– Так скоро… И когда ты приступишь к своим обязанностям? Я имею в виду – в парламенте?

– В пятницу я должен быть на месте. Как раз успею вернуться в Лондон.

– Когда же ты начнешь выступать?

– Боюсь, никогда. Не всем депутатам удается выступить с речью в парламенте – может, одному из десяти.

– Но тебе удастся, правда ведь? Надеюсь на это! Я бы так хотела, чтобы ты показал себя – ради твоих сестер и ради нашего города, конечно…

– Только ради них, Мэри?

– Разве этого мало?

– Значит, тебя саму моя судьба совсем не волнует?

– Ты знаешь, что волнует. Ведь мы дружны с детства! Конечно, я буду очень гордиться, думая, что тот, которого я знаю так близко, стал знаменит.

– Я никогда не буду знаменит.

– В моих глазах ты уже знаменитость – хотя бы потому, что избран в парламент. Подумай только: я никогда в жизни не видела живого члена парламента!

– Ты много раз видела епископа.

– А разве он – член парламента? Но ведь это совсем другое! Он не может стать министром, и о нем никогда не пишут в газетах. Надеюсь, про тебя я буду читать часто – стану каждый раз искать в заголовках что-нибудь вроде: «Мистер Финеас Финн и мистер Майлдмэй сформировали коалицию». Что значит «коалиция»?

– Я все об этом разузнаю и объясню тебе, когда вернусь.

– Если вернешься, хочешь ты сказать? Сомневаюсь, что тебе этого захочется. Если у тебя и выдастся свободная минутка в парламенте, ты, верно, отправишься к леди Лоре Стэндиш.

– К леди Лоре Стэндиш?

– А почему бы и нет? Конечно, учитывая твое будущее, тебе следует проводить как можно больше времени с такими, как она. Леди Лора очень красивая?

– В ней шесть футов росту.

– Вздор! Я тебе не верю.

– Во всяком случае, так покажется, если она встанет рядом с тобой.

– Потому что я такая маленькая и неприметная.

– Потому что ты идеально сложена, а она машет руками, как мельница. Невозможно вообразить женщину, меньше на тебя похожую. Волосы у нее рыжие, густые, непослушные, твои же – шелковистые и мягкие. Руки и ноги у нее большие, и…

– Ах, Финеас, ты выставляешь ее каким-то чудовищем, а между тем я знаю, ты ей восхищаешься!

– Восхищаюсь, потому что в ней чувствуется сила. В конце концов, несмотря на непослушные волосы, и большие руки, и долговязую фигуру, она недурна собой. Трудно сказать, что в ней такого, но она, кажется, собой вполне довольна и намерена добиваться, чтобы с ней считались. И ей это удается.

– Я вижу, ты в нее влюблен, Финеас.

– Отнюдь – уж точно не в нее. Полагаю, я и вовсе не могу позволить себе влюбляться. Хотя, верно, женюсь рано или поздно.

– Надеюсь, что так!

– Но не раньше сорока. Или пятидесяти. Будь я благоразумнее и не обзаведись таким честолюбием, мог бы влюбиться прямо сейчас.

– Я рада, что ты честолюбив: мужчине это пристало. Не сомневаюсь, мы скоро услышим о твоей женитьбе – очень скоро. И если… если твоя избранница поможет тебе достигнуть того, к чему ты стремишься, мы – все мы – будем… очень рады.

На этом разговор оборвался. Общее оживление в гостиной нарушило их тет-а-тет в уголке, и Финеасу не удалось вновь уединиться с Мэри до тех пор, пока не пришла пора накинуть ей на плечи манто в малой гостиной, – в то время как миссис Флад Джонс досказывала что-то важное его матушке. Полагаю, что Барбара как раз в этот момент остановилась в дверном проеме, препятствуя проходу людей и предоставляя Финеасу шанс, которым тот не замедлил злоупотребить.

– Мэри, – сказал он, обнимая девушку и при этом ни словом – сверх того, что уже слышал читатель, – не намекая на нежные чувства. – Мэри, один поцелуй, прежде чем мы расстанемся!

– Нет, Финеас, нет!

Но не успела она ответить, как поцелуй случился – и был принят.

– Ах, Финеас, так нельзя!..

– Можно. Почему нет? И, Мэри, дай мне прядь своих волос.

– Нет-нет, ну право же!

Ножницы тем не менее оказались под рукой, и локон был срезан и уложен в карман – раньше, чем девица сумела оказать сопротивление. Больше ничего не произошло – и ничего не было сказано. Мэри, опустив вуаль, отошла под крыло матери, плача про себя тихими чистыми слезами, которых никто не видел.

– Ты ведь любишь ее, Финеас? – спросила Барбара.

– Вот неотвязная! Ложись спать и не думай о всяких глупостях. Да смотри, не забудь подняться утром, чтобы меня проводить.

Утром поднялись все – проводить Финеаса, налить ему кофе, дать совет, поцеловать, швырнуть старую обувь вслед тому, кто отправлялся покорять парламент. Отец дал ему двадцатифунтовую банкноту сверх обычного пособия и умолял, ради всего святого, не тратить деньги понапрасну. Мать велела непременно носить в кармане апельсин от боли в горле, когда придется произносить долгие речи. Барбара же шепотом наказала брату никогда и ни за что не забывать милую Мэри Флад Джонс.

Глава 3
Финеас Финн приступает к своим обязанностям

По дороге в Лондон Финеас был погружен в серьезные и даже мрачные размышления. Увы, я принужден разочаровать читательниц: в этих размышлениях почти не было места Мэри Флад Джонс. Наш герой, однако, бережно хранил полученный локон, готовый извлечь его для любовного поклонения, когда не будет занят государственными делами. Но не ждет ли его фиаско на том поприще, куда он так смело ступил? Он говорил себе, что шансы на успех от силы один к двадцати. Теперь, когда перспектива стала ближе, трудности казались внушительнее, а вознаграждение – все более ничтожным, недосягаемым, призрачным. Скольким депутатам так и не представилась возможность выступить с трибуны! Сколько из тех, кто выступал, провалились! И сколько таких, кто показал себя достойно, но не смог обеспечить себе будущее! Финеас знал не одного парламентария, прозябавшего в безвестности и не снискавшего почета, и, пока он размышлял над этим, ему показалось, что депутаты от Ирландии вызывают обыкновенно меньше интереса, чем прочие. Он вспомнил мистера O’Б—, O’К— и O’Д—, которые были для всех пустым местом: им едва удавалось сыскать себе компанию для обеда в клубе. И при этом они были настоящими членами парламента! Чем же он сам лучше O’Б—, или O’К—, или O’Д—? И что ему делать, чтобы его не постигла та же участь? Некоторое представление о том, в чем надлежит превзойти этих джентльменов, у него было. Никто из них, на его взгляд, не пекся о благе страны, в то время как Финеас в этом отношении был настроен весьма серьезно. Он станет трудиться честно и на совесть, стремясь как можно лучше исполнить свой долг, а дальше будь что будет. Это было благородное решение, и Финеас мог бы им удовлетвориться, если бы не помнил усмешку на лице своего друга Эрла, когда заявил, что полагает долгом в меру своих либеральных убеждений служить стране, а не просто поддерживать партию. O’Б—, O’К— и O’Д— делали последнее не без энтузиазма, лишь немного путаясь порой, к которой из партий в данный момент принадлежат. Финеас знал, что Эрл со товарищи будут презирать его, если он не пойдет по привычной колее, – и что ему останется без их одобрения?

Мрачное настроение Финеаса несколько рассеялось, когда на борту парохода, выходящего из гавани Кингстона, он обнаружил достопочтенного Лоренса Фицгиббона, своего доброго друга и весьма неглупого человека, который ездил проводить избирательную кампанию и ожидаемо был вновь переизбран в парламент от графства, принадлежащего его отцу. Лоренс Фицгиббон заседал в палате общин уже пятнадцать лет, но при этом был еще довольно молод. То был человек из совсем другого теста, чем упомянутые O’Б—, O’К— и O’Д—. Лоренсу Фицгиббону, когда он выступал, всегда удавалось завладеть вниманием зала, и его друзья неизменно говорили, что он мог бы давно занять какой-нибудь высокий пост, если бы только дал себе труд работать. Он был желанным гостем в лучших домах, и дружбы с ним искали. Для Финеаса знакомство с ним вот уже два года составляло предмет особой гордости. Тем не менее про мистера Фицгиббона судачили, что у него ни гроша за душой – бог весть, на что он умудряется жить. Он был младшим сыном лорда Кладдаха, ирландского пэра с многочисленным семейством, который для своего любимого сына Лоренса не мог сделать ничего сверх того, чтобы обеспечить ему место в парламенте.

– Ну что же, Финн, друг мой, – сказал Лоренс на пароходе, пожимая руку молодому депутату, – я слышал, вы преуспели в Лофшейне.

Финеас начал было рассказывать чудесную историю своего избрания: о Джордже Моррисе и графе Тулле, о том, как в Лофшейне ему не нашлось ни одного конкурента, как его поддержали и консерваторы, и либералы, – словом, как весь Лофшейн единодушно доверил представлять себя именно ему, Финеасу Финну. Но мистер Фицгиббон вовсе не был впечатлен и даже заявил, что все это случайности, которые выпадают то так, то этак, без малейшей связи с достоинствами или недостатками кандидата. То, что друг принял его избрание в парламент как нечто само собой разумеющееся, без фанфар и почти без поздравлений, Финеаса изумило и положительно опечалило. Будь он избран в городской совет Лофшейна, а не в британский парламент, Лоренс Фицгиббон и то не мог бы остаться более безучастным. Финеас был разочарован, но слишком быстро уловил настроение друга, чтобы показать свое разочарование. И когда через полчаса пришлось напомнить Фицгиббону, что во время прошлой сессии его собеседник в парламенте не присутствовал, Финеас сумел произнести это с таким же равнодушием, как и сам опытный парламентарий.

– Насколько я могу судить, – заметил Фицгиббон, – семнадцать у нас будет точно.

– Семнадцать? – переспросил Финеас, не совсем понимая, о чем речь.

– Перевес в семнадцать голосов. В четырех ирландских графствах и трех шотландских выборов еще не было, но мы уверены, что везде переизберут нынешних депутатов. Есть сомнения насчет Типперэри – там семь кандидатов, но любой из них будет на нашей стороне. Правительству нас не одолеть. Слишком трудно идти против большинства.

– Полагаю, оно и не должно идти против большинства, это недопустимо.

– Вздор! Когда силы так равны, хороши любые средства. Но им, разумеется, это не нравится. Конечно, некоторые из них жадны до власти не меньше нашего. Дабби отдал бы все пальцы на руках и ногах, чтобы сохранить свое кресло.

Прозвищем «Дабби» и друзья, и враги обычно называли мистера Добени, который в то время возглавлял консервативную партию в палате общин.

– Но большинство из них, – продолжал мистер Фицгиббон, – предпочитают быть по другую сторону, и, надо сказать, это действительно приятнее, когда не слишком нуждаешься в деньгах.

– Но правительство тори для страны ничего не делает.

– Тут ведь, как говорится, что с горы, что под гору. Я еще не видел правительства, которое и вправду хотело бы что-то делать. Будь у них даже подавляющее большинство в парламенте, как было у тори полвека назад, – бьюсь об заклад, они все равно будут бездействовать. Зачем, собственно говоря, «что-то делать», как вы выражаетесь? Это имеет смысл только для тех, кто хочет пробиться во власть.

– Но как же служба государству?

– Государство получает ровно столько службы, сколько готово оплатить, – быть может, даже немного больше. На государство работают клерки в канцеляриях. Министры тоже – если им есть куда приложить свои силы. Множество людей заняты делом, но что касается парламента – по мне, чем меньше там делают, тем лучше. Обычно из этой деятельности мало что выходит, да и то, что выходит, никому не на пользу.

– Но народ…

– Идемте вниз, старина, и пропустим по стаканчику бренди. Народ справится сам. Люди в состоянии позаботиться о себе куда лучше, чем о них заботимся мы.