– Они все приедут позже, – опустив глаза, ответил Александр.

– Ну вот тебе и невестка, вот и внуки! – начала бурчать бабушка. – Что это за неуважение к взрослым? Так трудно приехать и вместе встретить Новый год?

– Мам, ну у них дела! – оправдывал всех Саша.

– Какие дела могут быть сегодня? В такой-то день? – не успокаивалась бабушка.

– У Тани работа, а ребята поехали к друзьям праздновать.

– Как ты их отпустил? Ты же глава семьи, должен был настоять! Мужик ты или тряпка? – Мать всегда считала сына слабохарактерным.

– А ну-ка прекрати! – чуть громче сказал дед. – Обещали приехать, значит, приедут!

– Ладно, ладно! Защитник мне еще нашелся! Пойдем за стол, поешь, ты же с дороги! – сдалась бабушка.

Они прошли в комнату, где стояла наряженная елка. Советские гирлянды и новогодние игрушки – как двадцать, сорок лет назад. А под елкой – пакеты, набитые подарками, тоже как в детстве, когда еще верилось в Деда Мороза.

Стоя посреди комнаты и рассматривая давно знакомые фотографии в рамках, аккуратно расставленные на полке серванта, Саша вспоминал детство: вот он еще дошкольник, носится по двору без цели, мама высунулась по пояс в окно и зовет его обедать. Она на что-то сердится, но все равно его переполняет радость жизни, радость движения. Первая драка и первая шишка, при виде которой папа, похлопав его по плечу, впервые назвал его настоящим мужиком. Школьные домашние задания, которые приходилось делать с мамой, требовавшей «чтобы все было идеально, ты же мой сын!» Первый велосипед – приз за окончание первого класса без троек… Школьный выпускной вечер… Институт… Работа… Свадьба. Родители всегда были рядом, то ругали, то подбадривали, то гордились им. И так уже пятьдесят лет!

Усевшись за стол, они, как обычно, завели бурный спор о политике. Старики, бывшие строители коммунизма, ругали нынешнюю власть и хвалили прежнюю, более привычную и понятную. Александр слышал это уже много раз, не вступая в пререкания, поддакивал где надо. Ему было хорошо от того, что его родители здесь, рядом с ним. Стало легко на душе, так что страшный сон позабылся сам собой. Жаль только, что жена и дети не приехали, а то сидели бы вот так рядом, всем было бы хорошо и уютно…

– Мам, а где соль? – спросил Александр.

– Ой! Забыла на кухне, сейчас схожу принесу, – встрепенулась бабушка.

– Нет-нет. Сиди, я сам схожу, – встав со стула, сказал он матери.

– Давай, давай! Иди! Ты молодой, пройдешься – ничего не случится, – прокряхтела старуха.

Александр встал и пошел на кухню. Там нашел солонку, взял ее с полки старого шкафчика и вдруг почувствовал резкий укол в области сердца. Он схватился за грудь и присел на ближайший стул. Было очень трудно дышать, пульсирующая боль в груди усиливалась, руки и ноги онемели, в глазах потемнело. Почему-то он снова вспомнил всю свою жизнь, она промелькнула перед ним за доли секунды. Потом он увидел дорогу, уходящую в небо, и двоюродного брата. Тот стоял и курил возле машины. «Ну что, Санек, вот и приехали», – сказал он, прищурившись и улыбаясь. Александр почувствовал, что стал легким, почти невесомым. Дорога по-прежнему уходила в небо, и там, где она соприкасалась с небесной твердью, вдруг распахнулась дверь. «Таня… А как же Таня?» – только и успел спросить Александр, прежде чем сполз со стула и повалился на пол.

– Вот, видишь, не приехали, – не унимаясь, тихо шипела бабка деду. – У нее, видишь ли, работа, а то мы никогда не работали и не знаем, что это такое. Ишь ты, Золушку из себя корчит! Это, наверное, она нам показывает, что, мол, наш сын не может семью обеспечить, ей приходится работать! Были бы у нее запросы поменьше – и работать не надо было бы так много. Вот и пускай работает… Хоть круглосуточно! А эти… Внуки называются! К друзьям пошли. Этот оболтус Дениска, голову на отсечение даю, что он наркоман какой-нибудь или извращенец. Я знаю, какая сегодня молодежь, я смотрю телевизор, слава богу, не ослепла еще…

– Да ладно! Хватит, уймись! – тихо сказал дед. – Вдруг Санька услышит и расстроится от твоих домыслов. Опять все переругаемся из-за твоего длинного языка.

– Что «уймись, уймись…», я правильно говорю. И это не домыслы. Домыслы – ишь какое слово-то ты знаешь! Грамотный, что ли, стал? Вот подтвердятся мои слова, а будет уже поздно. А эта… Светка-то куда на ночь пошла? Девка ведь она, не должна быть такой. Она, небось, проститутка какая-нибудь, если ночью дома не спит. С такими стариками, как ты, ночует за деньги и сосет у них орган, – сказала бабка, показывая пальцем деду в пах. – Слышь, чего молчишь-то? – пихнула деда локтем в бок старуха.

– А что я могу сказать? – тихо выдохнул дед. – Они уже взрослые, у них своя жизнь.

– «Что я могу сказать? ЧТО Я МОГУ СКАЗАТЬ?» – передразнила деда старуха. – Что ты вообще можешь? Старый подкаблучник! Ты хоть вспомни, мы в их годы лес валили в Сибири, мерзли зимой и круглый год одной картошкой-то и питались…

Дед молчал и тихо смотрел в тарелку, он знал, что лучше не спорить с ней, иначе это затянется надолго и толку никакого не будет, только скандал. Уж за пятьдесят два года семейной жизни с ней он это прекрасно усвоил.

– А у них одни телефоны, платья, гулянки, друзья! Живут и получают удовольствие от жизни, а мы мучились. Где справедливость?

– Ну вот и пускай живут и радуются жизни, – вдруг возразил старик. – Неужели ты хочешь им такой же жизни, как была у нас? Хорошо, что они и близко не видели того, что мы пережили.

– Какой же ты старый дурак! Прежде чем что-то получить, надо помучиться. Ничего в этой жизни так просто не дается, – сказала бабка. Она уже начинала кипятиться. – И не спорь со мной! Все в этом мире через мучения.

– Ну… – начал дед.

– Заткнись и не спорь, я правильно говорю! Запомни это! – прошипела бабка. – Надо будет мне им сегодня всем взбучку устроить, а то…

Вдруг они услышали грохот на кухне. Старики переглянулись и прочитали суеверный ужас в глазах друг друга.

– Сашенька! – в страхе крикнула бабка в сторону кухни. – Саша! – еще громче прокричала она.

Они поднялись со стульев и быстро направились в сторону кухни. Там на полу лежал их сын. Его рот и глаза были широко открыты, лицо приобрело голубоватый оттенок, губы посинели. Он лежал в позе эмбриона, скрючившись от боли, будто хотел вернуться назад, во чрево матери. Мать подбежала к сыну.

– Саша, Сашенька, что с тобой? – поглаживая сына по лицу, кричала она.

Дед подошел к сыну и тоже попытался как-то привести его в чувство: он и шлепал его рукой по щекам, и тряс его за плечи, и пытался услышать сердцебиение, приложив ухо к груди сына, и звал его, пытаясь докричаться… Он видел и понимал, что уже не дозовется, но еще не хотел верить в очевидное.

– Сынок! Что с тобой! – кричала старуха. – Дед, надо вызвать «Скорую»!

– Уже поздно, – тихо сказал он.

– ЧТО? Что ты сказал, старый козел? Как это поздно? Совсем мозг растерял! Он молодой здоровый мужик, ничего страшного с ним не случилось, – орала старуха. – ЗВОНИ В «СКОРУЮ»! Бы-ыстро-о!!!

Позвонив в «Скорую», дед вернулся на кухню. Он шел мелкими шажками, шаркая громче обычного и сгорбившись еще больше, будто хотел стать совсем маленьким и незаметным. На кухне он увидел жену, склонившуюся над сыном. Она уже не кричала и не ругалась, а только смотрела на мертвую руку, сжимавшую солонку. Старики молчали: больше говорить было не о чем.

Минут через пятнадцать они услышали звонок в дверь. Дед выглянул в окно и увидел у ворот «Скорую помощь», а рядом с ней молодого человека в медицинской одежде с чемоданчиком в руках.

– Приехали, – сказал дед и, все так же тяжко шаркая, пошел открывать дверь.

– Сынок, ну что с тобой случилось? – причитала бабушка. Она смотрела на тело сына, и теперь уже перед ней пробежала вся его жизнь: как он родился, как рос, как женился, как подарил ей внуков… Она по-детски злилась на него: как это так, ушел от нее так рано, ведь это дети должны хоронить родителей, а не наоборот! А еще ее выводило из себя то, что за вечной каруселью забот и бытовых проблем она многое упустила и совсем не помнит ничего из жизни сына, кроме этих знаменательных событий: родился, женился… Он вырос как-то самовольно и так быстро, будто не хотел оставаться румяным малышом, обзавелся семьей, вырастил уже своих детей. Сколько было ссор и пререканий на пустом месте, а ведь он был хорошим сыном и так любил своих родителей…

– Сынок, прости меня за все, только не уходи от меня, – прошептала мать и впервые за всю свою трудную жизнь заплакала.

Фельдшер «Скорой помощи» вошел в кухню. Бабка посмотрела на него – на вид лет двадцать восемь или тридцать – и спросила у деда:

– Ну и чего этот сопляк может сделать? Прислали пацана!

– Доктор, не обращайте внимания! Посмотрите, что с ним. – Дед умоляюще поглядел молодому медику в глаза. Такая уж у него была судьба – вечно извиняться за непростой характер жены.

Фельдшер, наклонившись над Сашей, потрогал пульс, проверил дыхание. Дед поднял ноющую бабку с пола и крепко обнял ее. Старики стояли, чуть дыша, и ждали, что он скажет, хотя и так все было ясно. Фельдшер встал, повернулся к старикам… Посмотрел им в глаза и тут же отвел взгляд в сторону…

– Что такое? – спросил дед.

– Он умер, – тихо сказал фельдшер.

– Послушай меня, сопляк, – прошипела бабка. – Никто не умер! Проверь еще раз, прежде чем людей хоронить.

Фельдшер растерялся. Лицо его пошло красными пятнами.

– Извините ее, – прошептал дед.

– Что «извините»? Он похоронил заживо твоего сына, а ты еще извиняешься? Скотина, будь ты проклят, ты мне всю жизнь испоганил! – заорала бабка, колотя деда в грудь кулаками и срываясь на визг. – Мой сын жив! ЖИВ!

Фельдшер пришел в себя.

– Держите ее, – сказал он деду. – Я сейчас вколю ей успокоительного. Это истерика. Бывает.

Дед обхватил руками жену и крепко прижал ее к себе. Медик быстро вытащил из своего чемоданчика шприц. Через минуту они оба уже укладывали обессиленную старуху на диван в гостиной.

– Я не верю… Почему… он… – бормотала старуха.

– Принесите плед или одеяло, – сказал фельдшер деду, – ее надо укрыть.

Дед покорно пошел в соседнюю комнату и, покопавшись в ящике комода, нашел старый гэдээровский плед в крупную оранжевую клетку.

* * *

– От чего он умер? – укрывая мирно посапывающую жену, спросил дед у фельдшера.

– Сердце подвело. Точный диагноз сказать пока не могу. Это вам после вскрытия скажут.

– Сердце? – спросил дед.

– Да, сердце. У пятидесятилетних мужчин это слабое место, – грустно ответил фельдшер.

Дед сидел около бабушки и, моргая, смотрел то на наряженную елку, то на стул, где недавно рядом с ним сидел сын.

«Он так любил Новый год!» – подумал старик.

– Вы меня простите, но у меня в практике это первая смерть, я просто не знаю, как себя вести… Просто примите мои соболезнования, – сказал фельдшер.

Было видно, что он еще не успел стать циником и принимал чужое горе слишком близко к сердцу.

– Да, спасибо, – тихо произнес дед.

– Я сейчас сам всем позвоню: в морг, участковому и остальным. Что у вас с местом на кладбище? – спросил фельдшер.

– Есть. Мы с бабкой заранее позаботились. Думали, для себя…

– Заранее? – удивился фельдшер.

– Да, а что?

– Просто удивительно, брать заранее место на кладбище…

– Дед, – тихо позвала бабушка, не открывая глаза.

– Да, я тут. Что? – Дед склонился над лежащей на диване женой.

– Тане позвони. И внукам. Их телефоны у меня в сумке, в маленьком кармашке на желтой бумажке написаны, – прошептала бабушка.

– Да, хорошо, – все так же тихо сказал дед. Он не знал, что делать, и рад был, что старуха так быстро очнулась ото сна и стала, как обычно, командовать.

– Дед, – еще раз позвала его бабушка.

– Да, что? – откликнулся он.