ходит по дому на цыпочках, чтобы ее не потревожить.

И я тоже осторожно отодвинулся от глыбы затвердевшей вони, отыскал место, где дышалось свободнее, и намалевал на стене изречение председателя Мао: «В страдное время ешьте вареный рис, в дни отдыха пейте рисовый отвар, в обычное время питайтесь тем и другим по очереди», надеясь, что здешний обитатель воспримет его как руководство к действию.

И услышал, как за моей спиной кто-то вздохнул:

– Если вносишь смуту во время, жди смутных времен.

Позади меня стоял человек – я не слышал его шагов и не знал, когда он появился. От худобы виски его глубоко запали, одет он был в ватную куртку и ватную шапку не по сезону, руки прятал в рукавах и смотрел на меня с улыбкой – очевидно, это и был хозяин Обители бессмертных. Козырек его шапки лихо загибался назад, как и у всех остальных жителей Мацяо.

На мой вопрос вошедший с кивком ответил, что он и есть Ма Мин.

Я спросил, что значат его слова.