– Они переехали в другое здание в Москве, – ковыряя вилкой в еде, ответил Гарольд. – Обком пытается интегрировать иностранцев в советское общество.

Александр отложил вилку:

– Ты сказал «переехали»? Куда переехали? Потому что в нашей ванной спит Никита.

– Кто такой Никита?

– Папа, ты не замечал в ванне мужчину?

– Какого мужчину?

– Никиту.

– О-о. И давно он там?

Александр с матерью обменялись ничего не выражающими взглядами.

– Три месяца.

– Он живет в ванной три месяца? Почему?

– Потому что в Москве не смог снять жилье. Он приехал сюда из Новосибирска.

– Никогда его не видел, – произнес Гарольд голосом, подразумевающим, что раз он никогда не видел Никиту, то Никита не существует. – Что он делает, если кто-то хочет принять ванну?

– Он уходит на полчаса. Я наливаю ему стопку водки, и он идет прогуляться, – ответила Джейн.

– Мама, – бодро жуя, сказал Александр, – в марте к нему приедет жена. Он умолял меня поговорить со всеми на этаже и попросить нас принимать ванну пораньше, чтобы они с ней могли немного…

– Послушайте, перестаньте морочить мне голову! – заявил Гарольд.

Александр посмотрел на мать, а потом сказал:

– Папа, иди проверь. А когда вернешься, скажи мне, куда могли в Москве переехать ван Дорены.

Вернувшись, Гарольд пожал плечами со словами:

– Этот человек – никудышный бродяга.

– Этот человек, – Александр глянул на стоявшую перед матерью стопку водки, – главный инженер Балтийского флота.

Месяц спустя, в феврале 1935 года, Александр пришел домой из школы и услышал, как мать с отцом ругаются. Опять. Он слышал, как они несколько раз произнесли его имя.

Мать переживала за Александра. Все у него было хорошо. Он свободно говорил по-русски. Он пел, пил пиво и играл с друзьями в хоккей на льду в парке Горького. Он был в порядке. Почему же она переживает? Он хотел пойти и сказать ей, что все в порядке, но ему не нравилось вмешиваться в ссоры родителей.

Вдруг он услышал, как что-то упало, а потом, как кого-то ударили. Он вбежал в комнату родителей и увидел мать с покрасневшей щекой, лежащую на полу, и склонившегося над ней отца. Александр подбежал к отцу и толкнул его в спину.

– Что ты делаешь, папа! – заорал он, опускаясь на колени рядом с матерью.

Приподнявшись, она гневно взглянула на Гарольда:

– Хороший пример ты показываешь своему сыну! Ты для этого привез его в Советский Союз – чтобы научить обращению с женщиной? Со своей женой, возможно?

– Заткнись! – воскликнул Гарольд, сжимая кулаки.

– Папа! – Александр вскочил на ноги. – Перестань!

– Александр, твой отец уходит от нас.

– Я не ухожу от вас!

Приняв боевую стойку, Александр пихнул отца кулаком в грудь. Гарольд оттолкнул сына, а потом влепил ему оплеуху. Джейн ахнула. Александр покачнулся, но не упал. Гарольд собрался еще раз ударить его, но Александр успел отскочить. Джейн схватила Гарольда за ноги, дернула и повалила его на спину.

– Не смей прикасаться к нему! – закричала она.

Гарольд был на полу, Джейн тоже, только Александр стоял. Они тяжело дышали и старались не смотреть друг на друга. Александр вытер кровь с разбитой губы.

– Гарольд, посмотри на нас! Нас губит эта долбаная страна. – Стоя на коленях, Джейн плакала. – Давай вернемся домой, начнем новую жизнь.

– Ты рехнулась? – сдавленным голосом произнес Гарольд, переводя взгляд с Александра на Джейн. – Ты хоть понимаешь, что говоришь?

– Понимаю.

– Ты забыла, что мы отказались от американского гражданства? Забыла, что в данный момент мы не являемся гражданами какой-либо страны и ожидаем оформления нашего советского гражданства? Думаешь, Америка захочет нашего возвращения? Да ведь они, по сути, выпихнули нас вон. А что, по-твоему, подумают власти Советов, узнав, что мы повернулись к ним спиной?

– Мне наплевать на то, что подумают власти Советов.

– Господи, ты такая наивная!

– Если я наивная, тогда какой ты? Ты заранее знал, что все так и будет, но все равно привез нас сюда! Привез сюда нашего сына!

Он укоризненно взглянул на нее:

– Мы приехали сюда не за хорошей жизнью. Хорошую жизнь мы могли бы иметь в Америке.

– Ты прав. И она у нас была. Мы справимся с тем, что у нас здесь, но, Гарольд, Александру не предначертано быть здесь. Его, по крайней мере, отошли домой.

– Что? – почти потеряв дар речи, хриплым шепотом спросил Гарольд.

– Да. – Александр помог матери подняться с пола, и она встала перед мужем. – Ему пятнадцать. Отошли его обратно домой!

– Мама! – вмешался Александр.

– Не дай ему умереть в этой стране! Неужели не понимаешь? Александр вот понимает. Я тоже. Почему ты не понимаешь?

– Александр ничего такого не понимает. Правда, сынок?

Александр молчал, не желая идти против отца.

– Видишь! – торжествующе воскликнула Джейн. – Прошу тебя, Гарольд. Скоро будет слишком поздно.

– Ты несешь чушь! Поздно для кого?

– Поздно для Александра, – побледнев от отчаяния, подавленно произнесла Джейн. – Ради него позабудь хотя бы на миг свою гордость. Прежде чем его запишут в Красную армию, когда в мае ему исполнится шестнадцать, пока всех нас не настигла трагедия, пока он еще гражданин США, – отошли его обратно. Он еще не отказался от своих прав на Соединенные Штаты Америки. Я останусь с тобой, доживу жизнь с тобой, но…

– Нет! – в ужасе воскликнул Гарольд. – Все вышло не так, как я рассчитывал. Послушай, мне жаль…

– Не жалей меня, подлец! Не жалей меня – я спала с тобой в этой кровати. Я знала, что делаю. Жалей своего сына. Что, по-твоему, с ним произойдет?

Джейн отвернулась от Гарольда, а Александр отвернулся от родителей. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Был февраль, на улице темно.

За спиной он слышал разговор матери с отцом.

– Дженни, перестань, все будет хорошо. Увидишь. В конечном итоге Александру будет здесь лучше. Коммунизм – будущее мира, ты знаешь это не хуже меня. Чем глубже в мире пропасть между богатыми и бедными, тем более необходимым становится коммунизм. Америка – безнадежный случай. Кто еще, кроме коммунистов, позаботится о простом человеке, кто защитит его права? Просто мы переживаем сейчас трудный период. Но я не сомневаюсь: коммунизм – наше будущее.

– Господи! – воскликнула Джейн. – Когда ты остановишься?

– Не могу, – ответил он. – Мы должны довести дело до конца.

– Это верно, – согласилась Джейн. – Сам Маркс писал, что капитализм породит собственных могильщиков. Ты не думаешь, что, возможно, он имел в виду не капитализм?

– Вовсе нет, – возразил Гарольд. – Коммунисты не любят скрывать свои взгляды и цели. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты только путем принудительного устранения существующих условий. Гибель капитализма неизбежна. Устранение эгоизма, жадности, индивидуализма, накопительства.

– Устранение процветания, комфорта, человеческих жилищных условий, личного пространства, свободы! – выпалила Джейн, пока Александр продолжал тупо смотреть в окно. – Вторая Америка, Гарольд. Вторая чертова Америка!

Не поворачиваясь, Александр представил себе сердитое лицо отца, огорченное лицо матери, а перед собой увидел тусклую комнату с отваливающейся штукатуркой, сломанный дверной замок, закрепленный изолентой, за десять метров почуял запах уборной, но не сказал ни слова.

До переезда в Советский Союз единственным местом, имеющим смысл для Александра, была Америка, где его отец мог взойти на трибуну и проповедовать свержение правительства США. Приходила полиция, защищающая это правительство, спускала отца с трибуны и помещала в Бостонскую тюрьму, где он отсыпался, остывая от своего мятежного рвения, а затем через день-другой его выпускали, и он мог с новой энергией просвещать интересующихся о прискорбных пороках Америки 1920-х годов. И если верить Гарольду, их было множество, хотя сам он признавался Александру, что никак не мог понять иммигрантов, наводняющих Нью-Йорк и Бостон, которые жили в ужасающих условиях, работали за гроши и заставляли поколения американцев краснеть от стыда, ибо иммигранты с радостью жили в ужасающих условиях и работали за гроши, и эта радость омрачалась лишь невозможностью привезти в Соединенные Штаты других своих родственников, которые стали бы жить в ужасающих условиях и работать за гроши.

Гарольд Баррингтон мог проповедовать революцию в Америке, и это имело большой смысл для Александра, поскольку он читал Джона Стюарта Милля «О свободе» и Джон Стюарт Милль поведал ему, что свобода не означает делать то, что тебе чертовски приятно, она означает говорить то, что тебе приятно. Его отец одобрял Милля в великих традициях американской демократии, что с этим было не так?

То, что не имело для него смысла, когда он приехал в Москву, была сама Москва. Шли годы, и в Москве оставалось для него все меньше и меньше смысла: нужда, дикость, лишения посягали на его юношеский дух. Он перестал держать отца за руку по пути на собрания по четвергам. Но чего Александру остро не хватало, так это апельсина в руке зимой.

Называя Россию второй Америкой, товарищ Сталин провозглашал, что через несколько лет в Советском Союзе будет столько же железных и асфальтированных дорог, столько же отдельных домов для одной семьи, сколько в Соединенных Штатах. Он говорил, что в Америке индустриализация шла не такими быстрыми темпами, как в СССР, потому что при капитализме прогресс носит хаотический характер, а социализм способствует прогрессу на всех фронтах. В США бывала безработица до тридцати пяти процентов, в отличие от Советского Союза с его почти полной занятостью. При Советах все работали – доказательство их превосходства, – в то время как американцы погибали в благополучном государстве из-за нехватки работы. Это было очевидно, вне всякого сомнения. Тогда почему всеобъемлющим было чувство дискомфорта?

Однако сомнения и дискомфорт Александра были второстепенными. Главным была юность. Даже живя в Москве, он оставался юным.

Повернувшись к матери, Александр подал ей салфетку, чтобы вытерла лицо, а свое лицо вытер рукавом. Уходя и оставляя родителей наедине с их горестями, он сказал отцу:

– Не слушай ее. Я не поеду в Америку один. Мое будущее здесь, на радость и горе. – Он подошел к отцу ближе. – Но не бей больше маму. – Александр успел вымахать на несколько дюймов выше отца. – Если опять ударишь ее, тебе придется иметь дело со мной.

Неделю спустя Гарольда уволили с должности типографщика, так как по новому закону иностранцам не разрешалось работать на полиграфическом оборудовании вне зависимости от их опыта и лояльности Советскому государству. Очевидно, существовала масса возможностей для саботажа, для печатания поддельных газет, поддельных документов, недостоверных новостей и для распространения лжи в целях ниспровержения советского режима. Многих иностранцев ловили как раз на совершении подобных дел с последующим распространением их зловредной пропаганды среди трудящихся советских граждан. Так что Гарольд перестал работать в типографии.

Он поступил на инструментальный завод, производящий храповые механизмы и отвертки. Эта работа продолжалась несколько недель. Очевидно, и здесь иностранцы были ненадежны. Их ловили на изготовлении ножей и оружия для личных нужд.

После этого Гарольд нанялся сапожником, что развеселило Александра. «Папа, что ты знаешь об изготовлении обуви?»

На этой работе Гарольд продержался всего несколько дней.

«Как? Сапожное дело тебе тоже не доверяют?» – спрашивал Александр.

Очевидно, так и было. Иностранцев уличали в изготовлении галош и горных ботинок для добрых советских граждан, чтобы они убегали через болота и горы.