От волнения Татьяна не нашлась, что ответить. Они начали подниматься по лестнице, когда услышали стук каблуков.

– Эдвард! – донесся пронзительный голос с первого этажа. – Это ты?

– Да, дорогая, это я, – спокойно произнес Эдвард.

– Слава богу, я нашла тебя! Искала тебя повсюду.

– Я здесь, милая.

Миссис Ладлоу, задыхаясь, поднялась по лестнице, и все трое остановились на площадке. Татьяна крепче прижала к себе сына. Жена Эдварда неодобрительно оглядела Татьяну:

– Новая медсестра, Эдвард?

– Медсестра Баррингтон, вы знакомы с Марион?

– Да, – ответила Татьяна.

– Нет, мы никогда не встречались, – заявила Марион. – Я никогда не забываю лиц.

– Миссис Ладлоу, мы каждый вторник встречаемся в столовой. Вы спрашиваете меня, где Эдвард, а я отвечаю, что не знаю.

– Мы с вами незнакомы, – с необычайной твердостью в голосе повторила миссис Ладлоу.

Татьяна промолчала. Ничего не сказал и Эдвард.

– Эдвард, можно поговорить с тобой наедине? А вы, – сердито глядя на Татьяну, добавила она, – слишком молоды, чтобы держать на руках ребенка. Вы неправильно его держите. Не поддерживаете головку. Где мать этого ребенка?

– Марион, она и есть мать ребенка, – сказал Эдвард.

Миссис Ладлоу на миг замолчала, неодобрительно фыркнула и, пробубнив себе под нос слово «иммигранты», утащила Эдварда за собой.

Викки ворвалась в отделение госпиталя, схватила Татьяну за руку и вывела ее в коридор.

– Он просит у меня развода! – негодующе и обиженно прошипела Викки. – Подумай только!

– Гм…

– Я сказала, что не дам ему развода, что это не по-человечески, а он сказал, что подаст в суд на развод и выиграет, потому что я – даже не понимаю, что он сказал, – нарушила какой-то договор. О-о, сказала я, будто ты не был со шлюхами с Дальнего Востока, когда уехал от меня, и знаешь, что он ответил?

– Гм…

– Он сказал «да»! Но у солдат это по-другому, заявил он. Представляешь? – Викки тряслась, Викки пожимала плечами, Викки негодующе сверкала глазами. Тушь у нее на ресницах не расплывалась, а губы не теряли блеска. – Отлично, сказала я, просто отлично, ты как раз пожалеешь об этом, и он сказал, что уже жалеет. Фу! – Она вздрогнула и оживилась. – Эй, приходи на обед в воскресенье. Бабуля приготовит воскресную лазанью.

Но Татьяна не пришла.

Приходи на обед, Таня. Приезжай в Нью-Йорк, Таня. Приходи поиграть с нами в софтбол на Овечьем лугу, Таня. Поехали с нами на пароме, Таня. Поехали с нами на машине на Медвежью гору, Таня. Давай, Таня, возвращайся к нам, живым.

Глава 9

Со Степановым, 1943 год

Когда Александр открыл глаза – он их открыл? – была все та же чернота, тот же холод. Александр дрожал, обхватив себя руками. Нет стыда в смерти на войне, в смерти молодым, в смерти в холодной камере, в избавлении своего тела от унижения.

Однажды, когда он шел на поправку, Татьяна, перебинтовывая его рану и не глядя на него, спросила, видел ли он свет, и он ответил: «нет, не видел».

Это было только отчасти правдой.

Потому что он слышал…

Галоп рыжего коня.

Но здесь все цвета поблекли.

В каком-то оцепенении Александр смутно слышал, как отодвигается металлический засов и поворачивается ключ. В камеру вошел его командир, полковник Михаил Степанов, с фонариком в руке. Александр скорчился в углу.

– А-а-а, – произнес Степанов. – Так это правда. Ты жив.

Александру хотелось пожать Степанову руку, но он слишком замерз, и у него сильно болела спина. Он не пошевелился и ничего не сказал.

Степанов присел на корточки рядом с ним:

– Что, черт возьми, произошло с тем грузовиком?! И я сам видел твое свидетельство о смерти, выписанное врачом из Красного Креста. Я сказал твоей жене, что ты умер. Твоя беременная жена думает, что ты умер!

– Все так, как и должно быть, – ответил Александр. – Приятно видеть вас, полковник. Старайтесь не вдыхать воздух. Здесь недостаточно кислорода для нас обоих.

– Александр, не хочешь рассказать мне, что с тобой произошло? – (Александр покачал головой.) – Но для чего взрыв грузовика, свидетельство о смерти?

– Я хотел, чтобы она думала, что для меня не осталось надежды.

– Зачем?

Александр не ответил.

– Куда бы ты ни поехал, я поеду с тобой, – говорит Татьяна. – Но если ты остаешься, тогда я тоже останусь. Я не оставлю в Советском Союзе отца моего ребенка. – Она склоняется над потрясенным Александром. – Что ты сказал мне в Ленинграде? Какую жизнь смогу я построить, зная, что я оставила тебя умирать – или прозябать – в Советском Союзе? Я повторяю твои же слова. – Она улыбается. – И в одном только я вынуждена с тобой согласиться. – Она понижает голос. – Если я оставлю тебя – не важно, какой путь я выберу, – меня всю мою бесконечную ночь, вплоть до собственного ужасного конца, с тяжелым топотом будет преследовать Медный всадник.

Он не мог рассказать этого командиру. Он не знал, уехала ли Татьяна из Советского Союза.

– Хочешь курить?

– Да, – ответил Александр. – Но здесь нельзя. Не хватит кислорода.

Степанов поднял Александра на ноги:

– Постой несколько минут. Разомни ноги. – Он взглянул на голову Александра, склоненную набок. – Эта камера слишком мала для тебя. Они этого не ожидали.

– Ожидали. Вот почему меня сюда поместили.

Степанов стоял спиной к двери, а Александр напротив него.

– Какой сегодня день, полковник? – спросил Александр. – Сколько я здесь нахожусь? Четыре, пять дней?

– Сегодня утро шестнадцатого марта, – ответил Степанов. – Утро твоего третьего дня.

«Третий день! – потрясенно подумал Александр. И внезапно пришел в восторг. – Третий день! Это может означать, что Таня…»

Он не успел додумать эту мысль. Очень тихо, почти неслышно Степанов подался вперед, и Александр с трудом различил его слова:

– Продолжай говорить громко, чтобы они слышали, но слушай меня, чтобы мы вместе посмеялись, когда ты вернешься на клеверное поле и я научу тебя есть клевер.

Александр взглянул в лицо Степанову, еще более напряженное, с серыми глазами и опущенными в тревоге и сочувствии уголками рта.

– Полковник?..

– Я ничего не сказал, майор.

Отгоняя от себя видения луга, солнца, клевера, Александр тихо повторил:

– Полковник?..

– Все пошло к черту, майор, – шепотом произнес Степанов. – Они уже ищут твою жену, но… похоже, она исчезла. Я убедил ее вернуться в Ленинград с доктором Сайерзом, как ты меня просил. Я помог ей с отъездом. – (Александр ничего не сказал, только впился ногтями в ладони.) – А теперь она пропала. Знаешь, кто еще пропал? Доктор Сайерз. Он сообщил мне, что возвращается в Ленинград с твоей женой.

Чтобы не смотреть на Степанова и не заговорить, Александр еще сильнее вонзил ногти в ладони.

– Он собирался в Хельсинки, но сначала должен был заехать в Ленинград! – воскликнул Степанов. – Чтобы отвезти ее туда, забрать свою медсестру из Красного Креста, работающую в Греческом госпитале. Послушай меня. Ты слушаешь? Они так и не добрались до Ленинграда. Два дня назад автомобиль Красного Креста был найден перевернутым, сожженным и ограбленным на финско-советской границе в Лисьем Носу. Произошло столкновение с финскими военными, и четверо наших людей были убиты. Никаких признаков Сайерза или медсестры Метановой.

Александр молчал. Ему казалось, сердце выпрыгнуло у него из груди. Было темно, и Александр не мог найти его. Он как будто слышал, как сердце укатилось от него, как оно билось в углу, пульсируя и истекая кровью.

Степанов еще больше понизил голос:

– И финский отряд тоже понес потери. И это еще не все.

– Не все? – переспросил Александр.

– Никаких признаков доктора Сайерза. Но… – Степанов помолчал. – Вашего доброго друга Дмитрия Черненко нашли убитым на снегу.

Для Александра это было малоутешительно. Но все же…

– Майор, почему Черненко оказался на границе?

Александр не ответил. Где Татьяна? Он хотел задать лишь этот вопрос. Как они могут без машины добраться куда-нибудь? Что они делают без машины? Идут пешком по болотам Карелии?

– Майор, твоя жена пропала. Сайерз пропал, Черненко мертв… – Степанов замялся. – И не просто мертв. Застрелен. К тому же на нем была военная форма финского летчика, а при нем нашли финский паспорт вместо внутреннего паспорта!

Александр ничего не сказал. Ему было нечего скрывать, за исключением информации, которая стоила бы Степанову жизни.

– Александр! – свистящим шепотом проговорил Степанов. – Не отгораживайся от меня. Я пытаюсь помочь.

– Полковник, прошу вас не помогать мне больше, – стараясь заглушить страх, сказал Александр.

Жаль, у него не было ее фотографии. Ему хотелось еще раз прикоснуться к ее белому платью с красными розами. Хотелось увидеть ее, такую юную, стоящую рядом с ним в день их бракосочетания.

Страх, острая паника, испытываемая им, запрещали Александру думать о Тане в прошедшем времени. Вот чему ему следует научиться – запретить себе смотреть на нее даже мысленным взором.

Дрожащей рукой он осенил себя крестным знамением.

– Все было нормально, – наконец выдавил он, – пока вы не пришли и не сказали, что пропала моя жена.

Его охватила неудержимая дрожь.

Степанов подошел ближе, снял пальто и отдал его Александру:

– Вот, накинь на плечи.

Тотчас же голос из-за двери прокричал:

– Пора!

– Скажи правду, – шепотом произнес Степанов, – ты велел жене уехать с Сайерзом в Хельсинки? Таков был ваш план?

Александр не ответил. Он не хотел, чтобы Степанов знал. Одной жизни, двух, трех было достаточно. Индивидуум – это миллион человек, поделенных на миллион. Степанов не заслуживал смерти из-за Александра.

– Почему ты такой упрямый? Перестань! Ничего не добившись, они пришлют к тебе на допросы нового человека. Очевидно, своего самого жесткого следователя. Ему всегда удается получить подписанное признание. Они держат тебя здесь почти голым в холодной камере, но скоро, чтобы расколоть тебя, придумают что-нибудь еще. Они станут бить тебя, опускать твои ноги в холодную воду, светить в лицо фонариком, пока ты не свихнешься. Следователь будет умышленно говорить вещи, за которые ты захочешь убить его, и тебе необходимо быть сильным, чтобы все это вынести. В противном случае у тебя не останется шанса.

Александр слабым голосом произнес:

– Вы думаете, она в безопасности?

– Нет, я не думаю, что она в безопасности! Кто здесь вообще в безопасности? – прошептал Степанов. – Ты? Я? Определенно не она. Ее повсюду разыскивают. В Ленинграде, в Москве, в Лазареве. Если она в Хельсинки, ее найдут, ты это знаешь, верно? Они вернут ее назад. Утром они звонили в госпиталь Красного Креста в Хельсинки.

– Пора! – вновь завопили за дверью.

– Сколько еще раз в жизни мне придется слышать эти слова? – спросил Александр. – Я слышал эти слова о матери, слышал об отце, слышал о жене, а теперь слышу их о себе.

Степанов взял свое пальто:

– Обвинения, которые тебе предъявлены…

– Не спрашивайте, полковник.

– Александр, отрицай все!

Когда Степанов повернулся к двери, Александр сказал:

– Полковник… – Он настолько ослаб, что с трудом говорил, ему было наплевать, что стена такая холодная, он не держался на ногах и, вжавшись телом в ледяной бетон, опустился на пол. – Вы ее видели? – Он поднял взгляд на Степанова, и тот кивнул. – Как она?

– Не спрашивай, Александр.

– Она была…

– Не спрашивай.

– Скажите.

– Помнишь, когда ты вернул мне сына? – спросил Степанов, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Благодаря тебе я обрел утешение. Я смог увидеть сына перед смертью, смог похоронить его.

– Хорошо, молчу, – сказал Александр.

– Кто-нибудь мог дать подобное утешение твоей жене?

Александр закрыл лицо ладонями.

Степанов вышел.