Он смеется и начинает мудрить с освещением. Настраивает его на красный, фиолетовый, потом на зеленый:

– Ну что, круто?

– Ну, немного. – Я укрываюсь одеялом и проверяю телефон. От Биргира пока ничего не пришло, зато меня ждут несколько сообщений от Гюлли58.

По той крупице информации, которую я запостила, он правильно определил гостиницу. Он явно хорошо знает здешние места и упоминает какие-то скалы в море, которые здесь недалеко. Они называются Сварталофт и Лоундранги. Пишет, что нам надо полюбоваться Дьюпалоунским пляжем и посидеть в кафе на берегу. Говорит, что он сам часто туда ездит попить какао и что он, скорее всего, будет там потом, если мне вдруг захочется сказать ему «Привет!».

Я не отрываю глаз от сообщений и чувствую, как по спине пробегает холодная дрожь. Впервые меня посещает мысль: «А вдруг он и в самом деле сюда приедет? А вдруг он попытается меня найти?»

Нет, это вряд ли. Никто же не может настолько рехнуться?

Я пытаюсь выяснить, кто он, но профиль у него закрыт, а добавлять его в «друзья» я не хочу, чтоб не давать повода на что-то надеяться. Единственная видная там фотография сделана на улице; на ней черная церковь с белыми окнами и дверьми. Я знаю про этого человека только то, что его зовут Гюлли, что он, очевидно, родился в 1958 году, судя по его нику. Я считаю в уме – и у меня шок, когда я понимаю, что ему пятьдесят девять лет.

Пятьдесят девять! Это же почти шестьдесят!

Я некоторое время пялюсь на его имя, а потом нажимаю на кнопку «Заблокировать». Больше он не сможет посылать мне сообщения!

Я кладу телефон на стол и получше укрываюсь одеялом.

Хотя я и забанила Гюлли58, легче мне не стало. Я закрываю глаза и стараюсь не думать о том, что он теперь знает, где я. Но хотя сейчас я его заблокировала, велика вероятность, что уже поздно.

Петра Снайберг

Волосы у Геста влажные, на нем белая футболка, мокрая на спине, потому что он не вытерся как следует.

– Ты поспать успел? – осведомляюсь я.

– Чуть-чуть. А потом в душ сходил.

– И хороший тут душ?

– Отличный!

Гест вынимает из сумки шерстяной свитер с горлом и надевает его. У меня есть такой же свитер, только другого цвета. Их подарили мои родители на прошлое Рождество, и если я не ошибаюсь, такие же свитера есть и у них самих. Так что будем мы, наверно, как телепузики: в одинаковой одежде, только разных цветов.

– Мы скоро пойдем, – напоминает Гест.

– Знаю. – Первый пункт программы семейной встречи Снайбергов – пешая прогулка к Хетльнар^[7]. – Немного прогуляться будет полезно, – добавляю я, улыбаясь Гесту.

– Разве нам не надо быть внизу в три часа? – Он не улыбается в ответ.

– Да, – отвечаю я. – Таков план. Я скоро вернусь.

Гест кивает и выходит.

Дверь медленно закрывается, и какой-то миг я смотрю в пустоту на том месте, где он стоял.

Много лет будущее было весьма предсказуемо. Как заполненная анкета. Конечно, не в мелочах, но крупные детали были предопределены. Брак, работа, дети. А теперь как будто эту анкету кто-то отнял и все вымарал или пропустил через шредер, и никакой определенности больше нет.

Но, может, будущее и не всегда было предсказуемым. Может, это только часть того самообмана насчет стабильности и бессмертия, который человек создает себе. Мне следовало бы лучше других знать, насколько переменчива жизнь. И как быстро все меняется.

Я отгоняю эти мысли и надеваю пиджак, алый, как и свитер. Облачаюсь в прогулочные брюки и повязку на уши из лисьего меха – подарок Геста, еще с тех времен, когда он порой устраивал мне сюрпризы.

В коридоре я встречаюсь с Виктором и Майей.

– К прогулке готова! – усмехается Виктор. Сам он в черной спортивной ветровке и в головной повязке, черные волосы слегка взлохмачены.

Мы идем вместе по коридору, и на какое-то время воцаряется неприятное молчание.

– Дорога тут красивая. – Я прочищаю горло. – И гостиница отличная. Оригинальная такая.

– Да, конечно, ты же сейчас в этой области работаешь, – соглашается Виктор. – Жилища для богачей дизайнишь… Ой, то есть – прибежища. Проектируешь прибежища.

– Ах, Виктор… – Я мотаю головой. Словечко «прибежище» предложил Гест. Он сказал, что надо найти какое-нибудь такое слово, которое ассоциировалось бы у людей с нашей фирмой, было определением нашей деятельности.

Виктор подмигивает мне:

– Нет, честно. По-моему, все, что ты сделала, – это правда круто. Я всегда знал, что ты далеко пойдешь.

– Спасибо. – Я так скучала по тому настрою, который он мне дарит. Когда мы были моложе, он обладал исключительной способностью всегда подбодрить меня.

Судя по тому, что в вестибюле гвалт и хохот, большая часть семьи уже в сборе. Вот мама, ее брат и сестра, их супруги и дети. Много людей, которых я, по правде, плохо знаю, но которые имеют прямое отношение ко мне. И вдруг я как заору: меня кто-то схватил за талию и ущипнул.

Обернувшись, вижу ухмыляющееся лицо Смаури:

– Что, серьезно? Мы для такого не староваты?

Смаури хохочет, обнимает меня за плечи, стискивает:

– Нет, Петра. Мы для такого никогда не состаримся.

Смаури на два года старше, но мне часто кажется, будто он не старший, а младший брат. Он – тот, кто по мнению родителей всегда поступал правильно: окончил вуз за границей, женился на девушке, с которой был вместе с самого колледжа, устроился на хорошую работу в семейной фирме, а потом завел ребенка. Все как по нотам; ни шагу из правильной колеи. Хуже всего в этом – Смаури великолепен, так что я отлично понимаю, почему он у родителей любимчик. Он напоминает мне Ари: всегда весел и заражает всех вокруг своей радостью.

Я здороваюсь с маленьким племянником в рюкзаке-переноске на спине у Смаури. Арнальду всего два годика, он первый ребенок в семье. Вот еще одна причина, почему мне всегда кажется, что я гораздо старше: у Смаури младенец, а мои дети уже подростки.

– А где Ари и Лея? – спрашивает Смаури.

Я осматриваюсь вокруг и вижу, что Гест разговаривает со Стефанией. Она стоит ко мне спиной, и я вижу, что она рассказывает какую-то историю. Она всегда увлекательно рассказывает.

Ее волосы, забранные в хвостик, покачиваются при движении головы. Когда мы были моложе, она отпускала волосы до самой поясницы и всегда носила их распущенными. Сейчас ее волосы короче, но того же красивого цвета: как темное вишневое дерево или махагони.

Конечно, Гест и Стефания виделись и раньше, но давно. Я пытаюсь вспомнить, когда именно, но не могу. Зато я отлично помню, как Гест впервые увидел Стефанию. Мы тогда только начали с ним встречаться, и Стефания потребовала, чтоб я показала ей его. Гест приехал в Акранес на старом «Шевроле». Он забрал нас у магазинчика, где мы обе стояли с лакрицей и апельсиновой газировкой – пить ее меня приучила Стеффи. Я помню, как волновалась: ведь Стеффи вечно была недовольна парнями, которыми я увлекалась, а в тот период мне было важно получать ее одобрение.

Я села на переднее сиденье, а Стеффи на заднее, но наклонилась вперед, так что ее голова оказалась почти между нами. Когда позже тем вечером Гест подвозил нас домой, она сказала: «Нормальный парень, Петра, во всяком случае, уж получше предыдущего». И все это сопровождалось жуткой ухмылкой. Тогда я поняла, что надо держаться от нее подальше.

– Наверно, дети все еще у себя в номере, – отвечаю я на вопрос Смаури. – Надо бы проверить.

Номер Леи и Ари в самом дальнем конце коридора. Я дважды стучусь и прислушиваюсь. Ни звука, даже гомона толпы в вестибюле не слышно: ведь спальную зону отделяет массивная дверь.

– Лея! – зову я и снова стучусь. – Ари!

Я слышу шаги, вздрагиваю и оборачиваюсь. Идущий по коридору мужчина явно ровесник моего папы. Его одежда грязная, словно он работал на улице.

Это не родственник, так что, наверно, он один из сотрудников гостиницы – но его облик диссонирует со всеми, кого я до сих пор видела. Здесь весь персонал опрятный и приветливый, а этот – полная противоположность. И смотрит он на меня с выражением такого отвращения, что кажется – вот-вот бросит мне в лицо что-нибудь оскорбительное.

– Что? – Дверь номера Леи и Ари вдруг распахивается, и передо мной вырастает Лея.

На миг я теряю дар речи. Присутствие того мужчины за спиной настолько угрожающе, что я не могу выдавить из себя ни слова.

– Мама? – Лея ждет ответа.

– Я… Я просто хотела уточнить, идете ли вы с нами, – произношу я, когда шаги по коридору удаляются. – Там внизу уже все в сборе.

– Да, мы просто одеваемся, – объясняет Лея, хотя одежда на ней явно не походная.

Я велю ей поторапливаться, а она бормочет в ответ что-то нечленораздельное.

Снова оставшись в коридоре одна, я окидываю его взглядом и гадаю, куда пошел тот мужчина и кто он вообще. Я всегда хорошо чувствую людей, и от этого человека мне не по себе. По-моему, он меня узнал.

А сейчас, думая об этом, я понимаю, что мне было как-то не по себе с того момента, как мы вошли в эту гостиницу и даже раньше, так что, наверно, дело не только в мужчине.

Я не могу сказать, в чем причина, может, в самом месте или в гостинице: на фотографиях она казалась такой изысканной, а в действительности здесь атмосфера холодная и неуютная. Лея права: среди этих высоких бетонных стен человеку нехорошо. А может, мои чувства вызваны тем, что я снова среди родни и ощущаю, как воспоминания, которые мне хотелось стереть из памяти, грозят вырваться на поверхность.

Ирма, сотрудница гостиницы

Погода портится; в окнах кафетерия воет ветер. Моря отсюда не видно, но мне кажется – оно сейчас темное, и волны в белой пене. Я вижу, как за окном чайки нарезают круги в воздухе. Наверно, они что-то нашли на лавовом поле: мышку или птичку. Однажды я застала их за тем, как они терзали дохлую норку.

Я пристально всматриваюсь в лавовое поле, но не вижу ничего, что могло привлечь внимание чаек. В тот день, когда я сюда приехала, я видела лисицу: она стояла передними лапами на камне и смотрела на меня. Ее мех был серым с белыми пятнами: она меняла зимнюю шубку на летнюю.

Я наливаю в кружку кипятка и грею о нее пальцы. Небольшая передышка – пока постояльцы не вернулись с прогулки, пока не надо готовить зал для банкета.

– А что это ты пьешь?

Мне даже не надо оборачиваться, чтоб понять, что это Элиса.

– Чай, – отвечаю я. – Мятный.

Элиса садится напротив и наблюдает за мной. Я привыкла, что она не спускает с меня испытующих глаз. И не обращаю на это внимания.

– А когда ты снова домой? – спрашивает Элиса.

– Домой?

– Ну, туда, где ты раньше жила. – Элиса сметает крошки со стола в кучку. – Ведь здесь, в гостинице, никто долго не живет. Рано или поздно все разъезжаются по домам.

Элиса сама не подозревает, насколько глубоко затронула личную тему. Для меня слово «дом» имеет так много разных значений! Наверно, поэтому я столько лет и была такая потеряная, как бездомная кошка.

В городе я сменила шесть квартир, всегда снимала, никогда не могла накопить денег. Жила от зарплаты до зарплаты и едва сводила концы с концами.

Когда я думаю о «доме», то вспоминаю ту квартиру, в которой дольше всего жила с мамой – ту, с двумя спальнями, в многоэтажном доме. Ребенком я была счастлива – и это странно, ведь сейчас я понимаю, что жили мы плохо. По крайней мере, если сравнивать с тем, что сейчас входит в понятие «жить хорошо». Мы были небогаты, но я не помню, чтоб от того я была несчастна, – разве что потом, когда я достаточно подросла, чтоб понять это.

Порой я думаю, что дело было не в маме, а в учителях и ребятах в школе. Я не задумывалась, какая на мне одежда, пока одноклассники не стали из-за нее дразнить. Я никогда не сомневалась в маме, пока не подросла и не познакомилась с семьями, где царил порядок, все было по полочкам, ужин всегда в семь часов и постельное белье чистое.