На ней прабабушка и прадедушка перед своим домом здесь, на Снайфетльснесе. По-моему, на этом снимке они молодые. Я не умею определять возраст людей на старых фотографиях. Ни одежда, ни прически ничего не подсказывают. Лицо дедушки, в последние годы жизни изрезанное морщинами, здесь гладкое, и поэтому трудно узнать черты старика, которого я так хорошо помню. Которого я боялась и старалась не попадаться на глаза. А на этой фотографии нет той суровости, которая потом стала его отличительной чертой.

Я открываю папку и читаю: «Добро пожаловать на семейную встречу…» Вот сведения о бабушке и дедушке: где они жили и когда уехали. Перечислены все их потомки с датами рождения и профессиями. Под моим именем подписано «Архитектор», и я чувствую, что краснею. Сколько раз я твердила маме: не архитектор я! Архитекторы заканчивают университет, учатся много лет. А я, конечно, работаю с ними, но сама всего лишь закончила курсы дизайна интерьеров и вряд ли имею право аттестовать себя как-нибудь иначе, чем «консультант».

– Как тебе? – Гест откидывается на кровать и смотрит на меня.

– Шикарно. – Я пододвигаюсь ближе к краю кровати. Даже шикарнее, чем на фотографиях.

– На подземный гараж похоже, – замечает Гест. – Концепция та же.

– Подземный гараж? – смеюсь я. – Да, я поняла, о чем ты, и все-таки мне нравится.

Я включаю телефон и выбираю в приложении картинку со светильником. Вылезают различные вкладки для верхнего света, стенных светильников, настольной лампы. Я пытаюсь настроить верхний светильник на красный цвет, и в комнате становится чуть светлее. Но эффект меньше, чем я ожидала: за окном еще светло.

– Надо вечером снова попробовать, – предлагаю я. Гест улыбается уголком рта и протягивает ко мне руку. – Я в туалет, – Я притворяюсь, что не замечаю его руки, но чувствую, что он не сводит с меня глаз, когда я встаю.

Когда я возвращаюсь, Гест сидит на кровати.

– Насчет вчерашнего… – начинает он.

– Да нормально все, – улыбаюсь я. – Это я виновата. – Не знаю, правда ли это. Вчерашняя ссора была не похожа на прежние. Вначале мы ссорились из-за того, что Гест поздно пришел домой, потом из-за того, что крыша прохудилась, а под конец скандалили о чем-то совсем другом. В основном обо мне и том, что я делаю или не делаю.

Гест улыбается и снова ложится.

– Иди ко мне, – приглашает он. – Полежим немного.

Я ложусь на кровать рядом с ним, но не настолько близко, чтоб соприкасаться.

Гест закрывает глаза, и вот его грудь начинает вздыматься все медленнее и медленнее. Он всегда умел засыпать быстро, как младенец. И даже во время наших разговоров засыпал посреди фразы.

Солнце светит в окно на белую постель и Геста. На его прямой нос, раздвоенный подбородок и темные волосы, в которых еще нет седины, хотя он на десять лет старше меня.

Сейчас наша разница в возрасте не кажется такой уж большой, но когда мы только начали жить вместе, мне было восемнадцать, а ему двадцать семь. Сейчас, когда я вспоминаю те времена, то удивляюсь, что мои родители ничего не сказали. А что бы я сама сказала, если б у Леи вдруг завелся возлюбленный, которому скоро стукнет тридцать?

Гест из Рейкьявика, и в первые недели наших отношений он ездил в Акранес встречаться со мной. Наши первые поцелуи происходили по вечерам в машине на стоянке близ горы Акрафьятль. Нас окружала кромешная темнота, порывы ветра, время от времени толкавшие машину, и мелкие капли дождя на стекле.

К горлу подкатывает комок, и я закрываю глаза.

И вновь широко распахиваю их, когда дыхание становится более поверхностным, смотрю на потолок и начинаю пересчитывать трещины на потолке, а потом рожки люстры. Пытаюсь думать о другом – о чем угодно.

Комната холодная и неприветливая, почти как тюремная камера. Здешние дизайнеры слишком перегнули палку с этой неотделанностью, и хотя пол здесь с подогревом, а на улице светит солнце, мне зябко.

Отдохнуть не получается. Так что я встаю, снова обуваюсь и выхожу в коридор. Я не делаю попыток разбудить Геста.

Внизу в зале дети уже взяли себе по стакану газировки, и не успеваю я подсесть к ним, как официант приносит и ставит перед ними гамбургер и сэндвич.

– Вы действительно проголодались? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Лея. – Уже час.

Лея права: время перевалило за полдень. Пока мы были в номере, наверно, кто-то уже приехал.

– Картошки фри хочешь? – Ари пододвигает ко мне тарелку.

– Спасибо. – благодарю я. – Я себе, наверно, попить возьму. За стойкой бара та девушка, которая водила нас по гостинице. Увидев меня, она вздрагивает, чуть не роняет стакан, который держит. Спешит поставить его и подходит ко мне. – Водку с клюквенным соком, – вполголоса заказываю я. – Но безо льда.

Получив стакан, я тотчас отпиваю большой глоток, а потом снова подсаживаюсь к детям.

– Что это? – интересуется Лея.

– Клюквенный сок, – отвечаю я.

Открывается входная дверь. Я слышу неразборчивый шум голосов и смех и сразу чувствую, как вся напрягаюсь. А потом входит мама.

– Здрасте, дорогие, а вы все здесь сидите?

Ее звонкий голос заполняет помещение, высокие каблуки стучат по полу, когда она спешит к нам. Она обнимает каждого, и в нос ударяет запах: розы и цитрусовые. По пятам за ней входит папа и обнимает нас еще крепче.

– Ох, давно же я вас не видела, вы так редко в Акранес заглядываете! – говорит мама, и в ее голосе, как всегда, слышатся нотки обвинения.

– Там же недалеко…

– Ой, Петра! – восклицает мама. – А что у тебя с руками?

– Ничего, порезалась, – отвечаю я.

Мама недоверчиво глядит на меня:

– Небось опять грызть начала?

– Опять? – морщит нос Лея. Она всю жизнь терпеть не может, когда я грызу заусенцы. Говорит, что от этого зрелища ее тошнит.

– Когда твоя мама была в твоем возрасте, я боялась, что она себе пальцы сгрызет, – поясняет мама.

Лея глядит на мои пальцы в пластырях, так что я прячу их под столом. Но, к счастью, я могу не отвечать: пришли мамины сестра и брат – Оддни и Ингвар, со своими супругами. Они все требуют поцелуев и объятий, шумны и назойливы.

– Вы где-то останавливались? – спрашиваю я. – Вы же вроде раньше нас выехали?

– Так и было, – отвечает папа. Выражение у него насмешливое, и я сразу замечаю, что и у сестры, и у брата глаза слегка покраснели, а лица лоснятся.

Я смотрю на папу, спрашиваю взглядом «Правда?», и тот кивает. Затем мы оба провожаем взглядом Оддни, направившуюся к бару.

В последние разы, когда я виделась с мамой, она только и говорила, что о проблемах с алкоголем у Оддни и этом ее новом муже, который ничуть не лучше.

– Значит, вот какие у нас будут выходные, – шепчу я папе.

Он тихонько посмеивается и мотает головой:

– Нет-нет. За твою маму я не переживаю, но ведь ты знаешь, каковы… некоторые.

Я киваю в ответ. Затем я слышу, как знакомый голос окликает меня по имени, и оборачиваюсь. И чувствую, как начинает биться сердце: я вижу Стефанию.

– Стеффи? – удивляюсь я. Ее имя так привычно ложится на язык, хотя я уже много лет не произносила его вслух.

– Давно же мы не виделись! – Она быстро обнимает меня, затем отходит на шаг, разглядывает. – А ты не изменилась.

Я изображаю деланую улыбку. Это звучит как похвала, но на самом деле нет. В подростковом возрасте я была застенчивой, робкой. Одевалась так, чтоб меня не замечали, была полновата, а моя кожа расцветала подростковыми прыщиками. Большинство тех, кто смотрит на фотографии, где мне шестнадцать лет, не верят, что на них я.

– Я не была уверена, приедешь ли ты, – говорю я.

– И я тоже, – усмехается Стеффи. – Но я просто не могла не приехать. Как часто мы вообще вот так собираемся все-все?

– Вот именно. – Я ощущаю, как же я все-таки скучала по ней, несмотря ни на что. Скучала по ее веселому характеру.

– В смысле, по сравнению с тем, как это когда-то было… – вздыхает Стеффи. – А еще я услышала, что Виктор здесь тоже будет, и решила: значит, надо ехать! Нам надо втроем пропустить стаканчик.

– Я…

Стеффи отводит от меня взгляд прежде, чем я успеваю что-то сказать, и окликает маму по имени. Она смеется и наталкивается на меня, проходя мимо.

Кровь приливает к лицу, когда я соображаю, каким же бессодержательным разговором меня «осчастливила» Стеффи. Я смотрю, как она обнимается с моими родителями, улыбаясь и хохоча. Если кто-то и не изменился, так это как раз она. Она в точности такая, как когда мы были моложе.

– Мама? – Ари испытующим взглядом смотрит на меня.

– Я… – Голоса почти нет, и я прочищаю горло, а потом говорю: – Я скоро приду.

Я быстро направляюсь в туалет и закрываюсь там.

Смотрюсь в зеркало и вижу, что, несмотря на макияж, лицо покраснело и блестит. «Не надо так, – говорю я себе. – Не допускай, чтоб она опять так на тебя влияла».

Но я не могу иначе. Со Стефанией связаны все мои воспоминания о юности. Мы каждый день проводили вместе. И хотя в это трудно поверить, по-моему, мы чаще спали на одной кровати, чем отдельно. У нас был общий платяной шкаф, обеды, мы вместе ходили на гимнастику, ездили на каникулы. И даже Рождество справляли вместе. Когда я думаю о ней, ощущаю вкус фруктового льда, запах хлорки в бассейне и песок под пятками во время наших игр на пляже Лаунгасанд.

Когда снова открываю глаза, все черно. Я несколько раз моргаю и чувствую, как паника запускает в меня свои когти. Хватаюсь за раковину. Не сразу соображаю, что ничего страшного не случилось. Я не ослепла. Просто в туалете выключилась лампочка, а поскольку окон там нет, то и дневной свет туда не проникает, и темнота совсем кромешная.

Ощупью добираюсь до двери и открываю. Когда выхожу на свет, облегчение столь велико, что я испускаю радостный вздох. Сердце вновь начинает биться ровно, и после того, как я проделываю небольшую дыхательную гимнастику, перестает кружиться голова.

Свой страх темноты и тесноты я никогда не могла объяснить. К счастью, я научилась по большей части контролировать его. Мой дом состоит из широких открытых помещений. И в этой гостинице помещения в основном также большие и открытые. Поэтому я не могу понять, отчего я чувствую себя здесь как будто взаперти. Как будто в этой обстановке мне от чего-то тесно.

Лея Снайберг

– Моя кровать, – говорит Ари, когда мы возвращаемся в номер, и ложится на кровать у окна.

– Отлично. – Я радуюсь, что мне не придется спать у окна.

Что бы там ни думали мама с папой, никакая эта гостиница не шикарная. Ну, может, тут шикарно фотографироваться и все такое. Ари меня только что сфотографировал, и этот бетон на заднем плане выглядит отлично. Но я все-таки ожидала, что в номерах будет поуютнее. Что там будут пледы в тон, мягкие кресла. А номера такие же, как и все остальное, сплошной бетон – только все черно-белое, стерильное.

Когда я думаю о том, что куплю собственную квартиру, я скорее представляю себе стены, покрашенные в темный цвет, зеркала в позолоченных рамах и диван, обитый бархатом. Чтоб было как во дворце – правда, конечно, не настолько нелепо. Не понимаю, почему все обязательно должно быть такое светлое, открытое, омытое лучами солнца, как будто человек целый день должен торчать на свету. Разве это не утомительно?

И еще эти огромные окна в гостинице. Сейчас светло, и можно любоваться лавовым полем и горами, но мне все равно это кажется каким-то неуютным. Как будто на лавовом поле может кто-то стоять и подглядывать за тобой, а ты и не заметишь. А когда стемнеет, то вообще станет непонятно, не стоит ли кто-то под окном. И будешь ты как актер на сцене или зверь в клетке.

Наверно, у меня просто воображение разгулялось. Кому вообще охота торчать на лавовом поле посреди зимы?

Ари все еще ест эту свою закуску, комната наполняется ее запахом.

– Когда ты наконец наешься? – Я раздраженно смотрю на него.

– Никогда, – усмехается Ари.

Вдруг включается душ, и я вздрагиваю.

– Что это? – Я встаю и бросаю взгляд в сторону ванной. Там кто-то есть? Я в эту ванную даже не заходила, просто заглядывала в полуоткрытую дверь.

Но вот я замечаю выражение лица Ари и вспоминаю, что здесь все управляется через приложение. Я швыряю в него подушкой:

– Придурок!