Все-таки жизнь – непростая штука. Думаешь, вот оно счастье, ухватил его за хвостик, ан нет! Только перышко в руке останется, а счастье – фыр! И нет его больше! Они с Любой столько всего пережили. И родителей проводили одного за другим, и сына потеряли, и девочек своих как дар свыше приняли, правда не сразу, пять лет спустя после того, как зареклись вообще детей иметь… Люба боялась. Так и не смогла смириться с тем, что как врач проглядела у сынишки грозные симптомы. И хотя все в областной больнице твердили, что она не виновата и инфекция эта развивается ураганно, Люба все равно никого не слушала. А когда узнала потом, что двойню ждет, чуть с ума не сошла. И не от счастья, как положено бы было, а от страха. Мало ли… А если опять? Еле-еле он ее тогда уговорил, чтобы успокоилась! Не доносила бы на таких-то нервах. Это сейчас она спокойная да уверенная в себе. А тогда?! Как струна натянутая ходила. Ступить лишний раз по земле и то боялась. Может, потому и ноет у нее теперь так сердце, когда она смотрит на Лениного сына? Понимает, как мать, каково это, когда дите без родителей, считай, растет. Ведь отца не знает, а мать в тень превратилась. Еле ноги таскает и на белый свет уж и смотреть перестала. Держится только ради ребенка, а что тому с ее печали? Парень ведь растет, ему сила рядом нужна, плечо… В нормальных-то семьях двое встанут рядом и ребенок обопрется, удержится. А тут что? Разбежались в стороны, и мальчишка этот стоит один в поле как перст. Богом данный, да родителями не поцелованный толком.

Илья сидел на крыльце долго. Пару раз сходил, проверил Владимира, но тот спал. Тяжело, беспокойно, но спал. И Илья возвращался на свое место на ступеньках, укутывался в теплый плед и снова погружался в свои мысли. Ждал жену. Уж и светать начало, а Любы все не было.

Когда калитка наконец стукнула, он встрепенулся, стряхнул с себя дремоту и поднялся навстречу Любаше. Увидев ее лицо, когда Люба шагнула под фонарь, висевший над крылечком, он молча обнял жену, прижал к себе и спросил:

– Тяжко?

– Ох, Илья! Какие все-таки люди бывают… Звери и то лучше…

Люба заплакала, совсем по-детски, как ее маленькие дочки, размазывая слезы по лицу ладонями, и принялась рассказывать, понимая, как ждал ее с новостями муж.

– Володькин это сын, Илюша! Теперь я это точно знаю. Тетка его, Тамара, созналась во всем.

– Как тебе это удалось?! – Илья отстранил от себя жену и заглянул ей в глаза. – Как, Люба?! Если она столько лет молчала, то почему тебе сейчас рассказала?

– Не знаю. Может не совсем гнилая еще. А может испугалась меня. Я такая злая была, когда от Лены к ней прибежала! Я сначала все-таки к ней пошла. Решила послушать, что она мне скажет. Ленка и рассказала, как дело было в тот день, когда Володя их с Олегом застал. Не виновата она там ни в чем. Уже беременная была, просто Вове сказать не успела до отъезда. Да и боялась. Мало ли, случится еще что, а он потом с ума сойдет и не до дел ему будет. У нее ведь три выкидыша было, оказывается. Она никому не говорила. Даже мужу. Представляешь?! Им обоим надо фамилию менять! Как есть Бирюки! Ничегошеньки друг другу не доверяли! Все в себе, на тихушку! А в итоге что?! Беда сплошная!

Люба почти кричала, себя уже не сдерживая, и Илья снова обнял ее, поглаживая по голове, чтобы успокоилась.

– А дальше?

– Да что дальше… Лена тесто месила на кухне, когда Олег к ней подошел, силком к себе развернул и целовать начал. Она даже понять ничего не успела. Пока тестом занималась – имена перебирала. Думала, как мальчика назвать. Почему-то уверена была, что сын будет. А тут такое! Когда очухалась – уже поздно было. И ты скажи, Илюша, какие они все-таки странные оба! Что она, что Вовка! Один на заимку умотал, даже разговаривать не захотел с ней, а другая в город подалась, точно зная, что он ее не простит. И все молчком! Разве так можно?!

– Нельзя! А Тамара тут причем?

– Да при всем! – Люба выкрикнула это так гневно, что сама себя испугалась, и прикрыла рот ладошкой. – Не хватало еще детей перебудить! Ох, Илья! Это же она во всем виновата! Она сына своего надоумила и заставила все это провернуть.

– Как так?!

– А вот так! Там, Илья, столько всего намешано… Чертей в аду не хватит, чтобы ноги ломать! – Люба вывернулась из рук мужа, опустилась на ступеньку, устало вытянув ноги, и похлопала ладошкой по мягко отозвавшемуся дереву. – Садись! Я устала как не знаю кто! А спать все равно уже ложиться поздно. Полчаса еще и пойду коров в стадо провожать. Потом покемарю, днем. Не могу в себе все это носить… Темно и страшно…

Илья послушно опустился рядом, укутал жену в плед и обнял за плечи.

– Рассказывай!

– Даже не знаю с чего и начать. Тамара-то все сумбурно рассказывала, перескакивая с пятого на десятое, да еще и выла как белуга. Все ж таки стыдно ей, Илюша. Хоть немного, а стыдно. И это хорошо! Не увидь я этого и совсем бы тошно было! Как можно сотворить такое зло людям? Да еще и не чужим? Все-таки родня! Хотя тут как раз собака и порылась. Тамара сестре своей мстила таким образом. Ты представь! Сколько лет прошло?! Обе седые уже, дети взрослые, а Тамара все копила в себе, носила эту темень, пестовала!

– А что промеж ними вышло, что она так?

– Да что?! Мужик! Что еще-то? Тамара сестре завидовала с детства. Та покрасивее была да побойчее. Ребята за ней табунами бегали. А выбрала она в мужья того, кто самой Тамаре нравился. Он на нее и не смотрел никогда, да только Тому это не волновало. Предмет для обожания есть, а остальное – дело десятое. Знала, что отец ее сговорит, когда время придет, вот и не волновалась особо. Не учла только одного. Что сестра ей дорогу перейти может. А у той все сладилось как-то очень скоро. Опомниться не успели, а мать Вовкину уж засватали и свадьбу сыграли. Тамара тогда в горячке неделю провалялась. А потом встала, оправилась немного и, спустя пару лет, махнула замуж за первого встречного. Олега родила от него. Жить пыталась, но не срослось. Точила ее обида смертная. Ни есть, ни спать не давала. И понимать, что сестра перед ней ничем не виновата, Тамара отказывалась. А чего обижаться, если молчала как каменюка, никому ничего не говоря о своих чувствах? Поделилась бы с сестрой, та, глядишь, и поразмыслила бы, стоит ли замуж выходить. Хотя… Ты же знаешь Вовкиных родителей. Столько лет душа в душу. Любовь там, это видно…

– Есть такое. А дальше?

– А дальше… Тамара же, как замуж вышла, от родителей уехала и с сестрой знаться не хотела. Та и так, и этак, но Тома ни в какую. На письма не отвечала, общаться не хотела. Родители Владимира уж сюда переехали, а она все знать о себе не давала. А потом заявилась, когда овдовела. Сказала, что решила в семью вернуться, тяжко одной. Татьяна, мать Вовы, ее приняла. Родная ведь… Как выгонишь? Даже в мыслях не имела, что такое сестрица натворить может. А Тамара как укусить побольнее долго не думала. Сразу поняла, что если Володьке жизнь порушит, то вся семья удара не выдержит… Так и получилось. С Володей родители после всего случившегося какое-то время даже знаться не хотели. Мать в город ездила, пыталась с Леной поговорить, но та совсем не в себе была. Прогнала ее в сердцах, сказав, что всю их семью во главе с Владимиром знать больше не желает. Глупо, конечно, но я ее понимаю. Не знаю даже, как сама бы поступила в этом случае…

– У Татьяны была? Рассказала ей?

– Тамара сама меня туда отвела. Повинилась перед сестрой, в ногах валялась.

– И что Таня?

– А ничего. Надавала ей по щекам, а потом ревела в три ручья. Она ж такая же, как Володька – сердца много, а злости нет ни грана на людей. Может и правильно это, не знаю… Так жить-то легче, Илюша. Представляешь, если бы вот так все время злиться? Света белого не увидишь, одна темнота кругом так и будет.

– Простила она Тамару-то?

– Думаю, простит. Но не сейчас. Приказала ей убираться из поселка вслед за сыном. Чтобы даже духу их тут не было. Выгнала ее, а сама к Лене побежала. Каяться. Я почему так долго и задержалась, что они меня не отпускали. То одной плохо, то другая в обморок падает. У Татьяны же давление! А тут столько сердца надо, чтобы все это переварить да теперь наладить… Так и уснула, сидя у кровати Сережкиной. Лена сына-то Сергеем, в честь деда Вовкиного, назвала.

Илья прижал к себе Любу покрепче и поцеловал в висок.

– Справилась ты, моя хорошая!

– Да плохо мы справились, Илюша! Плохо! – Люба вздохнула. – Раньше бы все это надо было! Намного раньше! Почему люди такие странные? Казалось бы, чего проще – скажи да ответ выслушай! Так нет же! Будут молчать да страдать почем зря! Ух, какая я сейчас злая! Прям оладушки жарить на мне можно!

– А я бы не отказался от завтрака! Живот подвело, пока тебя ждал!

– А где холодильник у нас, ты, конечно, не помнишь! – Люба погладила мужа по щеке и поморщилась. – Как терка! Иди, побрейся! А я, так уж и быть, оладьи тебе организую. Скоро девчонки встанут, да и Володю накормить надо. У него день очень сложный будет. Столько дров наломал, что теперь складывать их долгонько придется.

Солнце ухватилось за край зазолотившегося горизонта, потянуло с себя одеяло и пошло озоровать по поселку.

Владимир, вышел слегка покачиваясь от слабости, на крыльцо, зажмурился от яркого света, залившего до краешка Любашин двор, и вздрогнул, услышав:

– Ты, что ли, мой отец?

Мальчишка сидел на ступеньках крыльца, прижимая к себе давешнего щенка.

– Смотри! У него сильные лапы! Почти как у волка! Хорошая собака получится, как думаешь?

Владимир перевел дыхание, опустился рядом с мальчиком на ступеньку смирновского крылечка и потрепал щенка по голове.

– Знатный будет пес. Хороший выбор ты сделал.

Внимательный взгляд черных глаз, так похожих на его собственные, не отпускал Владимира. И он, несмело еще, положил руку на плечо мальчишки, сжал его легонько и кивнул:

– Я. Я твой отец, Сережа…

– Вот и хорошо! Пойдем домой. Там мама завтрак готовит. И бабушка пришла. Обещала, что меня заберет сегодня с собой. На коней смотреть. Можно?

Владимир вдруг понял, что державшая его все это время узда, скрученная из горя, не дававшая говорить и дышать легко и привольно, вдруг лопнула, задев концом напоследок хлестко и больно. И что-то внутри вдруг расправилось, даруя свободу и радость, а голос вернулся таким, каким он был раньше. Уверенным и спокойным. Забрав из рук сына щенка, мужчина встал, кивнул и ответил:

– Можно! А теперь идем. У нас с тобой столько дел еще, сын. Столько дел…

Васильки

– Ты опять здесь?! Напугал!

Катерина закончила с очередной грядкой, выпрямилась и вздрогнула, наткнувшись на внимательный взгляд зеленых глаз. Провела рукой по щеке, убирая выбившиеся из-под светлой косынки пряди, и прищурилась, разглядывая большого серого кота, сидевшего на заборе.

Кот на ее возглас не обратил никакого внимания. Чуть дернул хвостом и только.

Подумаешь, какая! Сидит Васенька на заборе битый час, а она только сейчас внимание свое соизволила обратить! Что за странная женщина?!

Катя, словно прочитав мысли хвостатого, усмехнулась и поманила его за собой.

– Идем! Угощу тебя чем-нибудь!

Коту приглашение не понравилось. То ли ждал слишком долго и оттого обиделся, то ли настроения не было, но он остался сидеть на заборе, когда Катя развернулась и пошла к дому. Пора было собираться на работу.

Завтрак, душ, белый сарафан, который так нравился маме… Жаль, что не видит она Катю сейчас. Как выросла ее девочка, как похорошела…

Катерина скрутила длинные волосы в привычный пучок и глянула на часы. Ой-ей! Как бы не опоздать!

Она захлопнула дверь, ведущую на террасу, и удивленно присвистнула, тут же хлопнув себя по губам. Мама не одобрила бы…

– Катюша! Ты же не мальчишка! Слезь с дерева и перестань вопить как индеец! И что это за свист?! Разве этому я тебя учила?

– Ты – нет! А папа – да! – растрепанная шестилетняя Катерина хохотала, сидя на ветке вишни, растущей в родительском дворе. – Хорошо получается?

– Да уж неплохо! Громко так! Ладно, побезобразничала и будет! Слезай!

Голос матери чуть менялся, и Катя словно ныряла с головой в ту ласку, что обнимала ее, пока мама разбирала ее растрепанные косы.

– Лохмутик ты мой! Доченька…

Мамы не стало год назад, но Катя до сих пор не могла принять этого. Слышала ее голос, оглядывалась, готовя что-то на кухне, ожидая, что вот-вот войдет та, что дороже всех на свете была, и скажет:

– Ай, умница моя! Что готовишь? Сырники? Хорошо! Мне возни меньше! Чайку заварю пока…