На третий день сессии в доме мистера Майлдмэя состоялось собрание. Финеас, конечно, слышал о таких встречах раньше, но никогда на них не бывал. Собственно, когда в начале предыдущей сессии виги пришли к власти, ничего подобного не проводилось: мистер Майлдмэй и его сторонники истратили все силы на борьбу и радовались передышке. Однако пора было вновь браться за дело, и поэтому все они явились к мистеру Майлдмэю с целью узнать, что намерен предпринять их глава и его кабинет.

Финеас Финн пребывал в совершенном неведении о том, что ему предстоит, и лишь смутно воображал себе, что каждому нужно будет сказать, согласен ли он с предлагаемыми мерами. На площадь Сент-Джеймс он отправился с Лоренсом Фицгиббоном, но не мог расспросить даже его, так стыдно было показывать свое незнание.

– В конце концов, это ровным счетом ничего не значит, – заявил Фицгиббон. – Что скажет мистер Майлдмэй, ты знаешь не хуже меня. Потом слово возьмет Грешем. Потом Тернбулл что-нибудь возразит. И наконец, мы согласимся – с чем угодно или вовсе ни с чем, на этом дело и закончится.

Финеас по-прежнему не понимал, потребуется ли выбор лично от каждого или же нет, и по завершении собрания был разочарован: казалось, он мог бы с тем же успехом остаться дома и никуда не ходить. Тем не менее он присутствовал по приглашению мистера Майлдмэя и дал молчаливое согласие на то, чтобы план реформ был принят в эту парламентскую сессию. Лоренс Фицгиббон описал произошедшее весьма точно: мистер Майлдмэй произнес длинную речь, мистер Тернбулл, большой радикал, считавшийся представителем так называемой манчестерской школы ^[12], задал полдюжины вопросов. Мистер Грешем в ответ произнес короткую речь. Затем еще одну речь произнес мистер Майлдмэй, и собрание завершилось. Суть заключалась в том, что будет предложен билль о реформе, весьма щедро расширяющий избирательное право, но не предусматривающий тайного голосования. Мистер Тернбулл выразил сомнение, удовлетворит ли это жителей страны, но даже он высказывался мягко и держался учтиво. Репортеры не присутствовали: этот шаг к превращению приватных собраний в частных домах в собрания публичные еще не был совершен, а раз так, то не было нужды горячиться, и все вели себя учтиво. Они пришли к мистеру Майлдмэю, чтобы услышать его план, и они его услышали.

Два дня спустя Финеас должен был ужинать с мистером Монком. Тот пригласил его, встретив в палате общин:

– Я не устраиваю званых обедов, но хотел бы, чтобы вы пришли и познакомились с мистером Тернбуллом.

Финеас, разумеется, принял приглашение. Многие называли мистера Тернбулла величайшим умом государства и утверждали, что страну может спасти только строгое следование его указаниям. Другие рассказывали, что он демагог и мятежник в душе, в нем нет ничего от англичанина, он лжив и опасен. Последнему Финеас был склонен верить и, так как опасность и те, кто ее несет, всегда привлекательнее, чем их противоположность, был рад возможности поужинать в компании такого человека.

Пока же наш герой отправился к леди Лоре, которую не видел с последнего вечера в Лохлинтере, и которую поцеловал тогда на прощание под водопадом. Он нашел ее дома, а с ней и ее супруга.

– Похоже на визит к Филемону и Бавкиде ^[13], верно? – она встала, чтобы поприветствовать его.

С мистером Кеннеди Финеас уже виделся на собрании у мистера Майлдмэя.

– Очень рад застать вас обоих.

– Но Роберт сейчас уходит, – сказала леди Лора. – Он уже поведал о наших приключениях в Риме?

– Ни слова.

– Тогда это должна сделать я. Но не теперь. Папа Римский был с нами так любезен! Жаль, что у нас на него нынче сердиты ^[14].

– Я должен идти, – поднялся с места ее муж. – Полагаю, мы увидимся за ужином.

– Вы будете у мистера Монка?

– Да, и он пригласил меня нарочно, чтобы я увидел, как Тернбулл обратит вас в своего сторонника. Будем только мы вчетвером. До встречи.

Мистер Кеннеди ушел, и Финеас остался наедине с леди Лорой. Наш герой безмолвствовал: ему не пришло в голову подготовиться к беседе, и он чувствовал себя неловко. Леди Лора несколько мгновений сидела молча, явно ожидая каких-нибудь слов от него, пока не поняла, что этого не случится.

– Не удивились ли вы нашей поспешности, когда получили мое письмо? – спросила она наконец.

– Немного. Вы сказали, что свадьба случится не сразу.

– Я никогда не думала, что он будет так нетерпелив. Но он, кажется, считает, что даже женитьба не оправдывает отсутствия в парламенте. Мой муж исполняет долг неукоснительно – всегда и во всем.

– Его поспешность меня не удивляет – лишь то, что вы согласились.

– Я говорила вам, что положусь на решение старших. Обратилась за советом к папаˊ, и он сказал, что так будет лучше. И вот: юристы были в отчаянии, модистки сбились с ног, но все устроилось.

– Кто был на свадьбе?

– Освальд не приезжал. Я знаю, вы хотите спросить об этом. Папаˊ сказал, что он может прийти, если захочет, но Освальд поставил условие: пусть его примут как сына. Однако отец был суров как никогда.

– Что он ответил?

– Не буду повторять всего. Сказал, Освальд не заслужил, чтобы к нему относились как к сыну. Отец очень расстроен, что у меня нет приданого, потому что Роберт так щедр. Они теперь еще дальше от примирения.

– Где же сейчас Чилтерн? – спросил Финеас.

– В Нортгемптоншире. Живет в гостинице, ездит оттуда на охоту. Говорит, что он там совершенно один, ни у кого не бывает, никого не зовет к себе, охотится пять-шесть дней в неделю, а по вечерам читает.

– Не худшая жизнь.

– Не худшая, если книги хороши. Но мне невыносима мысль, что он так одинок. А если уединение ему наскучит, то общество, которое он найдет, не принесет ему пользы. Вы охотитесь?

– О да, дома, в графстве Клэр. Все ирландцы охотятся.

– Ах, если бы вы поехали повидаться с ним! Он был бы так рад вашему визиту!

Финеас обдумал ее предложение, прежде чем ответить, – то же, что отвечал раньше.

– Я был бы не прочь, леди Лора, но у меня нет денег, чтобы охотиться в Англии.

– Увы, увы! – улыбнулась она. – Везде это препятствие!

– Быть может, в марте, дня на два.

– Не стоит, если вам это причинит неудобства, – промолвила леди Лора.

– Ну что вы. Мне было бы приятно, и я поеду, если смогу.

– Уверена, он дал бы вам лошадь. Других расходов у него теперь нет, и он держит полную конюшню – штук семь или восемь, полагаю. А теперь скажите мне, мистер Финн, когда вы собираетесь очаровать палату общин своим красноречием? Или, быть может, вы скорее намереваетесь ее устрашить?

Он ощутил, как заливается краской:

– О, в скором времени. Мне невыносима мысль, что я не делаю ничего интересного.

– Вам следует выступить, мистер Финн.

– Не уверен, но определенно думаю попробовать. С новым биллем о реформе поводов будет много. Вы, конечно, знаете, что мистер Майлдмэй собирается представить билль немедленно. Мистер Кеннеди, верно, обо всем вам рассказывает.

– Мне и папаˊ говорил. Я по-прежнему вижусь с ним почти каждый день. Вы должны навестить его – непременно.

Финеас обещал это сделать.

– Папаˊ теперь всегда один, и мне порой кажется, что было жестоко его покинуть. Полагаю, его страшит собственный дом, особенно ближе к лету: он боится столкнуться с Освальдом. Все это так огорчительно, мистер Финн.

– Почему ваш брат не женится? – спросил Финеас, ничего не зная о лорде Чилтерне и Вайолет Эффингем. – Если бы он удачно женился, ваш отец примирился бы с ним.

– О да, это верно.

– Так почему же?

Немного помолчав, леди Лора поведала ему суть истории:

– Он страстно влюблен, а та, кого он любит, дважды ему отказала.

– Это мисс Эффингем? – спросил Финеас, мгновенно угадав правду и вспомнив, о чем та говорила, когда они ехали верхом по лесу.

– Да, Вайолет Эффингем. Наш отец ее обожает – любит почти так же, как меня, и действительно принял бы как дочь. Он был бы счастлив видеть ее хозяйкой дома – здесь и в Солсби. Это разрешило бы все затруднения.

– Но ей не по сердцу лорд Чилтерн?

– Я убеждена, в глубине души она его любит, но боится. Сама она говорит, что девушке нужно быть осмотрительной. Вайолет весьма разумна, хоть и кажется легкомысленной.

Финеас был раздосадован услышанным, хоть и не чувствовал в сердце ничего, похожего на ревность. Но лорд Чилтерн – после известия о том, что тот влюблен в мисс Эффингем, – определенно стал нравиться ему меньше. Сам Финеас лишь восхищался девушкой и наслаждался ее обществом – не более, и все же ему неприятно было слышать, что на ней хочет жениться другой, и он почти досадовал на леди Лору за слова о том, что мисс Эффингем будто бы любит ее брата. Коли та дважды отказала лорду Чилтерну, так этого должно быть достаточно. Нет, Финеас не был ею увлечен. Он был по-прежнему безумно влюблен в леди Лору, о другом чувстве не могло быть и речи, тем не менее услышанное пришлось ему не по душе.

– Если она поступает разумно, – сказал он, отвечая на последние слова леди Лоры, – то вы едва ли можете ее винить.

– Я не виню, но думаю, что мой брат мог бы сделать ее счастливой.

Оставшись одна, леди Лора принялась размышлять о том, как Финеас Финн отвечал на ее замечания о мисс Эффингем. Он вовсе не умел скрывать своих чувств, и его всегда можно было читать как открытую книгу. «Неужели он к ней неравнодушен?» – спросила себя леди Лора. Она не задумалась ни о том, как различно положение и состояние Финеаса и Вайолет, ни о том, что Вайолет едва ли приняла бы любовь того, кто недавно был поклонником ее подруги. Но мысль о них вместе была ей неприятна по двум причинам: во‑первых, леди Лора очень хотела, чтобы Вайолет в конце концов вышла за ее брата, а во‑вторых, не могла радоваться тому, что Финеас способен полюбить другую женщину.

Прошу моих читателей не делать из последних слов ошибочных заключений. Не следует предполагать, будто леди Лора Кеннеди, недавно выйдя замуж, питала к влюбленному юноше запретную страсть. Да, она часто думала о Финеасе после свадьбы, но эти мысли никогда не принимали опасный оборот. Ей и в голову не приходило, будто чувства ее такой природы, что могли бы оскорбить ее супруга, а если бы пришло, она возненавидела бы саму себя. Леди Лора гордилась своей чистотой и своими нравственными устоями, а также тем, что, всегда владея собой, не подвергалась опасности разбиться о те рифы, которые стоили счастья столь многим женщинам. Да, это составляло ее гордость, за которую она нередко себя упрекала, но даже упрекая, была уверена, что неуязвима. Леди Лора отбросила мысль о любви, едва осознав, что Финеас относится к ней не по-дружески нежно, и приняла предложение мистера Кеннеди с уверенностью, что так будет лучше для нее самой и ее близких. Когда Финеас стоял с ней на вершине в Лохлинтере и говорил о надеждах, которые осмеливался лелеять, она наслаждалась тем, как романтично ее положение. И когда у подножия водопада он осмелился прижать ее к груди, она легко простила его, сказав себе, что это альфа и омега любовных переживаний в ее жизни. Леди Лора не считала нужным рассказывать о случившемся мистеру Кеннеди, но полагала, что, даже узнав, он едва ли рассердился бы. С тех пор она часто думала о Финеасе и его любви, говоря себе, что у нее тоже был поклонник; мужа она в этом качестве никогда не рассматривала. Эти мысли, однако, не страшили ее, как страшат мысли преступные. У нее было романтическое увлечение, оно было приятно, и оно прошло – так было нужно. Осталась сладость воспоминаний, которую она могла вкушать, даже зная, что все в прошлом. Теперь поклонник станет ее другом, а в особенности другом ее мужа, и они, а в особенности ее муж, позаботятся, чтобы он достиг в жизни успеха. Ей было очень приятно знать, что мужу он по нраву. А когда человек этот женится, его жена также станет ее подругой. Все это были рассуждения чистые и весьма отрадные. Теперь у нее в голове мелькнула мысль, что он и правда влюблен в другую, и ей это совсем не понравилось.