Оставшись один, Александр поднял с пола керосиновую лампу и поднес к себе, чтобы согреться. Его больше не заботила нехватка кислорода. Тюремщик заметил это и прокричал, чтобы Александр не трогал лампу, но тот не послушался. Тогда охранник вошел и забрал лампу, оставив Александра в холоде и темноте.

Его продолжала беспокоить рана на спине, тщательно перевязанная Татьяной. Средняя часть его туловища была обернута бинтами. Вот если бы все тело замотать белыми бинтами!

Он старался как можно меньше соприкасаться с холодными поверхностями. Александр стоял в центре камеры на ледяном полу и воображал себе тепло. Он держал руки за головой, за спиной, на груди.

Он представлял себе…

Перед ним стоит Таня, склонившись головой на его голую грудь и слушая его сердце, а потом она поднимает на него взгляд и улыбается. Она стоит на цыпочках, крепко держась за его плечи и вытягивая шею, чтобы быть с ним вровень.

Тепло…

Не было ни утра, ни ночи. Не было ни солнечного света, ни света ламп. Он потерял счет времени. Ее образ стоял перед ним постоянно, он не мог оценить, как долго он о ней думает. Он пытался считать и понял, что качается от усталости. Ему надо было поспать.

Спать или замерзнуть?

Спать.

Он съежился в углу, непроизвольно дрожа и пытаясь ослабить мучения. Наступил уже следующий день, следующая ночь?

Следующий день после какого? Следующая ночь после какой?

Они хотят уморить меня голодом до смерти. Они хотят замучить меня жаждой до смерти. Потом они изобьют меня до смерти. Но сначала окоченеют мои ноги, а потом все внутренности. Они превратятся в лед. И моя кровь тоже, и мое сердце, и я все забуду.

Тамара и ее истории, 1935 год

У них на этаже двадцать лет жила старая бабушка Тамара. Дверь в ее комнату всегда была открыта, и иногда после школы Александр заглядывал к ней и они разговаривали. Он заметил, что старикам нравится компания молодых людей. Это давало им возможность передавать свой жизненный опыт молодым. Однажды Тамара, сидя на неудобном деревянном стуле у окна, рассказала Александру, что ее муж был арестован по религиозным соображениям в 1928 году и приговорен к десяти годам лишения свободы.

– Погодите, Тамара Михайловна, десять лет где?

– В исправительно-трудовом лагере, конечно в Сибири. Где же еще?

– Его осудили и послали туда работать?

– В тюрьму…

– Работать бесплатно?

– Александр, ты перебиваешь, а мне надо кое-что тебе рассказать. – (Он замолчал.) – В тысяча девятьсот тридцатом арестовали проституток рядом с Арбатом, и они не только вернулись на свои улицы через несколько месяцев, но и воссоединились со своими родными, которых навещали в старых городах. А вот моему мужу и группе верующих вернуться не разрешат, особенно в Москву.

– Еще только три года, – медленно произнес Александр. – Три года исправительно-трудовых лагерей.

Покачав головой, Тамара понизила голос:

– В тысяча девятьсот тридцать втором я получила телеграмму от властей Колымы. Там было сказано, без права переписки. Знаешь, что это такое? – (Александр даже не рискнул предположить.) – Это значит, его уже нет в живых и переписываться не с кем, – опустив голову, произнесла Тамара дрожащим голосом.

Она рассказала ему, как три священника из ближайшей церкви были арестованы и осуждены на семь лет за то, что не хотели отказаться от орудия капитализма, которое в их случае представляло собой организованную, персональную и непоколебимую веру в Иисуса Христа.

– Тоже исправительно-трудовой лагерь?

– Ох, Александр! – Он замолчал, а она продолжила: – Но вот что забавно: ты знаешь гостиницу неподалеку, у входа в которую еще несколько месяцев назад толкались проститутки?

– Гм… – Александр знал.

– Ну а ты заметил, что все они исчезли?

– Гм… – Александр заметил.

– Их увезли. За нарушение общественного покоя, за нанесение вреда общественному благу…

– И за то, что не отказались от орудия капитализма, – сухо произнес Александр, и Тамара рассмеялась, погладив его по голове:

– Это верно, мальчик мой. Это верно. А знаешь, какой срок им дали в этих исправительно-трудовых лагерях? Три года. Подумай только: Иисус Христос – семь, проститутки – три.

– Ладно, – произнесла Джейн, входя в комнату, взяла сына за руку и, перед тем как уйти, укоризненным тоном сказала Тамаре, обращаясь при этом к Александру: – А нельзя ли нам побольше узнать о проститутках от беззубых старух?

– Мама, а от кого я, по-твоему, должен узнать о проститутках? – спросил он.

– Сынок, мама хотела, чтобы я с тобой кое о чем поговорил. – Гарольд откашлялся.

Александр сжал губы и затих. У отца был такой смущенный вид, что Александр с трудом сдерживался от смеха. Мама делала вид, что прибирается в другом углу комнаты. Гарольд сердито посмотрел в сторону Джейн.

– Папа… – произнес Александр самым своим низким голосом.

Несколько месяцев назад у него начал ломаться голос, и ему очень нравилось, как звучало его новое «я». Очень взросло. К тому же он стремительно вырос, вытянувшись за последние полгода более чем на восемь дюймов, но, похоже, почти не прибавил в весе.

– Папа, хочешь, прогуляемся и поговорим?

– Нет! – возразила Джейн. – Я ничего не услышу. Говорите здесь.

– Ладно, папа, говори здесь, – кивнул Александр.

Прищурившись, он постарался выглядеть серьезным. Он мог бы высунуть язык или скорчить рожу. Гарольд не смотрел на сына.

– Сынок, – начал Гарольд, – ты приближаешься к тому возрасту, когда ты… да, я уверен… и к тому же ты красивый мальчик. Я хочу тебе помочь, и вскоре, а может быть, уже – и я уверен, что ты…

Джейн неодобрительно хмыкнула. Гарольд замолчал.

Александр посидел еще несколько мгновений, потом встал и похлопал отца по спине со словами:

– Спасибо, папа. Ты мне очень помог.

Он пошел к себе в комнату, и Гарольд не последовал за ним. Александр услышал, как родители бранятся за стенкой, а через минуту раздался стук в дверь. Это была его мать.

– Можно с тобой поговорить?

Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Александр сказал:

– Мама, честно, по-моему, папа сказал все, что нужно, я не знаю даже, можно ли что-то добавить…

Она опустилась на его кровать, а он сидел на стуле у окна. В мае ему исполнялось шестнадцать. Он любил лето. Может быть, они снимут комнату на даче в Красной Поляне, как в прошлом году.

– Александр, вот о чем папа не сказал…

– Разве он о чем-то не сказал?

– Сынок…

– Пожалуйста, продолжай.

– Я не собираюсь давать тебе урок по обращению с девушками…

– Слава богу!

– Послушай, я хочу только, чтобы ты помнил об этом… – Она замолчала; он ждал. – Марта сказала мне, что одному из ее беспутных сыновей удалили половой орган! – прошептала она. – Удалили, Александр, и знаешь почему?

– Не уверен, что хочу это знать.

– Потому что он офранцузился! Знаешь, что это такое?

– Я думаю…

– А у другого сына по всему телу венерические язвочки. Отвратительно!

– Да, это…

– Французская напасть! Сифилис! От этого умер Ленин, – прошептала она. – Никто об этом не говорит, но все же это правда. Ты хочешь такого для себя?

– Гм… – хмыкнул Александр. – Нет.

– Ну… это здесь повсюду. Мы с твоим папой знали мужчину, потерявшего из-за болезни свой нос.

– Лично я предпочел бы потерять нос, чем…

– Александр!

– Извини.

– Это очень серьезно, сынок. Я сделала все, чтобы вырастить тебя хорошим, чистым мальчиком, но посмотри, где мы живем, а скоро ты будешь жить своей жизнью.

– Как скоро, по-твоему?

– Что, по-твоему, произойдет, если ты не знаешь, где побывала проститутка, с которой ты встречаешься? – решительно спросила Джейн. – Сынок, я не хочу, чтобы ты был святым или евнухом, когда вырастешь. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен. Я хочу, чтобы ты всегда защищал то, что принадлежит тебе. Ты должен быть чистоплотным, бдительным и должен помнить, что, если не будете предохраняться, девушка залетит, и что потом? Тебе придется жениться на девушке, которую не любишь, из-за своей неосторожности!

Александр уставился на мать.

– Залетит? – переспросил он.

– Она скажет тебе, что ребенок твой, и ты никогда не узнаешь наверняка. Будешь знать только, что тебе не отвертеться.

– Мама, право, пора остановиться.

– Понимаешь, о чем я тебе говорю?

– Как можно не понять?

– Отец должен был все тебе объяснить.

– Он объяснил, и, по-моему, очень хорошо.

– Может, прекратишь свои шуточки? – Джейн встала.

– Да, мама. Спасибо, что зашла. Я рад, что мы поболтали.

– У тебя есть какие-нибудь вопросы?

– Никаких.

Перемена названия гостиницы, 1935 год

Однажды морозным днем в конце января Александр спросил отца, когда они направлялись на партийную встречу:

– Папа, почему снова изменили название нашей гостиницы? Это уже третий раз за полгода.

– Наверняка не третий.

– Да, папа. – (Они шли рядом по улице.) – Когда мы только приехали сюда, это была «Держава». Потом еще каких-то два названия, а вот теперь гостиница «Киров». Почему? А кто такой этот Киров?

– Он был руководителем партийной организации Ленинграда, – ответил Гарольд.

На собрании старик Славан, услышав тот же вопрос Александра, хрипло рассмеялся. Поманив его к себе, он потрепал Александра по волосам:

– Не беспокойся, сынок, сейчас это гостиница «Киров», такое название и останется.

– Ну ладно, довольно, – сказал Гарольд, пытаясь увести сына.

Но Александру хотелось послушать, и он отодвинулся от отца.

– Почему, Славан Иванович?

– Потому что Киров мертв, – ответил Славан. – Убит в Ленинграде в прошлом месяце. Теперь начались облавы.

– Убийцу не поймали?

– Поймали, все нормально. – Старик ухмыльнулся. – А как же все прочие?

– Какие прочие? – Александр понизил голос.

– Все заговорщики, – ответил старик. – Им тоже придется умереть.

– Это был заговор?

– Ну, разумеется. А иначе, зачем нужны облавы?

Гарольд строго позвал Александра и позже, когда они шли домой, сказал:

– Сынок, почему ты так дружелюбен со Славаном? Что он рассказывает тебе?

– Он потрясающий человек, – сказал Александр. – Ты знал, что он жил в Акатуе? Пять лет. – В сибирском Акатуе была царская каторжная тюрьма. – Он рассказывал, что ему дали белую рубаху. Летом он работал только по восемь часов в день, зимой – по шесть, и его рубаха никогда не пачкалась. Он получал кило белого хлеба на день плюс мясо. Он говорил, это были лучшие годы его жизни.

– Незавидная доля, – проворчал Гарольд. – Послушай, я не хочу, чтобы ты с ним так много говорил. Сиди рядом с нами.

– Гм… – хмыкнул Александр. – Вы все слишком много курите. Мне щиплет глаза.

– Я буду курить в другую сторону. Но Славан такой баламут. Держись от него подальше, слышишь? – Гарольд помолчал. – Он долго не протянет.

– Где не протянет?

Две недели спустя Славан перестал ходить на собрания.

Александр скучал по симпатичному старику и его историям.

– Папа, с нашего этажа продолжают пропадать люди. Тамары нет.

– Она мне никогда не нравилась, – прихлебывая водку, вставила Джейн. – Наверное, заболела и попала в больницу. Она была старая, Александр.

– Мама, в ее комнате поселились два молодых человека в костюмах. Они собираются жить там вместе с Тамарой, когда она вернется из больницы?

– Ничего об этом не знаю, – решительно ответила Джейн и столь же решительно долила себе водки.

– Итальянцы уехали, мама. Ты знала, что итальянцы уехали?

– Кто? – громко спросил Гарольд. – Кто пропадает? Фраскасы не пропали. Они уехали в отпуск.

– Папа, сейчас зима. Где они могут проводить отпуск?

– В каком-то санатории недалеко от Краснодара. По-моему, в Джубге. Они вернутся через два месяца.

– Да? А ван Дорены? Куда они уехали? Тоже в Джубгу? В их комнате живут какие-то новые люди. Русская семья. Я думал, на этом этаже живут только иностранцы.