Чэн Фэнтай подумал, что этим людям жизнь не мила, раз они смеют безобразничать в присутствии солдат командующего Цао. Насколько же велика их ненависть к Шан Сижую! Нахмурив брови, он показал рукой вниз. Командир Ли давно уже стоял, вытянув шею в ожидании его приказа, и в этот миг вдруг заметил, что и жест Чэн Фэнтая, и его облик напоминали их молодого маршала, старшего сына командующего Цао. Хоть эти двое и не были связаны по крови, но вот уж и правда, «сыновья походят на дядюшек по матери».

Несколько смутьянов могучего телосложения оказались городскими хулиганами, которые без дела слоняются по улицам, владея парой приемчиков шаолиньской школы бокса, но вовсе не были отчаянными головорезами. Они заранее выяснили, что командующего Цао на представлении не будет и это прекрасная возможность учинить скандал. Если затесаться в толпе, солдатня не станет утихомиривать их из страха навредить зрителям, и у хулиганов будет немного времени, чтобы устроить смуту. Да они и не собирались вовсе выбегать на сцену и кого-то избивать или срывать представление – лишь побраниться всласть да поднять шум, чтобы пристыдить Шан Сижуя и опозорить его новую пьесу.

Стоящие за кулисами наблюдали за происходящим в бессильном волнении, их обжигала нестерпимая тревога. Юань Лань и Шицзю тоже поняли, что это происки коллег, и яростно обсуждали, какая из школ могла за этим стоять, готовясь разоблачить врага и отплатить ему око за око. Ду Ци цветисто поносил их матушек и предков – нечасто встретишь культурного человека, владеющего столь грязным языком. Сяо Лай вцепилась в занавес, вся превратившись в комочек нервов. Сколько подобных стычек она прошла, и всякий раз душа ее тревожилась безмерно. А что тогда чувствуют актеры на сцене! Столько пота и крови они вложили в это представление, и если оно провалится из-за каких-то подонков, сколько боли это принесет! Она обернулась к Сяо Чжоуцзы, лицо которого исказилось страхом, и похлопала его по тыльной стороне руки:

– Не бойся. Шан-лаобань уже много раз видел подобное.

Юань Сяоди, стоя подле Юй Цин, тихим голосом успокаивал ее:

– Шан Сижуй – человек, разбирающийся в своем деле и умный, пока он не остановит представление, поражением это считаться не может!

Повернув голову, Юй Цин одарила его натянутой улыбкой, но смятение ее не покидало.

Шан Сижуй все же был Шан Сижуем, он недаром заслужил благосклонность Юань Сяоди и не подвел надежд остальных. В этой скверной ситуации, когда все зрители в зале начали за него волноваться, он прочистил горло и переглянулся с дядюшкой Ли, мастером игры на хуцине, пребывающем в его единоличном распоряжении. Дядюшка Ли хоть и не знал, какое чудо собирается сотворить Шан Сижуй, но по его взгляду все понял, махнул рукой другим аккомпаниаторам, чтобы те прекратили играть, а сам приготовился следить за каждым движением Шан Сижуя. Он знал, что тот собирается отойти от либретто, по счастью, в этой сцене он выступал один и мог не бояться, что другой актер не подхватит его слов. Однако хуцинь должен быть наготове, чтобы следовать за Шан Сижуем: если он хорошо исполнит эту арию, представление можно считать удавшимся. Если же Шан Сижуй оплошает, дядюшка Ли не оставит его позориться в одиночестве, а как сможет прикроет его недостатки, чтобы хоть чем-то улучшить его положение.

Дядюшка Ли, надежный товарищ Шан Сижуя, понимал его без слов. Некогда он блистал в артистических кругах, однако сейчас предпочитал не говорить о своем удивительном прошлом, история его прервалась вместе со сгинувшей с лица земли императорской династией. Сейчас же писалась история Шан Сижуя. Однако дядюшка Ли ясно видел в Шан Сижуе образы прошлого – легендарные, ослепительные и самобытные, нанизанные на сменяющие одну за одной династии. Шан Сижуй расцветил прежде черно-белые образы, пронзив былое снопом света, и помутневшие от старости глаза дядюшки Ли обожгла жгучая боль – это были подступившие от тоски слезы.

Шан Сижуй рвано вздохнул, меч в его руке сверкнул ясным блеском, будто заискрившись от столкновения с другим мечом. Повернувшись, он принялся исполнять акробатические фигуры, порхая в воздухе, клинок его серебрился хрустально-чистым сиянием в огнях ламп, двигался он так быстро, словно обратился пеленой света, которая поглотила его фигуру. Виднелось лишь ярко-желтое пятно, он был быстр и стремителен, как встревоженный лебедь. Движения его несколько напоминали танец Юй Цзи ^[67] с мечом, однако ощущались в них несвойственные для сцены сила и свирепость, как будто меч его и в самом деле жаждал отведать крови.

Зрители невольно замерли, в оцепенении таращась на сцену, не в силах реагировать. Кто бы мог подумать, что Шан Сижуй, выступающий сегодня в роли цзиньшэна, вдруг примется фехтовать со всей страстью, да еще и сделает это так убедительно? Зрителям внизу казалось, что они ощущают дуновение от взмахов его меча, их обдавало холодом. Многие из них впервые видели, как Шан Сижуй владеет мечом. Его грим, одеяния и украшения, арии и жестикуляция резко отличались от знакомого им Шан Сижуя, да еще этот танец с мечом, от которого ветер задувал в ушах. Они не могли поверить, что на сцене тот самый Шан Сижуй, хорошо известный им первый актер амплуа дань во всем Бэйпине, и невольно пораскрывали рты, вытаращили глаза, не смея и моргнуть.

Юй Цин и Юань Сяоди глядели на него в остолбенении из-за кулис. Ду Ци хлопал в ладоши и рассыпался в похвалах:

– Ха! Какое прекрасное добавление! Братец Жуй еще и на это способен!

– Сяо Лай поджала губы в усмешке и за руку притянула к себе Сяо Чжоуцзы:

– Смотри…

Чэн Фэнтай, оперевшись на перила, глядел вниз, взор его был как у пьяного или тяжело помешанного. Фань Ляню не сиделось на месте, подойдя к зятю, он сбивчиво проговорил, прищелкивая языком от восторга и вздыхая:

– Этот братец Жуй… этот Шан-лаобань…

Сегодня они словно впервые познакомились с Шан Сижуем.

Шан Сижуй замер на месте и запел:

В Цзяннане хаос воцарился, слышен звон мечей,

На севере и западе трясутся горы.

Нас двести лет величия и славы подвели к концу,

Лишились под ногами мы опоры!

Он излучал одухотворенность и спокойствие, в нем не было и намека на усталость после упражнений с мечом, ни разу он не сбился и не перевел дух, а голос его звучал так звонко, что пробивал собой небеса. Пропев эти несколько строк, он резко направил острие меча прямиком в зал, со свистом разрезав воздух, указывая на кончики носов хулиганов, и меч его засверкал холодным ледяным блеском, несущим смерть! Тут-то грубияны и солдаты разглядели, что в руках у Шан Сижуя настоящий клинок, призванный убивать людей, даже две выемки для отвода крови на нем имелись! Лицо его было исполнено скорбью, невыносимой тоской и величием последнего императора, зрачки вобрали в себя всю ненависть, переполнявшую грудь, и взгляд Шан Сижуя разил еще острее меча, холодил пуще стали. Он собирался очистить императорский двор от продажных чиновников, разгромить варваров ^[68], а кучка сброда под ногами лишь первое препятствие на его пути к великим делам, слава о которых будет греметь в веках, подношение для бесплотного духа его меча. Он в самом деле хотел их зарезать!

Один из наглецов вдруг почувствовал, как ноги у него подкосились, в один миг он осел на землю, вскрикнув от ужаса, широко раскрытыми глазами уставился на Шан Сижуя, будто увидел перед собой что-то ужасное и не смог сдержаться. Люди увидели, как в паху у него расплывается пятно, на пол закапало. Он и в самом деле обмочился из страха перед фальшивым императором.

Прочих же хулиганов разом охватило замешательство, солдаты тут же этим воспользовались и принялись их пинать, целясь в уязвимые места на пояснице, всего пара ударов им потребовалась, чтобы вытеснить смутьянов за двери театра. Оказавшись снаружи, они услышали, как зал взорвался восторженными криками и громом аплодисментов, что аж в ушах зазвенело. Зрители помешались, и в самом деле помешались. Мулы на улицах, запряженные в повозки, испугались криков, шарахнулись в сторону и, повалившись друг на друга, чуть не затоптали смутьянов, отчего те едва не обмочились снова.

Внутри оперного театра хуцинь дядюшки Ли устремился за Шан Сижуем, исполнив для него прекрасный и величественный финал, под стать его императорскому звучанию. После этой сцены император должен быть нанести визит вдовствующей императрице, где она пожаловала бы ему брак. Однако зрители слишком взволновались, оглушительные возгласы не утихали, накатывая волнами, серебряные юани и украшения дождем пролились на сцену, отчего актеры на сцене не в силах были устоять на ногах. Им пришлось на время уйти за кулисы передохнуть, подождать, пока зрители слегка остынут, прежде чем продолжать.

Оттого что Чэн Фэнтай не очень-то разбирался в опере, ему вполне подходило звание благовоспитанного зрителя. К тому же они с Шан Сижуем тесно дружили, так что на его выступлении он сохранял некую отстраненность и невозмутимость. Но сегодня и он не удержался от громких выкриков «Браво!», его охватило такое волнение, что от аплодисментов у него жгло руки. Фань Лянь вслед за прочими снял с пальцев два кольца и бросил их на сцену, однако этого ему показалось мало, и вслед он метнул позолоченный, инкрустированный жемчугом зажим для галстука, а затем, поразмыслив, потянулся за перстнем Чэн Фэнтая, бесстыже смеясь:

– Ай-яй, хоть вы и ужасно близки с нашим Шан-лаобанем, ты что-то и не подумал подготовить для него подарок.

Чэн Фэнтай оттолкнул его:

– Сгинь! – Однако тут же развернулся, снял с руки перстень и отдал его Лао Гэ, чтобы тот отнес его за кулисы и передал Шан Сижую в качестве дополнительной награды.

Лао Гэ сжал перстень в руке и отправился за кулисы на поиски Шан Сижуя. За кулисами царило такое же оживление, что и в зале, все окружили Шан Сижуя, бесконечно галдя, переполненные запоздалым страхом и радостью, и все говорили, не умолкая. Сяо Лай заварила ему женьшеневый чай с астрагалом, чтобы прибавить ему объема дыхания. Шан Сижуй отхлебнул прямиком из носика, слушая, как актеры наперебой его восхваляют, а потом с улыбкой поправил грим перед зеркалом. Только Сяо Чжоуцзы, потрясенный выступлением Шан Сижуя, погрузился в странное молчание, стоя в стороне, он глядел на все удивленно и растерянно, тень его отражалась в краешке зеркала, словно маленький бумажный человечек. Заметив его взгляд, Шан Сижуй отнял от лица руку и улыбнулся ему. Веки Сяо Чжоуцзы едва дрогнули, он остановил взор на губах Шан Сижуя, но на лице его по-прежнему оставалось не то радостное, не то горестное оцепенение.

Лао Гэ протиснулся через толпу актеров, раскрыл ладонь и протянул Шан Сижую перстень, тот мельком взглянул на него и сразу же широко заулыбался – он видел, что перстень этот носил второй господин.

Лао Гэ сказал с улыбкой:

– Второй господин говорит, что Шан-лаобань пел великолепно, после спектакля он поздравит вас с успехом.

Шан Сижуй взял перстень и с улыбкой закивал.

Следующий акт начинался лишь через двадцать минут. Император, проявив смекалку, пошел против воли вдовствующей императрицы и взял в супруги свою любимую. Гуйфэй ^[69] в исполнении Юй Цин была утонченна и пленительна, образ ее полнился благородством и спокойствием. Волосы она взбила в высокую прическу, и все равно была ниже Шан Сижуя на полголовы. Стоя бок о бок вдвоем на сцене, они казались отражением луны в воде, цветов в зеркале – прекрасные и призрачные.

Шан Сижуй взял за руку Юй Цин, во взгляде его плескалась нежность, и он запел:

Где на земле следы остались от нагара фонарей,

Там тяжело отринуть грезы о любви.

Я здесь стою; вокруг меня и сливы белый свет,

И красных персиков цветы –

Сорвать их только некому со смехом.

Чэн Фэнтай и Фань Лянь вернулись на свои места, но чай их уже остыл. Фань Лянь не в силах был с ним расстаться, а потому велел официанту подогреть всю чашку на водяной бане. Затем, поправив очки, он с улыбкой проговорил: