Бродя среди диковинных тварей в Зоологическом саду и продираясь сквозь воскресную толпу посетителей, Финеас решился: да, он поведает леди Лоре о планах на будущую карьеру, а после попросит ее руки. Он, разумеется, мог потерпеть неудачу: для каждого из задуманных им шагов шансы на успех составляли, быть может, один к десяти. Но такова уж судьба. Всего год назад у него был один шанс из десяти попасть в парламент – и все же он это сделал. Он ожидал гибели – ожидал, что ему придется стричь овец в Австралии или рубить солонину на равнинах Парагвая, но был готов мужественно принять свой жребий, если такие дни действительно настанут. Припомнив пару подходящих строк одного римского поэта, Финеас немного успокоился.

– Вот, значит, где вы, мистер Финн, – раздался голос у него над ухом.

– Мисс Фицгиббон! Да, вот я где.

– Я-то думала, что вам, депутатам, на зверей глазеть некогда. Разве вы не проводите день воскресный в размышлениях, как бы досадить друг другу в понедельник?

– Все это было сделано сегодня поутру, мисс Фицгиббон, пока вы молились.

– А вот и мистер Кеннеди. Осмелюсь предположить, вы с ним знакомы. Он тоже в парламенте; впрочем, он-то может позволить себе праздность.

Как выяснилось, Финеас прежде не встречался с мистером Кеннеди, поэтому собеседница небрежно представила их друг другу.

– Полагаю, мы увидимся в среду у лорда Брентфорда, – сказал Финеас.

– Я тоже там буду, – вставила мисс Фицгиббон.

– Тем больше поводов предвкушать этот вечер, – заметил наш герой.

Мистер Кеннеди, которому речь, похоже, давалась с трудом и который при знакомстве лишь едва заметно наклонил шляпу, теперь буркнул что-то, принятое собеседниками за согласие. После этого он остался стоять совершенно неподвижно, положив обе руки сверху на рукоять зонтика и уставившись на огромную клетку с обезьянами. Было ясно, однако, что его равнодушный взгляд устремлен в пространство и не сосредоточен ни на одном из животных.

– Доводилось ли вам видеть подобный контраст? – едва слышно шепнула Финеасу мисс Фицгиббон.

– Между чем и чем? – спросил тот.

– Между мистером Кеннеди и обезьянами. Обезьяны так деятельны и так восхитительно безнравственны! Сомневаюсь, чтобы мистер Кеннеди хоть раз в жизни сделал что-либо дурное.

Делать что-то дурное у мистера Кеннеди едва ли имелись поводы. Он владел состоянием в полтора миллиона, ошибочно полагая, будто обязан этим себе самому, хотя едва ли заработал в жизни хоть пенни. Ему досталось торговое предприятие, которое основали в Глазго его отец и дядя; они же, трудившиеся всю жизнь не покладая рук, оставили после себя умелых и опытных управляющих, и теперь дело продолжало процветать, почти не требуя внимания. Нынешнему мистеру Кеннеди, единственному его владельцу, даже когда он наведывался в Глазго, не приходилось делать ровным счетом ничего. У мистера Кеннеди было великолепное поместье в Пертшире, называемое Лохлинтер, он заседал в парламенте от нескольких шотландских округов, а также владел домом в Лондоне и конным заводом в Лестершире, который почти не удостаивал посещением. Мистер Кеннеди ни разу не был женат. Постоянно вращаясь в обществе, он ни с кем подолгу не говорил и весьма редко что-либо делал, хотя имел возможность и средства делать все что заблагорассудится. В палате общин он почти не выступал, хоть и заседал там в течение десяти лет. Его видели повсюду то с одним, то с другим знакомым. Однако близкими друзьями он, похоже, так и не обзавелся – по всей видимости, никогда не разговаривая ни с кем достаточно долго, чтобы это стало возможно. Лоренс Фицгиббон попытался было сблизиться с ним в один из лондонских сезонов и через месяц-другой попросил ссудить ему несколько сотен фунтов. «Я никогда и ни при каких обстоятельствах не даю денег в долг», – ответил мистер Кеннеди, и это была самая длинная речь, которую слышал от него Лоренс Фицгиббон. Впрочем, хотя мистер Кеннеди и не одалживал денег, безвозмездно он жертвовал очень много и почти на любую цель. Слова «мистер Роберт Кеннеди, член парламента, Лохлинтер, 105 фунтов стерлингов» появлялись в каждом списке благотворителей. Никто не заговаривал об этом с мистером Кеннеди, молчал и он сам. Ему приходили письма, он посылал в ответ чеки. Обязанность эту он исполнял охотно, потому что она не составляла никакого труда, – потребуй она каких-либо дополнительных расспросов, бремя, по всей вероятности, стало бы слишком тяжелым. Таков был мистер Роберт Кеннеди, у которого прошлой зимой в Пертшире, как слышал Финеас, гостили лорд Брентфорд и леди Лора вместе со множеством других именитых особ.

– Мне больше по нраву обезьяны, – сказал Финеас мисс Фицгиббон.

– Не сомневаюсь, – отвечала та. – Подобное тянется к подобному. Что вы, что они карабкаетесь наверх с одинаковой ловкостью. Про обезьян, правда, говорят, будто они никогда не падают.

Финеас, зная, что из словесного фехтования с мисс Фицгиббон ему не выйти победителем, предпочел откланяться. Проходя сквозь узкую калитку, он снова столкнулся с мистером Кеннеди. «Какое здесь столпотворение!» – заметил Финеас, чувствуя себя обязанным что-то сказать. Мистер Кеннеди, стоявший позади, не ответил ни слова. Сочтя это проявлением высокомерия, свойственного людям богатым, Финеас уверился, что новый знакомец ему решительно неприятен.

В то же воскресенье нашего героя ждал к ужину мистер Лоу – адвокат, у которого он учился последние три года. Мистер и миссис Лоу питали к Финеасу большую симпатию; наставник не раз говорил своему ученику, что тот, несомненно, преуспеет в профессии, если проявит достаточно упорства. Сам мистер Лоу был честолюбив и мечтал войти в парламент когда-нибудь в будущем, когда позволит основное занятие. Однако, как человек благоразумный, он был склонен просчитывать все наперед и привык избегать опрометчивых шагов. Услышав впервые, что Финеас Финн собирается баллотироваться от Лофшейна, он весьма встревожился и решительно его отговаривал. «Быть может, избиратели за него не проголосуют. Теперь это для бедняги единственная надежда», – сказал мистер Лоу супруге, обнаружив, что Финеас упорствует в своем безрассудстве. Но избиратели Лофшейна не отвергли нового кандидата, и теперь от мистера Лоу ожидался совет, как Финеасу действовать дальше. Член парламента вполне мог быть и адвокатом в Канцлерском суде; если уж на то пошло, большинство преуспевающих юристов заседали в парламенте. Но Финеас Финн действовал не в том порядке, и мистер Лоу понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Подумать только, мистер Финн: вы нынче в парламенте! – сказала миссис Лоу.

– Чудо, не правда ли? – согласился тот.

– Мы были очень удивлены, – продолжала хозяйка. – Обыкновенно адвокаты идут в парламент уже после того, как им исполнится сорок.

– В то время как мне только двадцать пять. Похоже, я нарушил приличия, миссис Лоу.

– Отнюдь, мистер Финн. Вопрос только в том, разумно ли это. Но я от души желаю, чтобы у вас все сложилось наилучшим образом.

Миссис Лоу была дамой весьма здравомыслящей, на четыре или пять лет старше супруга; у нее почти не было собственных денег, зато имелись все добродетели, которые только можно вообразить в нашем мире. Тем не менее ее не слишком обрадовало, что ученик ее мужа вдруг взлетел так высоко. Выходит, если мистеру Лоу и Финеасу Финну доведется обедать где-нибудь вместе, Финеас – тот самый Финеас, который попал к ним совсем ребенком! – пойдет к столу прежде своего наставника? Что за противоестественный порядок вещей! И все же за ужином миссис Лоу положила Финеасу лучший кусок рыбы, а если бы юноша вдруг заболел, не пожалела бы никаких сил, чтобы его выходить.

После ужина, когда миссис Лоу поднялась наверх, между наставником и учеником состоялся знаменательный разговор, ради которого Финеаса и пригласили. До этого он заходил к мистеру Лоу в контору по случаю своего возвращения из Ирландии, но это было до визита к леди Лоре, когда Финеас еще не успел укрепиться в своем решении. Нынешний разговор едва ли мог к чему-либо привести, но избежать его было нельзя.

– Итак, Финеас, чем вы собираетесь заниматься? – спросил мистер Лоу.

Все – или почти все – кто был знаком с нашим героем, называли его по имени. Это постепенно вошло в привычку даже у добропорядочной, не склонной к фамильярности миссис Лоу. Впрочем, она воздерживалась от такого обращения с тех пор, как старый знакомец Финеас стал членом парламента.

– О да, в том-то и вопрос… – ответил Финеас.

– Вы, разумеется, продолжите свои занятия?

– Вы имеете в виду адвокатуру?

– Именно.

– Я не думал оставлять ее навсегда.

– Оставлять! – повторил пораженный мистер Лоу, воздевая руки к небу. – На что же вы станете жить, если оставите адвокатуру? В парламенте жалованья не платят.

– Не платят. Но, как я уже говорил, я не собираюсь отказываться от адвокатской практики – навсегда.

– Вам и вовсе не стоит от нее отказываться – ни на день. Во всяком случае, если надеетесь обеспечить себе будущее.

– Я не вполне уверен, что вы правы, мистер Лоу.

– Но как я могу быть неправ? Разве безделье приносило кому-то пользу? И разве не признано всеми, кто знает толк в нашем ремесле, что для юриспруденции постоянная практика едва ли не важнее, чем для любой другой профессии?

– Я не намерен предаваться безделью.

– Что вы хотите этим сказать, Финеас?

– Лишь то, о чем говорю. Я член парламента. Это следует принять как факт.

– В этом я не сомневаюсь.

– Допустим, это ошибка. Но мой долг теперь извлечь из этого положения столько пользы, сколько возможно. Даже вы, верно, не стали бы советовать мне сразу же сложить с себя полномочия.

– Я советовал бы сделать это завтра же! Дорогой друг, не хочу огорчать вас, но, коли уж вы спрашиваете моего мнения, я не стану говорить обиняками. Мой вам совет: откажитесь от места в парламенте немедленно. Быть может, на несколько недель вы станете мишенью для насмешек, но это лучше, чем на всю жизнь себя разорить.

– Этого я сделать не могу, – с грустью произнес Финеас.

– Допустим. Станем рассуждать дальше, – продолжил мистер Лоу. – Если вы останетесь в парламенте, то лучший выход для вас – позаботиться, чтобы это как можно меньше мешало адвокатской практике. Полагаю, вам придется войти в состав каких-нибудь комитетов?

– Я собираюсь посвятить год тому, чтобы изучить работу парламента.

– И ничего не делать?

– Ничего сверх того. Парламент ведь сам по себе целый мир, который и за год не познаешь в совершенстве. Но я убежден, что если человек хочет быть в парламенте полезным, он должен вникнуть в его устройство, а это требует времени.

– На что же вы собираетесь жить?! – мистер Лоу, который сам был человеком весьма деятельным, едва не вышел из себя.

Финеас молчал – не оттого, что ему нечего было ответить, но оттого, что обдумывал, как покороче изложить свои доводы.

– Отец положил вам весьма скромное содержание, с которым до сих пор не удавалось уберечься от долгов, – продолжал мистер Лоу.

– Он его увеличил.

– Но будете ли вы довольны, живя в праздности, коей для вас обернется членство в парламентском клубе, на собранные с таким трудом отцовские сбережения? Полагаю, вы быстро обнаружите, что несчастны. Финеас, мой друг, насколько я успел понять за свою жизнь, никто не приходит в этот мир ни целиком хорошим, ни целиком дурным. Обычно человек начинает с хороших устремлений, но не имеет достаточно воли – этакое сильное тело на слабых ногах. С этими слабыми ногами он сбивается с пути, погружается в праздность и доходит до разорения. Тем временем он становится несчастен и остается несчастным до конца: ведь его не покидают воспоминания о мучительном разочаровании. В девяти случаях из десяти беднягу толкает на дурную дорожку какая-нибудь злополучная случайность. Быть может, он встретил женщину и потерял голову, или его привели на ипподром, где ему, на горе, довелось выиграть, или дьявол, приняв обличье приятеля, соблазняет его табаком и бренди. Вашим искушением стало это проклятое место в парламенте.

Мистер Лоу за всю жизнь не обратился с нежным словом ни к одной женщине, кроме законной супруги, в глаза не видел скаковой лошади, ограничивался двумя рюмками портвейна после ужина, а курение почитал злейшим из всех пороков.