Представления мистера Фицгиббона о том, что полезно обществу, сильно отличались от представлений Баррингтона Эрла, и понравились новоиспеченному депутату еще меньше. Баррингтон Эрл считал, что внесение изменений в законодательство следует доверить мистеру Майлдмэю, главе партии, в то время как послушная палата общин должна безоговорочно подчиняться своему лидеру и одобрять все его предложения. Однако изменений, по мнению Баррингтона Эрла, требовалось много, и они были чрезвычайно важны: стоило им обрести силу закона, и в Англии постепенно воцарится либеральная утопия, какой еще не видел свет. По мнению же мистера Фицгиббона, никакая утопия не требовалась – все было достаточно хорошо и так, особенно если ему самому вновь досталась бы какая-нибудь полуполитическая должность, которая обеспечивала бы комфорт, принося тысячу фунтов в год и не требуя никакого труда. Он ни в малейшей степени не скрывал своих устремлений и досадовал лишь на перспективу вернуться в свой округ прежде, чем насладится всеми благами, которые сулил ему действительный или ожидаемый перевес в семнадцать голосов ^[4].

– Мне претят любые перемены, – сказал Фицгиббон, – но, клянусь честью, нам следовало бы изменить хотя бы этот порядок. Человек наконец получает шанс устроиться с удобством, прождав этого годы и, быть может, потратив тысячи фунтов на избирательные кампании, а ему говорят, что нужно переизбраться снова, – и все из-за какого-то обычая, который давно устарел. Взять хоть беднягу Джека Бонда – у меня не было друга лучше, чем он. Выборы сломали ему жизнь! Он потратил все деньги до последнего пенни, трижды подряд баллотируясь от Ромфорда, – и каждый раз попадал в парламент. Потом ему дали должность второго ревизора зернохранилищ, и провалиться мне на этом месте, если Ромфорд не прокатил его на выборах!

– И что с ним стало?

– Бог весть. Я вроде бы слышал, что он женился на старухе и где-то осел. По крайней мере, в парламенте он больше не появлялся. По мне, так это сущее безобразие! Полагаю, в Мейо мне подобное не угрожает – но кто знает, чего ожидать в наши дни!

Прощаясь с приятелем на Юстон-сквер, Финеас с некоторым беспокойством спросил, как надлежит вести себя, в первый раз придя в парламент. Быть может, Лоренс Фицгиббон мог бы помочь ему справиться с церемонией присяги? Тот, однако, не видел никаких причин для беспокойства.

– Просто явитесь туда и увидите целую толпу – сплошь знакомые лица. Придется подождать около часа, пока до вас не дойдет очередь. После всеобщих выборов времени на долгие церемонии не бывает.

Финеас прибыл в Лондон рано утром и отправился домой, чтобы часок вздремнуть. Палата общин собиралась в тот же день, и он жаждал немедленно приступить к своим обязанностям, если найдется кто-нибудь, кто согласится его сопровождать. Он не находил в себе достаточно смелости, чтобы прийти в Вестминстерский дворец в одиночку и объявить полицейскому и привратникам, что он – новый депутат от Лофшейна. Потому около полудня он был в Реформ-клубе, где обнаружил множество людей, среди которых было немало членов парламента. Вскоре его заметил Баррингтон Эрл и подошел поздравить.

– Выходит, у вас все хорошо, Финн, – сказал он.

– Да, все хорошо – я не слишком сомневался в этом, когда уезжал в свой округ.

– Никогда не видел, чтобы кому-то так повезло. Быть может, один раз из дюжины на выборах все складывается так удачно. Кто угодно мог получить там мандат, не потратив ни шиллинга.

Финеасу эти слова совсем не понравились.

– Не думаю, что там избрали бы того, кто не знаком с лордом Туллой, – возразил он.

– Лорд Тулла, дорогой мой, не имеет никакого веса и ничего не мог изменить. Впрочем, неважно. Встретимся в два у входа. Там будет много людей, мы войдем все вместе. Вы уже виделись с Фицгиббоном?

Баррингтон Эрл отошел, а Финна принялись поздравлять другие. Поздравления, впрочем, показались ему не слишком сердечными. Он был вполне уверен, что некоторые из собеседников с радостью отдали бы глаз, чтобы оказаться в парламенте, а между тем они говорили о его успехе как о чем-то весьма заурядном.

– Что ж, сынок, надеюсь, тебе понравится, – сказал один джентльмен средних лет, которого он знал с тех пор, как приехал в Лондон. – Разница в том, чтобы работать даром или работать ради денег. Теперь вам придется работать даром.

– Что ж, выходит, так, – ответил Финеас.

– Палату общин называют неплохим клубом, – заметил его собеседник, – но сам я, признаюсь, не люблю, когда меня отвлекают от обеда.

Ровно в два Финеас был у входа в Вестминстерский дворец, откуда его вместе с толпой других провели в палату общин. Среди собравшихся были люди и пожилые, и молодые, и те, кто не был ни стар, ни юн; никому не оказывалось особого почтения. Несколько раз, когда входил кто-то популярный или занимающий высокий пост, звучали аплодисменты, в целом же происходившее в тот день не слишком ясно запечатлелось в сознании молодого депутата. Он был растерян, наполовину воодушевлен, наполовину разочарован и никак не мог собраться с мыслями. То и дело он принимался жалеть, что вообще здесь оказался, но одновременно не уставал напоминать себе, что двадцати пяти лет от роду, без каких-либо затрат сумел войти в собрание, признаваемое влиятельнейшим в мире, куда, щедро швыряясь деньгами, напрасно пытаются попасть иные обладатели состояний. Финеас всеми силами старался осознать свою удачу, но пыль, шум, столпотворение и отсутствие в происходящем видимых признаков величия едва не лишили его мужества. Тем не менее ему удалось принести присягу раньше прочих, и он услышал, как зачитали тронную речь королевы, а после предложили вынести на голосование ответное обращение, и это решение было поддержано. Финеас сидел не слишком удобно, высоко в задних рядах, между двумя парламентариями, с которыми не был знаком. Речи показались ему весьма продолжительными: он привык читать о них в газете, где все изложение занимало одну колонку, в действительности же каждого выступления хватило бы на добрых четыре. Финеас терпеливо выдержал дискуссию об ответном обращении и дождался конца заседания, после чего ушел ужинать в свой клуб. Он заглянул было в обеденный зал парламента, но там толпились люди, а наш герой не имел компании и, говоря откровенно, смущался делать заказ.

С момента его приезда в Лондон ближе всего к триумфу пока оставалось впечатление, произведенное им на квартирную хозяйку. Эта добрая, по-матерински заботливая женщина, чей супруг был мастером-переписчиком, держала весьма приличный дом на Грейт-Мальборо-стрит. Финеас жил здесь с тех пор, как обосновался в столице, и ходил у хозяйки в любимцах.

– Боже правый, мистер Финеас! – воскликнула она. – Подумать только: вы – член парламента!

– Да, я член парламента, миссис Банс.

– И вы останетесь в тех же комнатах, что и раньше? Я и подумать не могла, что у меня станет квартировать такой человек!

Миссис Банс, похоже, понимала, как важен шаг, предпринятый ее жильцом, и Финеас был ей признателен.

Глава 4
Леди Лора Стэндиш

Описывая леди Лору Стэндиш в разговоре с Мэри Флад Джонс в Киллало, Финеас нарисовал не слишком лестный портрет. Тем не менее леди Лорой он восхищался – и она была достойна восхищения. Наш герой чрезвычайно гордился и близким знакомством с ней, и тем, что именно она подтолкнула его рискнуть и принять участие в парламентских выборах. Леди Лора была также на короткой ноге с Баррингтоном Эрлом, который состоял с ней в дальнем родстве; Финеас смутно подозревал, что она оказала на родича некоторое влияние, побудив выбрать из всех молодых либералов на роль кандидата от Лофшейна именно его. Финеасу было приятно так думать, пусть он и не был влюблен в леди Лору, как не уставал себе напоминать. Она к тому же казалась ему старше, чем он сам. Тем не менее он был бы рад ее заботе и горячо желал, чтобы связывавшая их дружба стала еще теснее. Нет, он не был влюблен в леди Лору Стэндиш. Ему и в голову не приходило предложить ей руку и сердце. Так он думал и до того, как отправился в Ирландию проводить избирательную кампанию, и после возвращения. Когда он оказался в уголке с бедной маленькой Мэри Флад Джонс, он поцеловал ее, отдавшись естественному побуждению, но он и представить себе не мог, что захочет поцеловать леди Лору. В милую Мэри он, пожалуй, был даже влюблен, по крайней мере в каком-то смысле. Конечно, положение его в жизни, совершенно для него непреодолимое, было таково, что из этой влюбленности ничего не могло выйти. Что же до леди Лоры, в нее он влюблен не был, но надеялся, что из дружбы с ней выйдет очень многое. Он не раз задавался вопросом, что почувствует, когда ею по-настоящему увлечется другой – ведь у нее хватало поклонников! – когда другой полюбит ее и вызовет в ней взаимное чувство. Найти ответ он так и не смог. Это был один из тех вопросов, на которые он отвечал себе, что, видно, его судьба – ходить над жерлом вулкана. «В один прекрасный день меня испепелит взрывом, – рассуждал Финеас, – но это лучше, чем медленно свариться».

Палата общин заседала в пятницу, затем в субботу утром, после чего обсуждение ответного обращения отложили до понедельника. В воскресенье Финеас отправился с визитом к леди Лоре. Она говорила, что по воскресеньям всегда дома, и с трех до четырех часов дня ее гостиная, вероятно, будет полна гостей. Во всяком случае, кто-то будет приходить и уходить, мешая серьезному разговору. И все же наверняка удастся улучить минутку наедине – а Финеасу не терпелось проверить, найдет ли он в своем новом качестве, как депутат парламента, более теплый прием у леди Лоры, чем у прочих своих знакомцев. До сих пор нигде в Лондоне он такого не удостоился, за исключением разве что старой доброй миссис Банс.

Леди Лора Стэндиш была дочерью графа Брентфорда – и единственной женщиной в его доме. Графиня давно умерла, а леди Эмили, младшая дочь, которую признавали непревзойденной красавицей, вышла за русского дворянина, ради которого упорно отвергала всех английских женихов, и жила теперь в Санкт-Петербурге. Имелась еще тетушка, старая леди Лора, которая приезжала в город в середине мая, но, за исключением шести недель светского сезона, коротала свои дни в деревне. В семейном особняке на Портман-сквер обитал также некий лорд Чилтерн, сын и наследник графа, но упоминать о нем в окружении леди Лоры было не принято, и Финеас, бывая в доме, ни разу его не видел. Лорд Чилтерн был молодым аристократом, о котором разные люди придерживались весьма различных мнений; боюсь, однако, что наибольшее хождение в Лондоне имело то, которое приписывало ему склонность к разгульному образу жизни и близкое знакомство с Ньюмаркетом – миром скачек и коннозаводчиков. Финеас никогда не говорил с леди Лорой о лорде Чилтерне. С ее отцом он был знаком и полдюжины раз ужинал у них в доме. В лорде Брентфорде его больше всего поразило безграничное доверие, которое тот, похоже, питал к своей дочери. Леди Лора, казалось, могла делать все, что ей заблагорассудится. Едва ли она пользовалась бы большей свободой, будь она не дочерью графа Брентфорда, а женой; в доме она была полноправной хозяйкой.