Александр неподвижно сидел на полу. Ему не нужен был морфий, не нужны были лекарства, не нужен фенобарбитал. Ему нужна была пуля в чертову грудь.

Дверь открылась. Александру давно уже не давали ни хлеба, ни воды, ни одежды. Он не имел представления, сколько времени пробыл раздетым в холодной камере.

Вошел мужчина, очевидно не желавший стоять, так как вслед за ним караульный внес стул. И этот высокий лысый мужчина с неприятным лицом, но с приятным гнусавым голосом сел на стул и начал:

– Вы знаете, что у меня в руках, майор?

Александр покачал головой. Между ними стояла керосиновая лампа.

– У меня вся ваша одежда, майор. Вся ваша одежда и шерстяное одеяло. И смотрите, у меня для вас хороший кусок свинины на косточке. Он еще теплый. И картофель со сметаной и маслом. Стопка водки. И можно будет вдоволь покурить. Можете выйти из этого жуткого холодного места, поесть и одеться. Как вам это?

– С удовольствием, – бесстрастно произнес Александр.

Его голос не дрогнет перед незнакомцем.

– Я так и думал, – улыбнулся мужчина. – Я приехал из Ленинграда, чтобы побеседовать с вами. Как по-вашему, можем мы немного поговорить?

– Почему бы и нет, – ответил Александр. – Мне особо делать нечего.

– Да, это верно, – рассмеялся мужчина. – Заняться нечем.

Его не смеющиеся глаза пристально изучали Александра.

– О чем вы хотите поговорить?

– В основном о вас, майор Белов. И кое о чем другом.

– Отлично.

– Хотели бы вы получить свою одежду?

– Уверен, что для такого умного человека, как вы, ответ очевиден, – сказал Александр.

– У нас есть для вас другая камера. Теплее, больше и с окном. Гораздо теплее. Сейчас там должно быть двадцать пять градусов по Цельсию, не как в этой, где, вероятно, не более пяти. – Мужчина снова улыбнулся. – Или вы хотите, майор, чтобы я перевел это для вас в градусы по Фаренгейту?

Фаренгейт? Александр прищурился:

– В этом нет необходимости.

– Я упоминал о табаке?

– Упоминали.

– Все эти вещи, майор, – элементы комфорта. Желаете что-нибудь из этого?

– Разве я не ответил на ваш вопрос?

– Ответили. У меня к вам еще один вопрос.

– Слушаю.

– Вы Александр Баррингтон, сын Гарольда Баррингтона, человека, приехавшего сюда в декабре тысяча девятьсот тридцатого года с красивой женой и симпатичным одиннадцатилетним сыном?

Стоя перед сидящим следователем, Александр и бровью не повел.

– Как ваше имя? – спросил он. – Обычно ваши люди представляются.

– Наши люди? – Мужчина улыбнулся. – Знаете что? Ответьте мне, и я отвечу вам.

– Каков ваш вопрос?

– Вы Александр Баррингтон?

– Нет. Как вас зовут? – (Мужчина покачал головой.) – Что? Вы просили меня ответить на ваш вопрос. Я ответил. Теперь ваша очередь.

– Леонид Слонько, – ответил следователь. – Какая вам разница?

Александр пристально разглядывал его. Раньше он уже слышал фамилию Слонько.

– Вы сказали, что приехали из Ленинграда для разговора со мной?

– Да.

– Вы работаете в Ленинграде?

– Да.

– Давно, товарищ Слонько? Мне говорили, вы очень опытны в работе. Как долго занимаетесь этим направлением?

– Двадцать три года.

Александр уважительно присвистнул:

– Где в Ленинграде?

– Где – что?

– Где вы служите? В «Крестах» или в следственной тюрьме на улице Воинова?

– Что вам известно о следственной тюрьме, майор?

– Я знаю, что здание было построено во время правления Александра Второго в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. Там вы и служите?

– Время от времени я допрашиваю там заключенных, да.

Кивнув, Александр продолжил:

– Красивый город Ленинград. Впрочем, я до сих пор к нему не привык.

– Да? Ну а зачем привыкать?

– Верно, зачем? Я предпочитаю Краснодар. Там теплее. – Александр улыбнулся. – Ваше звание, товарищ?

– Я начальник оперативного отдела, – ответил Слонько.

– Значит, не военный? А я и не думал.

Слонько вскочил, держа в руках одежду Александра:

– Мне пришло в голову, майор, что мы здесь закончили.

– Согласен, – сказал Александр. – Спасибо, что заглянули.

Разгневанный Слонько в спешке ушел, оставив лампу и стул. Через некоторое время за ними вернулся охранник.

Снова тьма.

Такая выматывающая. Но страх выматывал еще больше.

На этот раз ждать пришлось недолго.

Открылась дверь, вошли двое охранников и велели идти с ними.

– Я не одет, – возразил Александр.

– Там, куда вы идете, одежда не потребуется.

Охранники были молодыми и энергичными – худший вариант. Александр шел между ними, чуть впереди, босиком по каменным ступеням, потом по школьному коридору и через черный вход – к лесу, босиком по мартовской слякоти. Они заставят его рыть яму? Он чувствовал, как в спину ему упираются винтовки. Ступни Александра онемели, его тело постепенно немело, но не онемела грудь, в которой билось сердце. Если бы только у него перестало болеть сердце, он перенес бы все это гораздо легче.

Он вспоминал десятилетнего бойскаута, американского мальчика, вспоминал советского мальчика. Перед ним маячили призрачные очертания голых деревьев, но на миг он обрадовался глотку холодного воздуха и серому небу. «Все будет хорошо, – подумал он. – Если Таня сейчас в Хельсинки и помнит мои слова, то уговорит Сайерза отправиться как можно скорее. Возможно, они уже уехали. Возможно, они уже в Стокгольме. И тогда все остальное не важно».

– Повернитесь! – велел один из охранников.

– Сначала остановиться? – спросил Александр, у которого стучали зубы.

– Стойте! – приказал смущенный охранник. – И повернитесь!

Александр остановился, затем повернулся.

– Александр Белов, – стараясь говорить как можно более напыщенно, произнес низенький охранник, – вы признаны виновным в измене и шпионаже против нашей Родины во время войны, развязанной против нашей страны. Наказание за военную измену – смерть. Приговор будет немедленно приведен в исполнение.

Александр стоял не двигаясь. Он поставил ноги вместе, а руки опустил вдоль туловища. Не мигая, он смотрел на охранников. Они моргали.

– Ну и что дальше? – спросил он.

– Наказание за измену – смерть, – повторил низенький и, подойдя к Александру, протянул ему черную повязку на глаза. – Вот.

Александр заметил, что руки молодого человека дрожат.

– Сколько тебе лет, ефрейтор? – тихо спросил он.

– Двадцать три, – ответил охранник.

– Забавно. Мне тоже. Только подумай, три дня назад я был майором Красной армии. Три дня назад на моей груди висела медаль Героя Советского Союза. Удивительно, правда?

Руки охранника продолжали дрожать, когда он поднес повязку к лицу Александра, но тот отодвинулся и покачал головой:

– Брось! И я не повернусь спиной.

– Я лишь выполняю приказы, майор, – сказал молодой охранник, и Александр вдруг узнал в нем одного из ефрейторов, три месяца назад бывших вместе с ним на огневой позиции при штурме Невы во время прорыва блокады Ленинграда.

Он был тем ефрейтором, которого Александр оставил у зенитки, когда побежал помогать Анатолию Маразову.

– Ефрейтор… Иванов? Так-так. Надеюсь, расстрелять меня у тебя получится лучше, чем сбивать эти долбаные самолеты люфтваффе, едва не прикончившие нас. – (Ефрейтор не смел даже взглянуть на Александра.) – Тебе придется посмотреть на меня, когда будешь целиться, ефрейтор. – Александр выпрямился во весь рост. – Иначе промажешь.

Иванов отошел к другому охраннику.

– Пожалуйста, повернитесь, майор, – сказал он.

– Нет, – ответил Александр, держа руки по швам и глядя на двоих парней с винтовками. – Вот он я. Чего вы боитесь? Как видите, я почти голый и без оружия. – Он расправил плечи; солдаты замерли. – Товарищи, не мне же отдавать приказ поднять оружие. Вам придется сделать это самостоятельно.

– Ладно, приготовься, Иванов, – сказал второй ефрейтор.

Они подняли винтовки. Александр заглянул в дуло одной из винтовок и прикрыл глаза. «Господи, прошу, позаботься о Тане, которая остается одна в этом мире!»

– На счет «три», – сказал ефрейтор, и двое парней взвели курок винтовки.

– Раз…

– Два…

Александр взглянул на их лица. Оба были напуганы. Он заглянул себе в душу. Ему было холодно, и он чувствовал, что не завершил свои дела на земле, – дела, которые не могут ждать вечно. Александр не видел дрожащих ефрейторов, он видел лицо одиннадцатилетнего паренька в зеркале комнаты в Бостоне в тот день, когда их семья покидала Америку. «Каким я стал человеком? Стал ли я тем человеком, каким хотел видеть меня отец?» Александр сжал губы. Он не знал. Но он знал, что стал человеком, каким сам хотел быть. «В такой момент, как сейчас, это помогает», – подумал он, расправляя плечи. Он был готов услышать «три».

Но «три» не прозвучало.

– Постойте! – услышал он чей-то крик сбоку.

Солдаты опустили винтовки. К Александру живо подошел Слонько, одетый в теплое пальто, фетровую шляпу и кожаные перчатки.

– Отойдите, ефрейторы! – Слонько накинул на спину Александра пальто. – Майор Белов, вы счастливчик. Сам генерал Мехлис приносит вам извинения.

Слонько положил руку на плечо Александра. Почему Александр от этого вздрогнул?

– Пошли. Вернемся. Вам надо одеться. Вы закоченели.

Александр холодно рассматривал Слонько. Однажды он читал о подобном опыте Федора Достоевского с гвардейцами Александра II, готовыми казнить его. В последнюю минуту его помиловали по воле императора и вместо казни отправили в ссылку. Это испытание, когда он смотрел смерти в лицо, а потом был помилован, изменило Достоевского. У Александра же не было времени, чтобы так глубоко заглянуть в свою душу и измениться за пять минут. Он считал, что это не милосердие, а какая-то уловка. До этого он был спокоен и сейчас оставался спокойным, если не считать дрожи, время от времени пронизывающей его до костей. К тому же, в отличие от Достоевского, за последние шесть лет он слишком часто смотрел смерти в лицо, чтобы в этот момент пасть духом.

Следом за Слонько Александр вошел в здание школы, а замыкали группу двое ефрейторов. В небольшой теплой комнате он нашел свою одежду и сапоги, а на столе – еду. Дрожа всем телом, Александр оделся. Он засунул ноги в носки, как ни странно, выстиранные, и долго разминал ступни, чтобы возобновить приток крови. Он заметил на пальцах черные пятна и на мгновение задумался об обморожении, инфекции, ампутации, но лишь на мгновение, потому что его рана на спине горела огнем. Ефрейтор Иванов предложил ему стакан водки, чтобы согреться. Александр выпил водку и попросил горячего чая.

После неторопливой трапезы в теплой комнате Александр почувствовал сытость и сонливость. Не просто сонливость, а нечто близкое к беспамятству. На миг он закрыл глаза, а когда открыл их снова, перед ним сидел Слонько.

– Сам генерал Мехлис спас вам жизнь, – сказал Слонько. – Он хотел показать нашу добрую волю и веру в милосердие.

Александр не стал даже кивать. Он изо всех сил старался не заснуть.

– Как вы себя чувствуете, майор Белов? – поинтересовался Слонько, доставая бутылку водки и два стакана. – Бросьте, мы оба разумные люди. Давайте выпьем.

Александр покачал головой:

– Я поел и выпил чай. Я чувствую себя настолько хорошо, насколько это возможно.

Он был не в состоянии держаться прямо.

– Хочу с вами немного поговорить.

– Похоже, вы хотите услышать от меня ложь, но я не могу лгать. Пусть даже вы заморозите меня. – Он сделал вид, что щурится, а на самом деле у него просто закрывались глаза.

– Майор, мы спасли вам жизнь.

С огромным усилием Александр вновь открыл глаза:

– Да, но почему? Вы спасли меня, потому что поверили в мою невиновность?

Слонько пожал плечами: