В этот момент они под руку шли в столовую, к ужину, и Мэри, вне себя от счастья, не удержалась от того, чтобы сжать его ладонь своими пальчиками. Она знала, что Финеас не может жениться на ней сейчас, но готова была ждать его – о, хоть вечно! Пусть только попросит! Что до нашего героя, он, уверяя Мэри, будто часто о ней думает, разумеется, беззастенчиво лгал. Но Зевс внимает лжесвидетельствам влюбленных с улыбкой – и к лучшему, ибо их едва ли возможно избежать в тех суровых обстоятельствах, в которых оказывается джентльмен, добившийся в жизни определенного успеха. Да, Финеас лгал Мэри, но как мог он этого не сделать? Ведь она была в Киллало, а леди Лора Стэндиш – в Лондоне!

Финеас провел в Киллало почти пять месяцев, и нельзя сказать, чтобы это время было потрачено с пользой. Полагаю, он прочитал некоторые из трудов, рекомендованных мистером Монком, и нередко сидел за «синими книгами» – сборниками парламентских документов. Боюсь, однако, что в этом времяпрепровождении была доля притворства, и наш герой тщился представить себя тем, кем на самом деле не являлся.

– Вы не должны сердиться, что я не навещаю вас чаще, – сказал он как-то матери Мэри, отказываясь от приглашения на чай. – Мое время не принадлежит мне.

– Прошу, не извиняйтесь. Мы прекрасно понимаем, что нам нечем вас завлечь, – сказала миссис Флад Джонс, которой не вполне нравилось, что происходит с Мэри, и которая, быть может, понимала про членов парламента и «синие книги» несколько больше, чем предполагал Финеас Финн.

– Ты совсем глупа, коли думаешь о нем, – сказала мать дочери на следующее утро.

– Я о нем и не думаю, мама. Почти не думаю.

– Ничего в нем такого особенного нету, да и зазнаваться начинает, как я погляжу.

Мэри не ответила, но, поднявшись к себе, поклялась перед фигурой Девы Марии, что будет всегда верна своему возлюбленному, вопреки матери и всему миру – и даже, если так случится, ему самому.

Как-то под Рождество отец заговорил с Финеасом о деньгах.

– Надеюсь, дела твои неплохи, – сказал доктор, считавший, что платит сыну щедрое содержание.

– Конечно, приходится туго, – сын теперь трепетал перед отцом куда меньше, чем во время предыдущего такого разговора.

– Я рассчитывал, что этого будет достаточно.

– Не подумайте только, будто я жалуюсь, сэр. Я понимаю, что получаю куда больше, чем имею право ожидать.

Доктор невольно задался вопросом, есть ли у сына вообще право ожидать чего-либо и не настало ли время, когда тот должен зарабатывать себе на хлеб сам.

– Надо полагать, об адвокатуре сейчас говорить не стоит? – спросил он, помолчав.

– Не теперь. Едва ли возможно делать и то и другое сразу.

Это понимал даже мистер Лоу.

– Но не думайте, будто я вовсе отказался от этой мысли.

– Надеюсь, что нет! Раз уж мы потратили на это столько денег.

– Ни в коем случае, сэр. И мои нынешние занятия помогут мне, когда я вернусь к юриспруденции. Конечно, нельзя исключать, что я смогу получить должность при кабинете министров, на государственной службе.

– Но тебя уволят, когда правительство сменится!

– Да, сэр. Тут я полагаюсь на удачу. В наихудшем случае надеюсь, что смогу приискать себе постоянное место. Думаю, мне это по силам. Но надеюсь, что такой нужды не будет. Я считал, однако, что все это уже было между нами улажено, – Финеас принял вид оскорбленной невинности, намекая, что отец с ним слишком суров.

– Но пока что тебе хватает денег? – снова помолчав, спросил доктор.

– Я хотел просить вас дать мне сто фунтов. Мне пришлось понести некоторые расходы, приступая к своим обязанностям.

– Сто фунтов.

– Если это вас затруднит, сэр, я могу обойтись без них.

Финеас пока не заплатил ни за свое ружье, ни за бархатную куртку, в которой ездил на охоту, ни, скорее всего, за бриджи. Сто фунтов были отчаянно ему нужны, но просить о них было стыдно. О, если бы только получить должность, пусть даже самую незначительную, – он бы сразу же вернул отцу долг!

– Я, разумеется, дам тебе эти деньги, – проговорил доктор. – Но постарайся, чтобы подобная необходимость возникала как можно реже.

Финеас заверил, что так и сделает, и на этом разговор завершился. Едва ли стоит говорить, что он ничего не сказал отцу о векселе, который подписал за Лоренса Фицгиббона.

Наконец настала пора возвращаться в Лондон, к блеску тамошней жизни: кулуарам парламента, клубам, пересудам о распределении должностей и собственным служебным перспективам, сиянию газовых фонарей, напускной горячности политических оппонентов и парику спикера. Предаваясь на каникулах праздности, наш герой решил: до конца нынешней сессии, которая продлится месяц, он возьмет слово в палате общин, чтобы его наконец увидели и услышали. И не раз, блуждая в одиночестве с ружьем по болотам за рекой Шаннон, он представлял, что произносит свою речь. Он будет лаконичен – всегда, откажется от жестикуляции (мистер Монк советовал это очень настойчиво) и в особенности станет избегать слов, которые не служат цели. Цель может быть ошибочна сама по себе, но она нужна непременно! В Киллало Финеаса успели не раз упрекнуть за молчание; земляки считали, что в парламенте он оказался благодаря красноречию. Что ж, когда он приедет в следующий раз, причин для упреков не будет. Он выступит и покорит палату общин во что бы то ни стало.

Итак, в начале февраля Финеас вновь отправился в Лондон.

– Прощай, Мэри, – произнес он с самой нежной улыбкой, но в этот раз не стал ни целовать ее, ни просить локон.

«Я знаю, что ему нужно ехать. Таково его положение. Но я буду верна ему, что бы из этого ни вышло», – решила она про себя.

– Ты, верно, печалишься, – сказала ей на следующее утро Барбара Финн.

– Нет-нет, не печалюсь. У меня столько поводов гордиться и радоваться! Я вовсе не намерена печалиться.

Тут она отвернулась и залилась горькими слезами, и Барбара Финн заплакала вместе с ней.

Глава 17
Финеас Финн возвращается в Лондон

За время пребывания в Киллало Финеас получил письма от двух благосклонных к нему дам, и, так как письма эти были весьма короткими, их стоит представить читателю. Вот что говорилось в первом:

Солсби, 20 октября 186– г.

Мой дорогой мистер Финн,

пишу, чтобы сообщить: наша свадьба состоится так скоро, как только возможно. Мистер Кеннеди не любит отсутствовать в парламенте и не желает откладывать церемонию до окончания сессии. Назначенная дата – 3 декабря, а после мы сразу отбываем в Рим и вернемся в Лондон к открытию новой сессии.

Искренне ваша,

Лора Стэндиш

В Лондоне мы будем жить по адресу: Гросвенор-плейс, № 52.

На это он ответил столь же коротко, принеся свои горячие поздравления с грядущей зимней свадьбой и заверив, что явится засвидетельствовать свое почтение в дом № 52 на Гросвенор-плейс, едва окажется в Лондоне.

Вот что было сказано во втором письме:

Грейт-Мальборо-стрит, декабрь 186– г.

Дорогой и почитаемый сэр,

Банс очень тревожится насчет комнат и говорит, что знает письмоводителя из Канцлерского суда, молодого господина с женой и ребенком, которые готовы взять внаем целый дом, а все из-за того, что мисс Паунсфут сказала про портвейн, хоть в ее лета любая могла в сердцах обмолвиться, и подумаешь, ничего такого она в виду не имела. Да и то сказать, я мисс Паунсфут знаю уже почитай как семь лет, и неужто я ей откажу из-за слова-другого, которые и вырвались-то случайно? Но, почтенный сэр, не затем я вам пишу, а спросить, точно ли вы уверены, что снова займете комнаты в феврале. В месяц после Рождества их сдать легче легкого, потому как везде показывают вертепы. Только скажите поскорее, а то Банс донимает меня каждый день. И на что мне сдалось обхаживать жильцову жену с ребенком – уж я бы лучше хотела, чтобы у меня жил депутат и джентльмен вроде вас.

С почтением и уважением,

Джейн Банс

Финеас уверил ее, что непременно вернется в комнаты на Грейт-Мальборо-стрит, если ему посчастливится найти их свободными, и выразил готовность занять их с первого февраля. Третьего февраля он вновь был на старом месте, где обнаружил, что миссис Банс с приобретенной в браке сноровкой умудрилась как удержать в доме мисс Паунсфут, так и отвадить супругу письмоводителя с ее чадом. Сам Банс, однако, встретил Финеаса очень холодно и сказал супруге тем же вечером, что, насколько он понимает, в вопросе о тайном голосовании на их жильца рассчитывать не приходится.

– Ежели он хочет приносить пользу, так зачем ездил к этим лордам в Шотландию? Мне все про это известно. И уж я-то вижу, кто чего стоит. Вот мистер Лоу – заправский тори и метит в судьи, а все же он куда лучше, потому как знает, что делает.

Сразу по возвращении в столицу Финеаса призвали на политическое собрание в доме мистера Майлдмэя на площади Сент-Джеймс.

– Мы, наконец, принимаемся за дело всерьез, – сказал ему в клубе Баррингтон Эрл.

– Рад это слышать, – ответил Финеас.

– Полагаю, в Лохлинтере вам все об этом рассказали?

В действительности ничего определенного Финеас не слышал. Он играл в шахматы с мистером Грешемом, охотился на оленей с мистером Паллизером и обсуждал овец с лордом Брентфордом, но разговоры со всеми этими влиятельными джентльменами едва затрагивали политику. Мистер Монк много говорил об избирательной реформе, но то были частные беседы, касавшиеся скорее собственных взглядов мистера Монка, чем намерений партии, к которой тот принадлежал.

– Я не знаю точного плана, – сказал Финеас, – но думаю, мы собираемся принять билль о реформе.

– Само собой.

– И полагаю, не будем касаться тайного голосования.

– В этом и сложность. Но мы, разумеется, его не примем, пока во главе кабинета мистер Майлдмэй. Он, как премьер-министр, никогда на такое не согласится.

– Так же, как и Грешем, и Паллизер, – свой главный козырь Финеас приберег на потом.

– Насчет Грешема я не столь уверен. Кто знает, чего от него ждать. Грешем способен на многое, мы это еще увидим. Планти Палл… – Таково было имя, под которым мистера Плантагенета Паллизера знали друзья. – Тот, без сомнения, поступит так же, как мистер Майлдмэй и герцог.

– А Монк против тайного голосования, – сказал Финеас.

– В том-то и вопрос. Он, конечно, согласился на законопроект без него, но если дойдет до противостояния и люди вроде Тернбулла станут его требовать, а толпа в Лондоне устроит беспорядки – не знаю, сохранит ли Монк твердость.

– Что бы он ни сказал, он от этого не отступится.

– Значит, вы теперь его человек? – спросил Баррингтон Эрл.

– Не уверен. Мистер Майлдмэй – наш глава; если уж я чей-то человек, то его. Но мистера Монка я весьма почитаю.

– Он поддержит тайное голосование хоть завтра, если на этом будут настаивать, – сказал Баррингтон Эрл мистеру Ратлеру через несколько минут, указывая на Финеаса.

– Я не жду многого от этого молодого человека, – заметил Ратлер.

В этом мнении мистер Бонтин и мистер Ратлер сошлись в свой последний вечер в Лохлинтере. Но почему тогда мистер Кеннеди отлучился с охоты, чтобы сыскать Финеасу пони? Отчего мистер Грешем играл с ним в шахматы?.. Мистер Ратлер и мистер Бонтин могли быть правы, решив не придавать личности Финеаса Финна большого значения, но Баррингтон Эрл ошибался, считая, что тот готов поддержать тайное голосование. Наш герой твердо знал, что никогда этого не сделает. Никто, разумеется, не может ручаться за свое мнение на всю жизнь вперед, но в нынешнем умонастроении и под влиянием мистера Монка он был готов доказывать и в палате общин, и вне ее, что тайное голосование как политический шаг – мера трусливая, неэффективная и разлагающая. Мистеру Монку нравилось слово «разлагающий», и Финеас с восхищением его перенял.