Баллада Пепла и Льда (страница 29)
– Нет, – ответил эфор Хоффман, и мы все не сдержали вздоха облегчения. – Отравленные лезвия со второго семестра, когда начнутся схватки с тварями. Ну, что притихли? Боитесь? Трусов съедят первыми!
– Вранье, никого не съедят! – махнул рукой Лесли. – Вы специально нас пугаете.
– Вранье? – рявкнул Лед. – Кадет Лейс, вы опасно заблуждаетесь. Вместе со мной в Академию поступили сто тридцать девять человек. До второго курса дошли сто двадцать пять.
Мы притихли. Порез у меня на шее снова неприятно заныл. Люди погибают. Мы знали об этом и раньше, но заталкивали эту мысль поглубже, старались не думать о плохом. Эйсхард в чем-то прав: нельзя забывать, как опасно в Тирн-а-Тор.
– Стики на бортик, – приказал Лед. – Тренировка закончена.
– Есть хочется зверски! – сказал Ронан, потягиваясь. – Сейчас ка-ак наедимся!
– Тебе бы лишь бы поесть, – хмыкнул Миромир.
– Потому-то я такой большой и крепкий, в отличие от тебя, заморыша!
Парни не всерьез поддевали друг друга. Они принялись шуточно бороться, хохоча и разряжая обстановку.
– Ладно, на выход. – Удивительное дело, Лед тоже улыбался. – Поторопимся. Через несколько минут с клеток снимется стазис.
– Точно, сегодня же счастливый день тварюшек, – скривился Лесли. – Пойдемте скорее.
– Трусов съедят первыми! – нравоучительно выставил палец Миромир, копируя интонации эфора Хоффмана.
Все рассмеялись, включая самого Хоффмана. После выматывающих тренировок почему-то всегда хотелось смеяться. Адреналин дарил чувство эйфории. Кажется, мы начинали привыкать к смертельному риску.
Глава 46
Эфоры закрыли на винтовой запор двери в амфитеатр. Команды отправились к выходу, Веела чуть отстала, поправляя шнуровку ботинка. Я тоже задержалась, карауля ее. Пока Фиалка возилась, кадеты один за другим покидали зал, из коридора долетали отголоски шагов. Эйсхард и Хоффман ждали с другой стороны, когда все соберутся.
– Давай скорей, – поторопила я Фиалку.
– Да-да, уже все.
Веела наконец закончила, и мы поспешили к дверям.
– Алейдис… – раздался едва различимый шепот.
Волоски на моих руках встали дыбом. Я узнала голос, который меня звал. Голос человека, которого здесь быть не могло, потому что он давным-давно мертв. Я своими глазами видела, как палач отрубил ему голову.
– Папа… – беззвучно произнесли мои губы.
Я обернулась, хотя разумом понимала, что там, за моей спиной, никого нет. Наверное, я так привыкла вести мысленные разговоры с отцом, что взбудораженное поединками воображение воскресило любимый образ.
У стены, где тени сделались особенно густыми, облитый голубоватым сиянием, стоял отец. Таким я видела его в последний раз на площади, за несколько минут до казни. Рука на перевязи, одежда, покрытая коркой грязи и крови: ему даже не позволили переодеться.
На площади столицы собрались тысячи людей, чтобы насладиться зрелищем казни предателя. Полковника Дейрона, которого еще недавно славили как героя, освистывали и поливали проклятиями. Из толпы в его сторону летели камни. Отец сохранял нерушимое спокойствие и военную выправку, как и тогда, когда он вставал перед строем, так и теперь, перед лицом скорой гибели. Только взгляд быстро скользил по лицам, выискивая кого-то. Меня. Под маской безразличия скрывалось отчаяние: он боялся, что уже никогда меня не увидит.
Генерал Пауэлл позаботился о том, чтобы нас поставили в первом ряду – все, что он мог сделать для меня и отца. Папа заметил сначала старого друга, потом меня и улыбнулся. Все время до последней секунды я держала его взглядом, чтобы он мог опереться на меня, чтобы знал: я все равно его люблю.
– Алейдис…
Не понимая, что я творю, я сделала шаг прочь от двери. Еще шаг. Отец, стоящий в глубине зала, выглядел совсем как живой, вот только выражения на лице не удавалось разглядеть. Он улыбается? Или злится?
Веела, не заметив, что я отстала, выскользнула в коридор. С грохотом закрылась тяжелая дверь, заскрипел винт. А я все смотрела и смотрела на явившийся мне призрак.
Такого не может быть. Я схожу с ума.
– Пап…
Силуэт потерял четкость, расползся клочками, мешаясь с темнотой. И только теперь я опомнилась, бросилась к двери, заколотила изо всех сил, но мне никто не ответил: однокурсники и эфоры ушли, забыв меня в подвале.
– Нет! – воскликнула я.
Развернулась лицом к клеткам и прижалась спиной к запертым дверям.
– Они сейчас увидят, что меня нет, и вернутся! – вслух успокоила я себя.
«Или решат, что ты пошла другой дорогой. Ты сдала зачет, Алейдис, и теперь имеешь право ходить по Академии самостоятельно», – шепнуло подсознание.
Сердце заколотилось о ребра, дыхание перехватывало. Взгляд метался по клеткам, укрытым стазисом. Сколько у меня минут в запасе? Пять, десять? Заклятие заранее наложили так, чтобы оно снялось само собой в определенное время, и только через час появится мейстер Тугор с третьекурсниками, принесут мясо и кости, чтобы покормить тварей.
Я сползла на пол и обхватила колени, стараясь стать маленькой и незаметной. Вот только твари меня непременно почуют и начнут рваться наружу. Когда поблизости оказываются люди, бестии звереют. Гадство: у меня на шее свежий порез, и от меня пахнет кровью!
– Все будет хорошо… – шептала я. – Все будет…
Стазис исчез со всех клеток одновременно, будто дунул порыв ветра и развеял черный туман. В первом зале содержались не самые опасные твари Изнанки, но и одной достаточно, чтобы прикончить меня, а здесь их семь. Пока еще они вяло шевелились, сбрасывая оковы сна. Скел ударил хвостом по решетке, разбив тишину, и вокруг сразу засветились зеленые глаза и засверкали острые зубы.
Твари подходили к прутьям, принюхивались и косились в мою сторону. Вот кто-то первый попробовал на зуб железную решетку. Душераздирающе заскрипели прутья, завыл на протяжной тоскливой ноте блик. Я зажмурилась.
– За мной придут… Меня вытащат.
Или через час мейстер Тугор обнаружит мое истерзанное тело, если от него хоть что-то останется к тому моменту. На стене памяти появится еще одно имя, но едва ли кто-то станет плакать по дочери предателя Дейрона, разве что Веела уронит пару слезинок.
Твари очнулись, скребли когтями по дну клеток, рычали, ревели и визжали. Близость добычи будоражила их, запах моей крови пьянил.
Память невольно вернула меня в тот день, когда отец разбудил меня среди ночи и отправил в Сул, вручив запечатанный футляр.
Я мчала во весь опор, припав к шее Уголька. Когда я покидала гарнизон, не было заметно признаков Прорыва, но очень скоро небо за моей спиной заволокло багровыми тучами и воздух наполнился запахом металла. Выходит, отец оказался прав и Прорыв действительно начался.
Я летела вперед, надеясь на разумность коня, почти не управляя им. С губ Уголька капала пена, а до Сула скакать еще с десяток километров. Я оборачивалась и оборачивалась, будто мои отчаянные взгляды могли что-то изменить и замедлить приближение тьмы, встающей на горизонте. Она катилась вперед, как гигантская волна во время прилива.
Я даже думать не могла о том, что творится сейчас в гарнизоне: Прорыв такой силы невозможно удержать!
– Давай, миленький, быстрее, быстрее! – нашептывала я в прижатые уши коня.
Удар настиг внезапно. Казалось, что волна тьмы еще не докатилась до меня, что я – слава Всеблагому – все-таки успеваю добраться до городских ворот Сула. Надо предупредить о Прорыве! В каждом городе несет службу небольшой отряд одаренных.
Резкая боль в плече заставила меня выгнуться и отпустить поводья. Было так больно, что я не могла кричать, лишь хватала губами воздух и разевала рот, как рыба. Скосила глаза: из плеча, чуть ниже ключицы, торчал желтоватый коготь, пробивший тело насквозь.
Огромное щупальце дернуло меня вверх, вырывая из седла, отбросило в сторону, как щепку. Я распласталась по земле, а октопулос – это был именно он – застыл, собрав щупальца, покачиваясь на них, будто паяц. Белесые глаза изучающе разглядывали противника. Эти твари – одни из самых проворных тварей Изнанки. Октопулос опередил остальных, но и другие скоро подоспеют.
Я барахталась на земле, зажимая рану, и стонала сквозь стиснутые зубы. Из-за жгучей боли по телу разливался жар. У меня совсем немного времени, прежде чем тварь снова перейдет в наступление.
Я встала на колени, потом, рывком, на ноги. Еще в дороге, заметив признаки Прорыва, я перекинула сумку через плечо и переложила в нее стик отца. Теперь он стал моей единственной надеждой на спасение.
Глава 47
Умный конь застыл неподалеку, он прядал ушами и настороженно косил черным глазом в сторону октопулоса. Я раздвинула стик и покрепче перехватила его неуклюжей левой рукой: правая повисла как плеть.
– Уголек! Беги, мальчик, беги! – крикнула я.
Октопулос дернулся было в сторону Уголька, но я стояла ближе и от меня притягательно пахло кровью, и тварь Изнанки сделала выбор. Октопулос атаковал меня. Замельтешили щупальца. Защелкал костяной клюв на уродливой морде.
Бросок! Я наудачу ткнула в приближающуюся ко мне тушу и упала на спину, спасаясь от щупалец. Мы с октопулосом оба промахнулись. Он пронесся надо мной, втыкая в рыхлую землю длинные когти. На мгновение я увидела сероватое мягкое подбрюшье в складках кожистой мантии – острие стика без труда пробьет кожу, не защищенную костяными пластинами.
Я поползла на лопатках, не сводя взгляд с твари, готовящейся к новому броску. Свернула стик и держала его вертикально вверх. У меня будет еще одна попытка. Последняя.
– Давай! Урод! Чего смотришь! Нападай! – заорала я.
Октопулос заклекотал и защелкал. С огромной скоростью полетел ко мне, перебирая всеми восемью конечностями.
Я сжала стик в то единственное мгновение, когда он завис надо мной и затоптался, приноравливаясь, как бы получше нанизать добычу на когти, а потом полакомиться ею. Острие вонзилось в тело твари, впрыскивая смертельный яд. Мне на лицо полилась горячая черная жидкость – кровь бестии. Октопулос передернулся и завалился набок, придавливая меня тяжелыми щупальцами, каждое в обхвате с ногу взрослого мужчины.
Минуту я лежала не шевелясь, оглушенная, и не верила, что все закончилось. Почему-то казалось, что тварь притворяется, ждет, когда я попытаюсь освободиться, и тогда нападет снова. Но октопулос лежал неподвижно, безвольно, разом превратившись из сгустка мускулов в гору мяса.
Постанывая, я выбралась из-под туши. Я держалась на одном адреналине, но голова кружилась все отчаянней, плечо горело огнем.
Надо убираться! Нельзя терять сознание: следом за октопулосом придут другие твари. Я зашарила рукой в сумке. Наткнулась на аккуратно завернутый отцом в бумагу хлеб и сыр, глаза защипало от слез: он торопился и все равно не забыл позаботиться о перекусе. Отец всегда продумывал все до мелочей. И поэтому я надеялась… Нет, я была уверена, что он вспомнила о настойке жильника.
Медлительная левая рука шарила в сумке, снова и снова нащупывала свертки с едой, а правая почти потеряла чувствительность, поэтому я перевернула сумку вверх тормашками и вытрясла содержимое на землю. В предрассветных сумерках блеснули крошечные флаконы с фиолетовым настоем. Я зубами выдрала крышку и опрокинула на язык вязкий горький жильник. В голове прояснилось, и боль отступила. Сцепив зубы, я встала на ноги, придерживая левой рукой правую под локоть.
– Уголек! Иди ко мне, мальчик.
Я не увидела коня, сливающегося по цвету с встающей на горизонте чернотой, но он сам пришел на зов, испуганно фыркая в сторону октопулоса.
– Не бойся, не бойся. – Я погладила его по морде, успокаивая. – Хороший мальчик.